Карта любви - Арсеньева Елена (мир бесплатных книг txt) 📗

Оказывается, на груди кожа у мужчин гладкая и нежная. Конечно, не настолько, как женская: для сравнения Юлия другой рукой потрогала свою грудь. Нет, мужская кожа была упругая и горячая, она вдобавок взбугрена мышцами и слегка, самую малость, тронута мягкими волосками. Врали, значит, девчонки, говоря, что мужчины под одеждой все с ног до головы волосатые, будто индийские обезьяны? Или это один Адам такой — с гладкой, словно теплый мрамор, грудью?

Как интересно! У мужчин тоже есть соски! Правда, они не столь круглы и велики, как женские. Юлия потеребила себя за сосок, удивилась, что он вмиг напрягся, вызвав томительный отзвук в чреслах, погладила посильнее грудь Адама — конечно, напрягся и его сосок, но все же он больше напоминает некий упругий пупырышек. Юлия с любопытством потерла его между пальцами, даже ноготком поскребла. Забавно как! Почему-то вокруг него вдруг сделалась как бы гусиная кожа. Или Адам озяб, потому что она спустила одеяло до талии? Ладонь Юлии проследовала ниже. Нет, твердый, мускулистый живот, теплый и гладкий. Ну, пошли дальше. Она сунула руку под одеяло, обвела бедра Адама пальцем, чуть царапая; провалилась во впадинку пупка. Ну точь-в-точь как у нее! И, что самое удивительное, низ живота тоже покрыт шелковистой кудрявой порослью! В точности как у нее! А почему?

Тут Юлия заметила нечто странное. Одеяло, только что плотно льнувшее к ее руке, начало постепенно приподниматься. При этом спящий по-прежнему лежал недвижимо, не шевельнув ни рукой, ни ногой. Почему же поднимается одеяло?

Юлия скользнула пальцами ниже — и невольно ахнула, наткнувшись на нечто, восставшее из этих шелковистых волос. Что там пуховое одеяло! Эта теплая, но каменно-твердая плоть, чудилось, могла удержать на себе и подушку, и перину — и не согнуться.

Вдруг вспомнился подслушанный разговор двух горничных, из которого Юлия еще лет пять назад немало почерпнула для своего эротического образования: «Да он своим — хм, хм! — забор сшибет!»

Так вот что это такое… Юлия отыскала ту самую заветную часть мужского тела, которая, очевидно, не имеет иных названий, кроме «хм, хм» и других нечленораздельных эвфемизмов, многозначительных умолчаний, усмешек, подмигиваний, но в которой и заключается главное, неодолимое отличие мужчины от женщины.

Юлия знала, что ореол унылой целомудренности никогда, даже в молодости, не окружал женщин ее рода, а потому она не отдернула испуганно руку, а продолжала свое исследование.

Пробежав легкими пальцами по напрягшимся венам сего «существа» (оно представлялось ей одушевленным и самостоятельно живым: ведь Адам по-прежнему спал, в то время как это нечто жило своей особенной жизнью, все увеличиваясь и твердея под ее прикосновениями), она сочла, что оно более всего напоминает молодой гриб подберезовик. Правда, шляпка у него была не широкая, круглая, а едва расширялась над «стволом» и была такая мягкая, такая нежная — словно цветочный лепесток! Это сравнение до того развеселило Юлию, что она не сдержала тихонького смешка. Гриб поднимался из травы. Ведь мелко-курчавые волоски на бедрах вполне сойдут за траву! Очень захотелось поглядеть, как же выглядит этот «гриб», какого цвета шляпка: неужели коричневая?! — и Юлия осторожно столкнула одеяло с постели, однако, увы, ничего толком не разглядела в кромешной ночной тьме. Однако ноздрей ее коснулся жаркий, душный, чуть горьковатый запах, от которого у Юлии вдруг пересохло горло, а грудь напряглась уже без всяких прикосновений. Не соображая ничего от волнения, она крепко стиснула маленькую «шляпку» «подберезовика» и обмерла, ибо вдруг сильная дрожь сотрясла мужское тело, послышался не то вздох, не то крик, а затем Юлия была стиснута в таком крепком объятии, что дыхание ее пресеклось, и где-то далеко на обочине сознания мелькнула догадка: да он же давно не спит! Он просто затаился, ждал, когда она вовсе утратит осторожность — а теперь пришла пора расплаты за свое безрассудство. Ох, что же теперь будет?

Ответ на свой смятенный вопрос она узнала тотчас. Все произошло мгновенно. Мужской рот впился в губы Юлии, мужские руки стиснули ее грудь, а сильные колени растолкали ее ноги так широко, что она ощутила запах своего естества. И что-то твердое, огненно-горячее прильнуло к нему. Юлия испуганно забилась, пытаясь вывернуться, хотела крикнуть — и язык ее в невольной ласке прильнул к мужскому языку, глубоко проникшему в ее рот. Рухнула последняя преграда сдержанности. Раздался глухой стон, а потом мужское тело расплющило Юлию, вонзилось в нее — и она, по некоему милостивому капризу судьбы, лишилась чувств еще прежде, чем испытала боль.

…Сначала ей показалось, будто лежит она в глубокой прохладной воде, но медленное, мерное колыханье волн выносит ее на поверхность, подставляя солнечным лучам. Они так теплы, так нежны, они касаются ее тела, пробуждая в нем жизнь, они прижимаются к губам в поцелуе, они шепчут страстно:

— О милая… милая моя! Ты пришла! Ты со мной!

Юлия тихонько вздохнула, пробуждаясь от забытья, — и вздрогнула, осознав, где она и что с ней.

Легкое жжение внутри ее лона напоминало о том, чего она лишилась, да и простыни под нею были влажны.

Значит, это произошло… Она теперь женщина! Адам сделал ее своею женщиной!

Слезы любви, немые жалобы, выступили на ее ресницах, но это была всего лишь дань девичеству, с которым она так бурно рассталась. Юлия была воистину счастлива сейчас. Наконец-то она стала взрослой! Наконец-то она сравнялась с хвастушей Наташенькой Шумиловой, которой овладел на прошлую масленицу, на маскараде, кто-то в костюме Цезаря — даже не сняв маску, а потом постыдно бежал из зимнего сада, где улестил пылкую барышню. Наташенька была особа смешливая и легкого нрава: с тех пор она не пропускала ни одного маскарада, надеясь отыскать своего соблазнителя, но «Юлий Цезарь» не появлялся, как если бы, струхнув, прямиком канул в свой Древний Рим, ну а Наташино приключение с течением времени обрастало в ее многочисленных пересказах такими заманчивыми подробностями, что те же девицы, которые сначала, с некоторой долей презрения, жалели Шумилову, начали откровенно завидовать ей и ощущать себя почти старыми девами оттого, что их еще «не познал мужчина», а главная беда — что никто из них не решится изведать сего плода до свадьбы. Да уж! Да… всех этих невинных розовых дев, для которых верхом эпатажа было пройтись с кавалером, неугодным маменьке и папеньке, в знойной мазурке, при блеске свечей, под гул отрывистых смычков, — всех их Юлия вполне превзошла. И если мимолетный любовник Шумиловой сбежал от нее, едва добившись своего, то Адам теперь всегда, всегда будет с Юлией, и, судя по его настойчивым ласкам, он вновь зовет ее предаться любви.

Юлия преисполнилась гордости, слушая этот пылкий шепот, этот голос, искаженный страстью. Теперь поцелуи ничем не напоминали их с Адамом невинные, робкие лобзанья где-нибудь за тенистым кустом бузины или в укромном закоулке Барканара [22]. Его сильные пальцы играли с ее телом, извлекая из его потаенных глубин неведомую прежде мелодию пробудившейся страсти. С изумлением Юлия узнавала, что есть места, прикосновения к которым она просто не может перенести: это исторгало стоны, заставляло выгибаться дугой, раздвигая чресла, не скрывая своей жажды слиться с Адамом вновь — и все-таки изведать то, что пока оставалось для нее неизвестным: любовное наслаждение. А он все медлил, терзал ее новыми поцелуями, трогал ее везде своими бесстыдными пальцами, и Юлия с восхищением отдавалась самым смелым ласкам, забыв об отзвуках прежней боли. Наконец он снова запечатал ей губы своим поцелуем, а пальцы его вторглись в лоно Юлии, повторяя движения языка, ласкавшего ее рот.

Боже… Ох, нет, неужели там не возникло сегодня ничего нового, неужели они всегда были на ее теле — эти восхитительные, упоительные, такие чуткие местечки, отзывавшиеся сладостным трепетом на каждую ласку?! Особенно этот нежный бугорок, по которому снуют мужские пальцы, отрываясь от него лишь затем, чтобы проникнуть в глубь жаркой раковины, вызвать судорогу нетерпеливого ожидания — и вновь вернуться к напряженному комочку плоти. В полусознании Юлия услышала протяжный стон, и не сразу смогла понять, что это она стонет страстно — и в то же время жалобно, умоляюще. В этой мольбе всего своего естества впивалась она губами в мужские губы, стискивала его восхитительно крепкие плечи, еще более возбуждаясь от ощущения этой силы, отныне принадлежащей ей. Блуждая нетерпеливыми руками по его телу, восторгаясь, когда оно отзывалось дрожью на эти прикосновения, она наткнулась на своего старого знакомого, умельца поднимать одеяло и, надо полагать, сшибать заборы, — и с властной нежностью повлекла его к себе.