Аметистовая корона - Дюксвилл Кэтрин (книга жизни txt) 📗
После продолжительного молчания одна из теней повторила:
— Кидскровский лес…
Они вновь помолчали, наблюдая, как два рыцаря и заключенная исчезли, завернув за здание кухни.
Другая тень задумчиво ответила:
— Да, лес…
И обе тени неслышно растворились в окутавшей землю темноте.
Жонглер постарался расположить свое большое тело так, чтобы оковы не тянули голову к земле, и взглянул на небо. Туч было немного, и он смотрел на звезды — такие яркие и такие холодные. Он глубоко дышал, чувствуя ломоту во всех костях. Жонглер долго обходился без рубашки, а те лохмотья, которые были на нем, совершенно не держали тепло. Одеяло ему, конечно, после того, что он вытворил, не принесли.
Где-то в тени позади кухни, куда ушли рыцари и заключенная, слышался невыносимый крик страдания и боли. Заключенный старался не слушать его. Эта женщина ничем не заслужила подобного обращения.
Оковы причиняли Сенрену невыносимую боль, и он тщетно пытался собраться с мыслями. Только одна мысль была в его избитой голове — Бог заставит гнить их души.
Сенрен закрыл глаза, и тут раздался пронзительный крик, разорвавший темноту ночи. В воспаленной памяти жонглера неожиданно всплыли строчки старой латинской песни… Он закрыл глаза и запел, запел во всю мощь своих легких. Молодой человек пел о Судьбе, о том, что именно она направляет человека, и никто не знает своей Судьбы и не может изменить ее.
Вскоре он услышал топот. Открыв глаза, жонглер увидел в темноте толпу рыцарей, бежавших к нему со всех ног. Прежде чем он смог встать, они были уже рядом с колымагой. Семь рыцарей прибежали на крик одного побежденного человека…
Занявшись знакомой работой, они быстро сняли кандалы с его рук и ног и вытащили его из колымаги. Они ударили его сзади по голове. Жонглер, упав на колени, спросил, что они собираются делать с ним, но никто ему не ответил.
Он опять услышал пронзительный крик, еще более громкий, чем в первый раз. Пятки жонглера волочились по земле, когда рыцари потащили его куда-то за кухню. В темноте Сенрен пытался вырваться, но связанные руки мешали ему это сделать. К тому же его крепко держали с двух сторон…
Сенрен не прекращал брыкаться, но его силы были уже не те, — ночной холод, отсутствие воды и пищи сделали свое дело. Он уже не мог сопротивляться так, как раньше. Когда его бросили на землю, он даже не смог удержаться на ногах и ткнулся носом в землю. Повернув голову, он увидел рыцаря в шлеме, который шел по направлению к ним. Сенрен подумал, что с двумя он, пожалуй, и смог бы справиться… Он лежал на голой земле и пытался собраться с силами.
Жонглер смотрел, как полдюжины рыцарей выстроились в шеренгу. «Бог мой, что они собираются делать?» — спрашивал он сам себя.
— Мадам… — и один из нормандцев начал что-то говорить другому.
Сенрен лежал близко и попытался разобрать, о чем они говорят. Внезапно он услышал непонятно откуда доносившиеся низкие голоса женщин. И тут неожиданно для всех пошел дождь — сначала слабый, но с каждой минутой становившийся все сильнее и сильнее. Его лохмотья сразу намокли, и жонглер в очередной раз попытался встать. Ему удалось опереться на плечо, но связанные руки сильно мешали.
— Хвала графине Луны! — кричали меж тем рыцари.
ГЛАВА 6
Через несколько миль окружающий пейзаж резко изменился. Хотя здесь и собрали неплохой урожай зерна, земля тоже пострадала от засухи. Многие поля оставались нераспаханными. Все вокруг было темно-коричневым, только по берегам реки кое-где зеленела трава.
Через полмили капитан рыцарей решил сделать небольшой привал. Время приближалось к полудню, и солнце было высоко. Он наблюдал, как его сержант разместил рыцарей: впереди пятьдесят и сзади пятьдесят. Хотя они находились в сельской местности, где некому было наблюдать за ними, Эверард требовал соблюдать осторожность, на всякий непредвиденный случай. Все его подчиненные привыкли к железной дисциплине. На свадьбе в замке Эверард не уставал говорить о беспрекословном подчинении своих рыцарей.
Капитан проехал на своем жеребце около телеги с домашней челядью и багажом. Он, как и любой военный, ненавидел обозы, увеличивающие время пути, но понимал, что для благородной леди были необходимы и челядь, и багаж. К тому же в обозе ехали несколько поваров, и рыцари могли надеяться на хороший обед, а не только на сухой паек в седле.
Эверард, подняв жеребца на дыбы, осмотрел Местность и невдалеке заметил англичан. Лица, закрытые стальными шлемами, делали их похожими друг на друга. Они проехали мимо. Английские бойцы были отважными, храбрыми, закаленными и хорошо подготовленными. Он прекрасно знал это.
Хотя все знали, что был договор не нападать на нормандцев, англичане смотрели на них как на завоевателей, и только при одном появлении нормандцев у них закипала кровь. Внешне все это хорошо скрывалось, но внутренне англичане были непоколебимы и преданы своей старой Англии.
По безрассудной жадности нормандцы вербовали англичан для работы на своих рыцарей. За одну и ту же работу им можно было платить гораздо меньше. И только благодаря силе духа, почти через шестьдесят лет после покорения, они не стали действительно ничтожны и сохранили свою непоколебимую гордость.
Глаза Эверарда нашли графиню. Он с трудом заставлял себя не думать о ней и не называть ее по имени.
Констанция ехала верхом на своей кобыле в первой шеренге рыцарей. Все они — от самого молодого и неопытного до самого старого и закаленного в боях — готовы были броситься на ее защиту при первом намеке на опасность. Капитан это прекрасно знал и понимал, но не переставал волноваться. Графиня к тому же была не одна, он видел головку семилетней Ходерн, ехавшей вместе с матерью. Никакими уговорами он не смог заставить пересесть ее к любой другой женщине. Капитан опять взглянул на графиню — она была прекрасна! Эверард видел, как она откинула свои прекрасные темные волосы, и они заструились у нее по плечам, ниспадая вниз на малиновое платье… Когда графиня сняла шейный платок, он увидел ее длинную, изящную шею, гордый подбородок, как бы выточенный из слоновой кости. Он смотрел на ее висок, зная, как бьется на нем жилка. В те драгоценные минуты, когда они были вместе, он видел, как се разгоряченная кровь заставляла сильней пульсировать эту жилку на виске…
Шесть лет назад ее первый муж де Крези дал Эверарду это место, и он возглавил его рыцарей в замке. Это была слишком беспокойная для гасконца должность, и он не согласился бы прийти в замок Морлаксов, если бы не увидел ее. В то время ей было пятнадцать и она была беременна своим первым ребенком, но уже тогда ее красота бросалась в глаза, а, став матерью, она должна была расцвести. Де Крези умер, преследуя Роберта де Клито, отпрыска старого нормандского рода, и вскоре король выдал ее замуж за де Ватевила, одного из своих противников. Красавица жена должна была примирить их, как никто лучше.
Эверард не мог смириться с этим браком. Бог видит — он никак не мог отвести от нее это несчастье. Ночами в казарме он думал об убийстве, представляя, как всадит нож в де Ватевила. Но потом он подумал о том, что случится, если его поймают… Какова будет плата за это убийство? Для него это не имело никакого значения, но если обнаружится, что он сделал это из любви к ней, позор покроет имя графини. Это единственное, что заставило его отказаться от намеченного плана.
А тем временем по замку уже пошли сплетни. Но он делал вид, что ничего не слышит, ничего не понимает, и только наблюдает за развитием событий. Де Ватевил умер на поле боя прежде, чем Эверард решился уничтожить его. Следующий же муж практически не беспокоил Констанцию. Он был поглощен своими привычками, но она решила родить наследника.
Эверард судорожно сглотнул — воспоминания были мучительны… Видя графиню, он невольно представлял ее в своих руках, думал о ее поцелуях, о ее губах, таких нежных и мягких…
Она была его леди! Несмотря на то, что графиня имела толпу слуг для ухаживания и защиты, она не могла обойтись без него. Он стал частью ее, и она действительно была его леди. Капитан был большим тридцатидвухлетним теленком, который тянулся к ней, как к луне. Она не могла быть его, и все-таки она была его. «О, леди Луна, честная леди Луна, выше всех нас…» — припомнил он слова песни. Скверная песенка, но он любил Констанцию, любил до сумасшествия.
