Нортланд (СИ) - Беляева Дарья Андреевна (лучшие книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
Мне нужно было связать их, мне нужна была нить, проходящая сквозь них.
Вспышки стали все ярче, а точки зрения сменялись и сменялись. Я увидела себя саму в постели, я видела кенига, я видела людей в одинаковой форме, сидевших за длинным столом. Воспоминания, мысли, все мешалось, и я целовала Рейнхарда, потому что мне казалось, что я умру, сойду с ума, если только не буду отвлекаться.
Я поняла, что они видят по-разному. Рейнхард всюду ищет зеркала, Ханс смотрит чуть поверх людей, чтобы не смущать их взглядом в глаза, Маркусу часто кажется, что все пылает где-то вдали. А Лиза видит ярко, как будто кто-то подкрутил ей настройки контрастности. Потом я увидела Карла.
Усилием воли я остановила разум на нем. Карл? Он был словно кадр из фильма. Значит, разум принадлежит Лизе. Или это разум Отто? Я слушала его голос. Он казался мне каким-то удивительно чужим.
Прикосновения Рейнхарда не давали мне погрузиться в это (воспоминание? или все происходило сейчас?) слишком глубоко, иначе я утонула бы.
— Покажи пропуск, — говорил Отто. Голос его приобрел странную механистичность, как и движения Карла. Я узнала место, куда он пришел. Дом Жестокости. Во дворе были цветущие деревья. Без черных машин вокруг все выглядело таким безмятежным.
Карл показал пропуск охраннику. Это был человек, в нем не было ничего необычного. Солдаты появлялись здесь по ночам. Вряд ли у кого-то в Доме Жестокости достало бы сил сбежать.
— Стреляй ему в голову, — сказал Отто. Карл достал пистолет быстро и без единой эмоции на лице. Так не убивают. Так перекладывают с места на место вещи, размышляя о чем-то совсем другом.
Он выстрелил охраннику в голову, и я увидела, как кровь и мозги украсили стену.
Все прервалось, остались белые вспышки, затем я познакомилась с самой собой — бледной, болезненной. Я мотнула головой, мне не хотелось на это смотреть. Но я больше не могла сосредоточиться. Мне хотелось вычленить воспоминания Лизы (принадлежавшие на самом деле Отто, он показывал их ей, как фильм).
Я слышала его холодные приказы, совсем не вязавшиеся с Отто, которого я знала. Иногда в меня врывался гром выстрелов. Я видела кровь. Карл был ранен, его рука кровила. Он не чувствовал боли, потому что Отто запретил ему. Повествование было прерывистым, и выстрелы сменялись пустотой, блеском осколков передо мной.
Затем я увидела, как Карл вводит код на одной из дверей. Кирстен Кляйн была совершенно обнаженной, и Отто не приказал Карлу дать ей одеться. Карл взял ее за руку, упирающуюся, но молчаливую, и Отто сказал:
— Говори: Это я. Я здесь, чтобы помочь.
Он не называл своего имени, но Кирстен каким-то странным образом все поняла.
Чем дальше, тем сильнее мы все стягивали нить между Лизой, Рейнхардом, Маркусом и Хансом, и тем отрывистее становились воспоминания.
Снова выстрелы, украденная машина, сирена, лес.
Долгий-долгий путь.
И вместе с тем — сегодняшний день, прокручивающийся снова и снова. Мы приближались к настоящему. Звон стекла становился все явственнее. Все закончилось, когда связь стала слишком крепкой.
Последним, что я увидела, был окровавленный Карл. В груди у него была дыра, и дышал он со свистом. Кирстен Кляйн пыталась остановить ему кровь. Они были на шоссе.
— Скажи: у меня в кармане адрес. Ты должна поехать туда, — говорил Отто.
Кирстен Кляйн зашептала:
— Подожди, подожди, он умирает!
У нее оказался мелодичный, красивый голос. Он нужен, чтобы петь, а не кричать.
— Скажи: за нами гонятся. Нет времени. Ты должна попасть туда, где я.
Отто казался мне невероятным. Словно страшный, чуждый бог.
Отто сказал:
— Убей себя.
И прежде, чем Кирстен сумела среагировать, Карл выхватил пистолет и выстрелил себе в висок. Так же быстро, как тому охраннику. И я подумала, это ведь не актер, который играет роль Карла.
Это Карла больше нет.
С ним вместе все и закончилось. Я оказалась на руках у Рейнхарда, в темной комнате, полной осколков. Несмотря ни на что, я чувствовала себя счастливой.
Это было усталое удовлетворение от хорошо сделанной работы.
Глава 18. Материализованная идеология
Я чувствовала нечто новое, еще одну нить, протянувшуюся между ними.
— Лиза, — сказал Ханс. — Ты не могла бы уточнить у Отто, далеко ли они?
И я поняла, что Ханс впервые назвал Лизу на "ты". Другого подтверждения мне и не было нужно. Я с опаской посмотрела на осколки внизу, крепко вцепилась в Рейнхарда, но он, кажется, не собирался меня отпускать.
Лиза запрыгала, не обращая внимания на осколки, впивавшиеся ей в ноги. Нежная, маленькая. Русалочка, которая не чувствовала боли, и поэтому победила.
Голос, правда, оставался при ней.
— Братья! Братья! У меня есть братья! Это так здорово! Вы даже не представляете! Хотя нет, представляете, ведь вы теперь мои братья, и вы тоже это чувствуете!
Восторг, охвативший ее, как всегда казался немного наигранным, но сейчас в нем было нечто пронзительно-звенящее. Наверное, с такой же физиологической радостью я вдохнула бы воздух после того, как надолго задержала дыхание.
Ивонн осторожно переступила через осколки, сказала:
— Так, теперь можно и нужно выпить. Где бокалы, Ханс?
— Одну минуту, фройляйн Лихте, сейчас я все покажу.
Ивонн вышла, и все что от нее осталось — приплывшее в ванную облачко сигаретного дыма, которое отогнала от себя Лили. Она раскраснелась и выглядела недовольной ситуацией в целом и собой в частности. Маркус с пародийной галантностью подал ей руку, но Лили мотнула головой, затем показала израненные костяшки пальцев.
— Сейчас я тоже все покажу, — сказал Маркус. И когда он приобнял Лили за плечи, я посмотрела на собственные руки. Они тоже кровоточили, но боль была словно бы далеко от меня. Лиза, перепрыгнув через особенно внушительный осколок, мгновенно оказалась рядом с Маркусом.
— Я помогу.
— Правда? Куда же я без тебя.
Что-то в них показалось мне странным. Я не сразу поняла, что именно. Маркус и Лиза все еще оставались невероятно разными. Насколько могут быть непохожи два человека, настолько были непохожи они: повадки, взгляды, слова, все различалось.
Но они шли в ногу.
Все поспешили покинуть блестящую, разбитую ванную. Мы с Рейнхардом остались одни, и когда Маркус и Лиза закрыли за собой дверь, снова стало темно. А я подумала: то, что мы совершили, было опытом, равного которому по своей яркости, возможно, ни у кого из нас не имелось.
И всякий спешил от него избавиться, засушить, словно листик в гербарий, потому что будучи свежими, эти впечатления застили собой все. В сущности, мы любим не столько переживать, сколько вспоминать. Окончательное, причесанное сознанием, событие заставляет нас трепетать, но его изначальная сила частенько бывает слишком велика.
Таково было мое убеждение, практически такое же сильное, как нежелание когда-либо вставать на пол.
Я все еще злилась на Рейнхарда. И я не могла об этом сказать, потому что у меня не было никаких прав на него, и потому что все это было так глупо по сравнению с тем, что он для меня сделал.
Но он же, по сути, и втянул меня во все беды моих нынешних времен. Я снова принялась раскручивать цепочку, которую можно было вести до сотворения мира. Все это было совершенно неважно.
Я злилась, и он чувствовал это. Мне не хотелось, чтобы он целовал других женщин, даже если в этом не было романтического подтекста. Все это вообще не касалось измены. Я просто не хотела чужих прикосновений на нем, мне было почти противно.
И я вспомнила обо всех тех женщинах, которых он мучает в Доме Жестокости. Я испытала вину, я испытала злость, я взяла свои чувства и хорошенько встряхнула их.
— Ревнуешь меня? — спросил он с удовольствием. — Тебе понравилось?
— Мне все равно, — ответила я, и слова эти дались мне с неожиданной легкостью. Я улыбнулась, широко, так чтобы он увидел это в темноте.
