Сын вождя (СИ) - "Нэйса Соот' (книги онлайн полностью .TXT) 📗
Через предчувствия, сны и предсказания боги извещают людей о своей воле и предопределяют их судьбу. Так, если во сне тебе явится странница, взмахнет крыльями птица или другое животное обратится к тебе — то это твой дух хочет предупредить тебя.
— Но норны оставили меня, — закончил Кадан за нее.
— Есть и такие ритуалы, что возвращают удачу, — Сигрун провела кончиками пальцев около его спутавшихся за время болезни волос. — Судьба — это не рок. Но внутреннее предназначение человека. Ты должен проявить свою волю, быть достойным судьбы.
Кадан не ответил ничего, и Сигрун покинула его.
А вечером следующего дня стук копыт разрезал тишину за окном, и всадник, закутанный в меховой плащ и капюшон, в маске, защищавшей от ветра лицо, остановился у дверей.
Какое-то время Кадан слышал негромкий говор за стеной, а потом Сигрун вошла в дом.
— Собирайся, — сказала она, — он приехал за тобой.
* У викингов "королем" называли не наследного монарха, а вождя дружины в походе
ГЛАВА 5. Дорога
Дороги изрезали землю северян вдоль и поперек. Там, где их пересекали многочисленные в этих землях речки, ручьи и водопады, через них были насыпаны броды.
— Идти можешь? — спросил Льеф.
Кадан кивнул, и тут же, не слезая с коня, Льеф накинул веревку ему на запястья, а в следующую секунду уже ударил коня по бокам — легонько, но тот все равно припустил вперед так, что Кадану пришлось бежать следом трусцой.
Колючая веревка натирала руки, петля выворачивала плечо. Спутавшиеся волосы метались при каждом прыжке и лезли в глаза, так что Кадан едва успевал сдувать их с лица. Уже через несколько минут он, непривычный к подобным нагрузкам, запыхался, но Льеф, казалось, ничего не замечал.
Северянин сидел верхом ровно и был полностью погружен в собственные мысли.
Кадан изо всех сил старался поспевать за ним.
Новый "господин" — даже мысленно слово это по-прежнему давалось Кадану с трудом — был суров, и все же Кадан радовался, что его забрал не тот, другой.
Златобородый пугал его. И Кадан хорошо запомнил, что он отобрал у него брата. Этот, другой… он не походил на северян, и Кадан пока что не знал, как его понимать. В нем не было холода, хотя и тепла Кадан не слышал в его словах.
Кадану стало страшно. Будущее виделось ему в мрачных тонах. Снова и снова мысли возвращались к тем часам, когда он потерял семью и род. Кадан знал, что не должен бояться, но справиться с собой не мог.
Отец и братья всегда говорили: "У тебя чуткая душа". Это значило — он чувствует то, что для других и не значит ничего.
Кадан умел видеть облик богини в солнце, опускавшемся за горизонт, или знаки грядущего лета в первом весеннем дожде.
Братья родились воинами, как и отец, но хотя сила много значила для его народа, они ценили его способность видеть мир, считая Кадана "тронутым волей богов".
Теперь не осталось ни братьев, ни отца. А здесь, на севере, воля западных богов никому не была нужна.
Всю свою юность Кадан провел в изучении легенд, но вряд ли они могли кого-то заинтересовать здесь, в чужих краях.
Кадан не знал, чего ждать. Он не умел работать в поле или пасти овец — последнее братья пытались ему поручать, но выходило не особенно хорошо. Кадан постоянно заглядывался на закат и кого-то терял.
"Он меня убьет, — думал Кадан, тяжело дыша, прыгая с камня на камень за спиной у северянина и снизу вверх вглядываясь в суровое лицо, — а может быть, это и хорошо. Только бы все кончилось быстро, не так как…" Кадан сглотнул, и на глаза его навернулись слезы, когда он вспомнил брата, еще живого, с вывернутыми наизнанку внутренностями и безумными от боли глазами, кричащего беспрерывно, до хрипоты.
Конахт был жив, он все понимал и мог дышать — но в то же время был уже мертв, потому что самый искусный лекарь не смог бы его спасти. Наверное, он желал смерти, скорого забвения и лунной дороги, ведущей к богам — Кадан не знал, но боялся, что это было так.
Его собственные последние часы затянулись дольше. Приходя в себя на корабле, Кадан со страхом думал о том, что смерть настигнет и его — но смерть никак не шла, и вот теперь северяне выходили его, чтобы сделать рабом.
Глядя снизу вверх в бледно-голубые, как у всех у них, глаза "хозяина", Кадан все более убеждался в том, что внешность его обманчива, и он, должно быть, такой же, как все здесь. Льеф стоял среди тех, кто терзал тело Конахта. Среди тех, кто пронзил сердце его отца.
Ненависть просыпалась в сердце галла.
"Я убью его, — думал Кадан, — пусть только наступит темнота… Я сниму с его пояса нож и убью сначала его, потом… — Кадан сглотнул, — потом себя. Или нет. Лучше сбежать. Вокруг пустынная земля. Никогда северяне не смогут меня отыскать".
Ждать до темноты оставалось не так уж долго. Слева и справа тянулись бесконечные леса и каменистые скалы. Кадан не знал, как еще держится на ногах, потому что солнце уже клонилось к закату, и он бежал много часов.
Льеф с трудом заставлял себя не смотреть на галла, перепрыгивавшего с камня на камень по правую сторону от крупа коня. "Какой же он слабый", — думал северянин и не знал, что сильнее в нем — презрение или жалость, которой Льеф до тех пор не испытывал никогда и даже имени которой не знал.
Галл тяжело дышал, и взгляд Льефа то и дело спускался к его горлу, напряженно дрожавшему в вырезе льняной рубахи, к бешено метавшемуся кадыку — и снова к палево-синим, как воды Северного моря, глазам. Волосы южанина метались всполохами пламени, и Льеф с трудом справлялся с желанием запустить в них пальцы, поднести к лицу и вдохнуть аромат. Там, на корабле, южанин пах прелой травой. Чем он пах теперь — Льеф не знал, но само то, что подобные мысли посещают его, Льефа пугало.
"Почему тебе не возжелать женщину, Льеф? — спрашивал он сам себя. — Красивую и свободную, как Сигрун. Она бы хранила твой дом, когда ты уходишь в поход. Она бы любила тебя и однажды стала твоей женой". Но женщин Льеф не желал никогда — до последних пор считал, что слишком молод и силен, чтобы привязывать себя к земле и камням, а теперь начал понимать, что сердце его все это время искало чего-то еще.
"Ка-дан", — перекатывал он на губах. Имя подходило южанину как нельзя хорошо. В нем тлело пламя его волос, и отражались льдинки глаз.
Отказ, данный конунгу, дался Льефу нелегко. Как и любой северянин, он жаждал славы — а разве можно заработать ее больше, чем будучи королем?
Эрик хотел видеть его рядом с собой — и Льеф знал, что получит при дворе больше, чем мог бы пожелать. Для Эрика он стал сыном — каким никогда не был для отца. И хотя Льеф не знал до конца, что такое любовь, ему часто казалось, что Эрик на самом деле любил его — как не любила, может быть, даже мать.
Галл стал наваждением, вклинившимся в привычное, как смена времен года, течение жизни Льефа, и хотя они не обмолвились еще и словом, уже менял что-то в нем самом.
"Это только на зиму, — сказал Льеф конунгу, — мне нужно отдохнуть от войны".
"Весной твое место может занять кто-то другой".
Льефу не оставалось ничего иного, кроме как сжать зубы и принять как данность то, о чем говорил Эрик. И все же он решил вернуться домой.
Время уже близилось к закату, когда Льеф остановил коня.
— Умеешь разжигать костер? — спросил он.
Кадан покачал головой.
— Что ты за бесполезное создание? — спросил Льеф.
Кадан стиснул кулаки и опустил глаза.
Льеф огляделся, задумавшись. Слишком опасно было отпускать пленника или даже оставлять его одного, пока тот не привык к положению раба.
— Слушай меня, — сказал Льеф вслух, — сейчас тебе кажется, что северная земля велика. Что ты легко скроешься от меня, как только я отвернусь. Но ты быстро поймешь, что это не так. Трелли, такие, как ты, не имеют никаких прав в наших краях. Тебе никогда не стать свободным — если только я этого не захочу. Ты принадлежишь мне целиком. Я вынул твою жизнь из костлявых пальцев Хель — и теперь она моя. Захочу — оборву, захочу — сохраню и отдам тебе. Понимаешь меня?
