Сексуальная жизнь Катрин М. (сборник романов) (ЛП) - Элли Роберт (бесплатные книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Ипполит снова погрузился в тягостную задумчивость. Северина подумала даже, что он вовсе забыл о ней.
– Короче, ты меня поняла, – произнес он наконец. Он снова положил ей руку на плечо, поглядел на нее неподвижным взглядом и заключил:
– Можешь идти, да поживее. А то я сегодня не в духе. В окне погребка Северина еще раз увидела его громадный, размытый силуэт, склонившийся над пустым бокалом.
Хотя молодая женщина была уже на улице, она резко отвела взгляд в сторону. Этот силуэт влиял на нее парализующе. Однако нужно было действовать без промедления, Северина чувствовала это всем своим обезумевшим от страха нутром. Еще один день – и она попадет во власть этих двух мужчин, и неизвестно, кого из них она должна больше бояться, а за ними ей виделись другие, такие же опасные, готовые повиноваться и Ипполиту, и Марселю.
Северина быстро вернулась на улицу Вирен.
– Я ухожу, – объявила она госпоже Анаис.
– Вы виделись с вашим другом? Он берет вас с собой в отпуск? – спросила госпожа Анаис, никак не предполагая, что Северина задумала окончательно порвать с ее заведением.
– Да, да, – немногословно ответила молодая женщина, чтобы не пускаться в объяснения.
Даже если предположение госпожи Анаис и не предопределило решения Северины, то оно по крайней мере избавило ее от дальнейших колебаний. Северина почувствовала слепое желание бежать, еще когда разговаривала с Ипполитом. Однако просто бежать из дома на улице Вирен было недостаточно. Северина не хотела, не могла больше дышать тем же воздухом, что и ее преследователи. Нужно было сделать так, чтобы от Марселя и Ипполита ее отделяло большое расстояние. Начиналось лето. Конечно, у Пьера была привычка брать отпуск позднее. Он станет говорить о больнице, о клинике, о графике отпусков. Но Северина чувствовала, что выпавшие на ее долю испытания достаточно подготовили ее к тому, чтобы уговорить мужа. В который раз любовь заставляла ее во время своих самых грустных треволнений прибегать к самой искренней нежности.
Как Северина и предполагала, ей удалось довольно легко убедить Пьера, сославшись на плохое самочувствие и на желание побыть с ним наедине. Спустя неделю после предостережений Ипполита чета Серизи села в поезд и отправилась к пустынному пляжу неподалеку от Сен-Рафаэля.
Но даже уже стоя на перроне, Пьер и Северина продолжали нервничать: он – потому, что внезапный отъезд расстроил его рабочие планы, она – оттого, что боялась неожиданного появления тонкой, как золотая нить, недоброй улыбки Марселя или гигантской тени Ипполита. Первые же толчки тронувшегося поезда оставили позади, развеяли все их заботы. Северину и Пьера обволокла дивная уединенность купе, движущегося навстречу ночи. Их глаза зажглись одним и тем же молодым желанием. Они чувствовали, что в их любви столько же свежести, как и во время их первой поездки, но только больше глубины. Северину особенно радовало приближение спокойных, наполненных нежностью дней, которым, как ей казалось, не будет конца.
Эти дни оказались самыми прекрасными в ее жизни. Недели, которые она только что пережила, угрозы, еще недавно тяжелым камнем давившие на нее, только усиливали ее желание счастья. А оно было у Северины могучим, разносторонним и уже давно служило ей, не иссякая. Море, пляж, солнце, аппетит, сон – из всех этих слагаемых жизни она извлекала максимальное наслаждение. Погода стояла прекрасная, небо переливалось всеми оттенками лазури. Воздух был похож на драгоценное, легкое масло. Он ласкал тело Северины, и она уже даже не вспоминала, что это именно то тело, которого касалось столько рук: теперь оно принадлежало ей и целомудренно расцветало.
Пьер тоже был счастлив. Оттого, что отдыхал, оттого, что его окружала природа, которую он любил, и, главное, оттого, что постоянно видел рядом с собой цветущую, непорочно-чистую молодую женщину, которая была его высшим счастьем. Они вместе плавали. Когда они брали лодку, их весла гребли в одном и том же ритме. На песке они возились, словно два маленьких сорванца. Только при такой жизни Северина чувствовала себя по-настоящему близкой Пьеру. В Париже их разделяли его больные, его книги, его статьи, тогда как тут эти неистовые и чистые физические упражнения, в которых она была почти так же искусна, как и он, сплачивали их, вносили в их отношения теплоту братского союза.
Как же Пьер был ей дорог и желанен в течение всех этих бесподобных дней! Как же она жалела себя, презирала себя за то, что подвергала риску такую гармонию!
После чрезмерной дозы наркотика или в результате сильного морального потрясения некоторые виды интоксикации внушают своим жертвам такой ужас, что они содрогаются при одном воспоминании о прошлых усладах и полагают, что навсегда освободились от них. Так же обстояло дело и с Севериной. Купаясь в чистой радости и переживая счастье обновленной любви, она сочла бы сущим безумием любые помыслы о доме на улице Вирен. Не ощущая больше покалываний иглы, гнавшей ее к тому темному пристанищу, она с отвращением думала о том, что когда-то обрекала себя на подобное рабство. Она вовремя освободилась. От ее пребывания в стенах дома госпожи Анаис не осталось никаких следов. Никто, даже Ипполит, не сможет больше разыскать Дневную Красавицу. Ее безопасность находилась в ее собственных руках. Да и как было ей не почувствовать себя неуязвимой в июльскую жару, на берегу покорного моря, под надежной защитой Пьера?!
Однако эти защитные средства обернулись против нее самой. Она слишком быстро успокоилась, рано поверила в свою силу. Отдаленность от Парижа способствовала тому, что вещи, выглядевшие в городе кошмарными видениями, обрели нормальные человеческие пропорции. Когда Северина со своим реалистическим умом стала воспринимать квартиру госпожи Анаис как обычную квартиру, Матильду – как несчастную девушку, Марселя – как заурядного сутенера, и когда даже Ипполит превратился для нее в нечто вроде циркового борца с неразвитой речью, она сочла себя окончательно спасенной. Именно в тот момент у нее из рук выпал самый надежный ее щит – мистический ужас. Теперь защищаться от наваждения она могла только с помощью разума.
Враг, притаившийся во мраке чувственных закоулков, вновь обрел плоть и кровь.
Однажды с утра зарядил дождь. Впоследствии Северина не раз думала о том, что, будь в тот день хорошая погода, всего еще можно было бы избежать, как будто силы, увлекавшие ее за собой, не обладали бесконечным терпением, как будто они не поджидали годами удобного момента, чтобы наброситься на свою очаровательную и жалкую жертву.
Из-за дурной погоды Пьер с Севериной вынуждены были сидеть в четырех стенах. Пьер воспользовался этим, чтобы отшлифовать текст своего выступления на хирургическую тему. А Северина стала машинально перелистывать тонкие иллюстрированные журналы, купленные в Париже перед отходом поезда, ни разу не раскрытые ими в дороге и с самого их приезда в беспорядке валявшиеся на столе. Она просмотрела два из них и раскрыла третий. Статьи и иллюстрации к ним были самыми заурядными, Северина решила взглянуть на объявления. И тотчас ее глаза остановились на строчках, смысла которых она поначалу даже не поняла. Потом буквы образовали слова, и смысл их дошел наконец до ее сознания:
Улица Вирен, 9-бис Госпожа Анаис в окружении трех своих граций принимает ежедневно в своем интимном пансионе. Элегантность, обаяние, особое обслуживание.
Северина перечитала объявление несколько раз. Ей показалось, что там проскользнуло ее имя. Потом она вспомнила, что на улице Вирен знали только ее прозвище; она бросила испуганный взгляд на Пьера – он увлеченно работал – и стала разглядывать почти успокоившееся море и начавшее светлеть небо.
– Пойдем на воздух, – неожиданно предложила она, – вот-вот появится солнце.
Но ни купание, ни бег по пляжу не вытеснили из памяти навязчивого, набранного жирным шрифтом объявления. Ложась спать, она вновь взяла журнал и, согнув его так, чтобы Пьер не заметил, устремила на объявление потускневший взгляд. Это был призыв содержательницы, сигнал сбора у постели Дневной Красавицы… Как все-таки имя госпожи Анаис в напечатанном виде отличалось от того, каким оно воспринималось в разговоре. И как по-иному выглядели, как были унижены ее дом, женщины, наконец, сама Северина, этими эпитетами, более непристойными в своей пошлости, нежели самые гнусные выражения…
