Гарем Ивана Грозного - Арсеньева Елена (библиотека книг бесплатно без регистрации txt) 📗

НАВЕТ

Кажется, никогда еще англичанам не было так привольно в России, как в те годы. Московская английская компания расширялась, тесня немецкие торговые дворы: это была хоть не полная монополия, на которой настаивала королева Елизавета, но очень близко к тому. Представитель компании Джером Горсей был вхож к государю и пользовался его особым доверием, особенно с тех пор, как привел в Россию три судна, нагруженных свинцом, медью, селитрой, серой, порохом – боевым припасом, необходимым для грядущей войны с Баторием.

Горсей любил бывать при дворе. Его не смущало, что здесь его называли на московский лад Еремеем, а царь и вовсе кликал запросто Ерёмой. Здесь он, скромный торговый агент, а на самом деле шпион, потому что в те времена шпионами, кажется, были все, кто попадал в чужое государство, чувствовал, что чрезвычайно близок к исполнению задачи, поставленной перед ним обожаемой королевой: завладеть душой и сердцем царя московского, стать для него ближайшим, довереннейшим человеком, поистине наперсником.

А почему бы и нет? Разве не он, Джером Горсей, доставил в Англию секретное письмо царя, упакованное во флягу с водкой и настолько пропитавшееся спиртовым запахом, что королева даже решила, принимая письмо, будто посланец пьян, и немало веселилась потом, узнав правду? Разве не Горсей привел в русскую бухту Святого Николая те корабли с важным военным грузом? Разве не он, в конце концов, сообщил московскому царю сведения, которые и составляли самый важный «груз», ради которых, строго говоря, он и возил тайное письмо: есть у английской королевы родственница, которая вполне может стать московской царицею. Это Мария Гастингс, дочь лорда Генри, пэра Гантингтона, герцога Титунского. Ее бабка приходилась двоюродной сестрой королеве.

Однако тут фортуна отвернулась от Горсея. Уже по приезде в Москву выяснилось, что сообщить все эти интересные сведения царю поручено не ему, а лекарю Джеку Робертсу, которого Горсей привез с собою. Робертс был немедленно обласкан государем, зачислен в царев лекарский чин и начал называться на русский лад Романом Елизарьевым. Теперь всеми хлопотами в связи с грядущим сватовством ведал именно он. Именно Робертс-Елизарьев отъехал обратно в Лондон вместе с московским посланником Федором Писемским, который должен был добиться у королевы позволения повидать «Титунскую княжну». Послу предстояло хорошенько разглядеть Марию Гастингс: красавица ли она, высока ли ростом, дородна ли телом. Писемскому приказывалось привезти портрет англичанки и точную мерку ее тела, записанную на бумагу: сколько аршин [107] росту, сколько пядей в грудях и бедрах, какова ладонь и ножка. Иван Васильевич предвидел, что посланнику могут быть заданы «неудобные вопросы», например, почему во дворце живет какая-то женщина, которая считается женой московского царя? У Писемского загодя были готовы ответы на них: «Государь-де взял за себя боярскую дочь, не по себе, неровню. А буде королевина племянница дородна, и государь наш свою оставя, сговорит за королевину племянницу».

Царю очень хотелось, чтоб Мария Гастингс оказалась «дородна»! Себе, как жениху, он прибавлял весу следующим обещанием: в случае его смерти английской супруге будет оставлено особое наследство.

Итак, Робертс с Писемским отбыли в Лондон, а Горсею пришлось распрощаться с мыслями об интимном доверии государя и заняться торговыми делами Московской английской компании. И все-таки он довольно часто бывал при дворе – правда, не у царя, а у близкого ему человека, боярина Бориса Федоровича Годунова.

Годунов уже давно привлекал англичан. Доходили смутные, почти ничем не подтвержденные слухи, будто именно благодаря ему сверзился со своих высей лукавый иезуит, немец Бомелий, которого все англичане в Москве давно ненавидели – в основном, завидуя тому огромном влиянию, которое он имел на русского царя. Пусть это были одни только слухи – они прибавляли Годунову немало обаяния в глазах Горсея! К тому же, молодой (Годунову недавно исполнилось тридцать лет) боярин был лишен привычной русской спеси и чванства, он не смотрел на англичан сверху вниз, правда, никогда и не заискивал перед ними и даже пытался выучить чужой язык, что было уж вовсе дико для прочих русских вельмож.

При этом Горсею часто казалось, что этот гостеприимный, добродушный и дружелюбный человек не просто радуется интересному и полезному знакомству (Годунов успешно вкладывал деньги в иноземную торговлю и умудрялся иметь долю прибыли в английских торговых домах для себя лично, а не только для государя московского), но и преследует еще какие-то свои, пока еще загадочные цели.

Да Бог с ним. Нет ничего тайного, что не стало бы явным, и Горсею когда-нибудь удастся выяснить, что за сила движет Годуновым. А пока он искал у боярина поддержку против государева сына Ивана: ведь старший царевич был всеми силами против заморского сватовства и видеть не мог англичан, к которым прежде был весьма расположен!

– Конечно, протест принца Иоанна вполне понятен, – говорил Горсей, развалясь в необычайно удобном кресле в большой приемной палате дома Годунова (по слухам, это кресло было доставлено сюда из разгромленного жилища лекаря Бомелия, да и многие предметы роскошного обихода бывшего архиятера оказались здесь!) и омачивая губы в сладкой-пресладкой вишневой наливке, которую бесподобно приготовляла супруга Годунова, Марья Григорьевна. – Ведь это особое наследство для Мэри Гастингс, упомянутое в письме царя к нашей королеве, может означать все, что угодно, вплоть до наследования престола. А это крах всем честолюбивым устремлениям принца!

– Ну что ты, сударь мой, – чуть улыбнулся Годунов. – Думаю, царь предполагает выдать обычный удел своей супруге, буде она останется вдовой. В самом деле – не в монастырь же ее запирать, как у нас ведется. Хоть и ставится государем условие, чтобы она перешла в греческую веру, а все же англичанка англичанкой и останется. Что касается возможного потомства…

– Вы полагаете, сэр, царь может в этом случае пересмотреть вопрос о престолонаследии? – взволнованно спросил Горсей.

Годунов задумчиво поиграл бровями. Глаза его были настолько черны, глубоки и бархатны, что прочесть что-нибудь в них было совершенно невозможно – во всяком случае, Горсею это никогда не удавалось сделать.

– На Руси, тем паче – при дворе нашего монарха возможно все, – сказал с улыбкой Борис Федорович. – Меньше всего я хотел бы, чтобы эти слова мои стали каким-то образом ведомы царевичу Ивану, однако мне достоверно известно, что он опасается соперничества со всякой стороны. Ищет опасность даже там, где ее нет. – Годунов слегка усмехнулся. – Ну разве можно видеть возможного соперника в лице Федора Ивановича? Однако он очень ревниво относится ко всякому доброму слову, которое скажет отец младшему сыну. Я уже не говорю о не зачатых еще детях нашей нынешней царицы и Марии Гастингс! Опасаться их – просто смешно. Однако царевич – прекрасный шахматист, он привык просчитывать свои действия на несколько шагов вперед, вот и подстилает соломки на всех опасных местах, где только может упасть.

Горсей владел русским языком очень прилично, однако ему потребовалось немалое время, чтобы проникнуть в смысл сего витиеватого выражения.

– У вас, сэр, – промолвил наконец Горсей, – имеются основания делать такие выводы?

– Какие выводы? – прищурился Борис Федорович.

– Я имею в виду намерение царевича любыми путями обеспечить за собой… – начал было Горсей – и тут же заметил, как заблестели обычно матовые глаза Годунова.

Англичанин осекся, вовремя спохватившись, что чуть было не сморозил величайшую и весьма опасную глупость.

– Простите, я, очевидно, не совсем понял смысл ваших слов. Русский язык все еще представляет для меня большую трудность.

Годунов снисходительно улыбался:

– Ну что ты, сударь. Я могу только завидовать легкости, с коей ты беседуешь по-нашему. Ах, если бы я мог так же свободно владеть твоим языком!