Грязные цветы. Пленница волчьего офицера (СИ) - Хайд Хелена (книги без регистрации полные версии .txt) 📗
— Кому-то здесь стоит прикусить свой язык, — выпалил офицер, нависнув надо мной и грубо схватив меня за плечи.
— Почему же? — невротично вздернула бровь я. — Потому что слова, которые говорит этот язык, внезапно контрастируют с речами вашего фюрера? — протянула я. А после, видимо окончательно сойдя с ума, добавила: — Того самого фюрера, чья мать — эльфийка, изнасилованная оборотнем, и родившая от этого насильника ребенка? Маленького, низкорослого, закомплексованного мальчика, который сорвался и поехал крышей от того, что как полукровка, нигде не был своим. Который провалился в этой жизни везде, где только мог. И был настолько слаб, что не найдя себе места в существующем мире, не придумал ничего лучшего всеобщей шизофрении. Той самой, воплотить которую ему удалось лишь потому, что и все оборотни тогда были максимально жалкими, ничего не имеющими бедняками, часто всеми семьями совершавшими групповые самоубийства от безденежья. И при этом злобно завидующими эльфам, которые в большинстве своем умудрялись вести дела и неплохо выживать даже в таком экономически отсталом государстве, как тогдашний Дойрес. Вам просто нужен был кто-то, кого можно унижать и изводить, чтобы самим почувствовать себя хоть сколечко значимыми. И какая вы после этого, к чертовой матери, высшая раса?
Мне показалось, что сейчас он просто задушит меня. Потому лишь в ужасе смотрела на побагровевшее лицо оборотня, прожигавшего меня взглядом.
Как вдруг он отпустил меня. Просто разжал пальцы и, стиснув зубы, отошел.
— Громкие речи. Слишком громкие для потаскухи, которая трахается со своим тюремщиком за еду. Потаскухи, которую бросила собственная замечательная страна, использовав ее жизнь ради отвлекающего маневра на поле боя. Потому что она совершенно ничего не стоит. У такой как ты нет и не может быть никаких принципов и права так громко тявкать.
— Да-да, конечно, в вашем понимании принципы и нерушимые убеждения могут быть лишь у истинных представителей высшей расы. Вот только когда-то у меня в самом деле были принципы, которые казались мне так же вечными и крепкими. А потом я поняла, что они стоят не дороже тарелки супа. И что самое главное, неужели вы думаете, что однажды такой тарелки супа не найдется и для вас, с вашей голой и пустопорожней уверенностью в собственном расовом превосходстве?
Зарычав, оборотень с силой опустил армейский сапог на принесенный кусок хлеба, все еще валявшийся на полу. И остервенело его растоптав, захлопнул за собой дверь.
А уже следующим утром меня отвели обратно в ангар, предварительно переодев в потертую, серую лагерную одежду.
Так я даже оглянуться не успела, как в мою жизнь вернулись холод, голод, тяжелая работа от рассвета до заката, сон на деревянных полках, а то и вовсе на полу. И конечно же периодические изнасилования лагерной охраной.
Счет дням я тогда снова потеряла. Они просто смешались для меня в единое серое пятно, которое болезненно разъедала тело. Все просто стало так, как было изначально.
До одного вечера, в который солдаты, вытащившие меня из ангара после отбоя, отвели… в ту самую квартиру офицера. Где снова заперли в прежней комнате, приказав помыться и переодеться.
Он ворвался намного позже. Когда я, заламывая руки, уже устала напряженно считать время, которое отмеряли те самые часы, что когда-то выпросила.
Распахнув дверь комнаты, офицер тут же закрыл ее за собой. И ничего не говоря, хищно подпрыгнул ко мне, тут же до боли сжимая в объятиях и яростно впиваясь в губы. Жадно переплетая свой язык с моим, мужчина целовал меня так, словно умирал от голода, и я была единственным, что могло этот голод уталить. Словно обезумев, он принялся срывать с меня одежду, торопливо расстегивая свою, и с пугающим вожделением скользил руками по худощавому телу.
— Моя, — со стоном выдохнул он, разорвав поцелуй лишь на миг. За секунду до того, как повалить меня на кровать, раздвинуть ноги и ворваться в меня.
В этот момент его лицо выглядело так, словно оборотень во власти сильнейшего дурмана. Прижимая меня к кровати крепкой грудью, он принялся неистово двигаться, раз за разом пронзая своей плотью все мое существо.
Это продолжалось недолго. Не сдерживая себя, мужчина двигал бедрами быстро и напряженно, пока его семя наконец не излилось в меня. А затуманенное лицо, закатив глаза, на несколько секунд словно оказалось в другом измерении. И лишь когда эта волна немного попустила его, офицер вышел из меня и рухнул спиной на кровать, рядом со мной. Тут же прижимая меня к себе и до боли сжимая мои плечи.
Он долго ничего не говорил. Лишь тяжело дышал, глядя в потолок. Я же не решалась даже пошевелиться.
— Теперь, я надеюсь, ты снова будешь покладистее, — наконец сказал офицер, неспешно поднимаясь с кровати. — Иначе я верну тебя туда. Тебе ведь не понравилось это — опять жить в тех условиях, я знаю, — хохотнул оборотень. — Грязь, холод, голод, сон либо на досках, либо вообще на голом полу, и еще тебя дерут все подряд. А здесь вкусная еда, мягкая кровать и единственный хозяин, которого, я знаю, ты сама хочешь, — словно в горячке проговорил мужчина, посмотрев на меня с безумием, не оставлявшим сомнений: он в самом деле верит в свои слова. Особенно — в последние из них.
Сжимая губы, я приподнялась в постели и поспешила прикрыться одеялом. Сейчас мне по какой-то причине особенно не хотелось оставаться обнаженной под его взглядом.
— О, неужели мы решили поиграть в скромняжку? — прорычал он, попытавшись сдернуть с меня одеяло… и яростно зашипел когда понял, что я крепко-крепко держу его тонкими дрожащими пальцами.
Прищурившись, оборотень склонился надо мной, и напряженно потянув за одеяло с новой силой, выпалил:
— Сейчас же отпусти его.
Но я не отпустила. Лишь продолжила со страхом смотреть на своего тюремщика.
— И что же это значит, шавка? — прошипел офицер. — Ты это что же, не усвоила урок? То есть, мне снова вернуть тебя в ангар, да?
— Возвращай, — выдавила я, не отводя загнанного взгляда.
— Что?
— Можешь возвращать меня туда. Хоть навсегда. Мне все равно.
— Неужели ты окончательно превратилась в скот, которому без разницы, что жрать, где спать и с кем трахаться? — прищурившись, гневно отчеканил мужчина.
— Единственный скот в этой комнате стоит напротив меня, — проговорили мои губы, в то время как разум завопил от ужаса осознания того, что я творю.
— Что ты сказала? — побагровев, рявкнул офицер, схватив пальцами мои скулы так сильно, что на глазах от боли выступили невольные слезы.
— То, что слышал, — поражаясь себе, ответила я. — Отправляй меня в тот ангар, мне все равно. Потому что ничто не сделает меня более жалкой, чем вы — самодовольные ублюдки-оборотни, решившие, будто у вас есть право гнобить других лишь потому, что те отличаются вот вас.
— Неужели забыла, шлюха? — протянул офицер. — Та страна, за которую воевала ты, не белая и пушистая. Начиная с того, что она сделала с тобой на поле боя, и заканчивая ее собственными зверствами. Неужели думаешь, что твое королевство, вместе со своими союзниками, ни разу не бомбят наши мирные города? Не издеваются над пленными, не насилуют в районах возле линии фронта, не проводят чудовищные магические эксперименты ради того, чтоб создать новое эффективное оружие против нас? А ты знаешь, что за две недели до того, как тебя взяли в плен, союзные войска сбросили газовые бомбы на наш мирный город, где находился крупный военный завод? Целый, черт тебя дери, город, в котором были женщины, дети и просто люди, не имеющие никакого отношения к войне… даже те, кто тихо, молча, осуждал то, что делает Третий Рихар; даже те, кто месяцами, годами прятал в своих подвалах эльфов от полиции и отрядов расовой чистки; даже этих самых эльфов, чьи тела потом нашли отряды, пришедшие разгребать трупы.
— Я знаю, это, — отчеканила я, не отводя взгляда от этих яростных серых глаз. — Знаю, что на войне не бывает святых. Что даже та сторона, на которую напали, во время военных действий морально опускается, превращаясь в жестокого, гадкого зверя, лишенного любых призраков благородства. Но даже так… даже с учетом всех военных преступлений стран союзников, это не отменяет того, что вся идеология, на которой держится власть Третьего Рихара — мерзкая, отвратительная дрянь, которая не имеет права на существование, потому что само ее существование подразумевает угнетение других по расовому признаку. И какими бы мразями ни были все вокруг, вы, оборотни, все равно из-за этого останетесь хуже их всех вместе взятых. И ты понимаешь это. Все вы в глубине души понимаете это, но не хотите себе признаться. Потому что тогда от вашего маленького мира не останется ничего.
