Ожерелье королевы - Дюма Александр (читать книги без .TXT) 📗
И потом, тем, кто скучает, все предстает в мрачном свете. Сперва Николь пожалела о свободе, а там и о Босире.
Признаем, что женщины ни в чем не меняются с тех самых времен, как дщери Иудеи накануне свадьбы с любимым удалялись на гору оплакивать свое девство.
И вот наконец наступил день, когда горе и ярость м-ль Оливы достигли предела; лишенная вот уже две недели всякого общества, всяких надежд, она впала в жестокую тоску.
Перепробовав все, что возможно, не смея ни выглянуть в окно, ни выйти за порог, она потеряла аппетит, но отнюдь не утратила мечтательности; напротив, духовный голод точил ее тем сильнее, чем реже посещал голод телесный.
В таком смятении она и пребывала, когда ее в неурочный день и час посетил Калиостро.
Вошел он, как обычно, через калитку, пересек небольшой сад, недавно разбитый позади особняка, и постучался в ставни комнат, где жила Олива.
Между ними было условлено, что он стучится четыре раза через определенные промежутки времени, и тогда Олива отпирает засов, который был поставлен на дверь по ее просьбе, чтобы служить преградой для посетителя, располагавшего ключом.
Молодая женщина не задумывалась над тем, что подобные предосторожности вовсе не нужны ей для того, чтобы сохранить добродетель, которая подчас бывала для нее лишней обузой.
По сигналу Калиостро Олива отперла засов с поспешностью, свидетельствовавшей о том, до какой степени она нуждается в собеседнике.
Проворно, как парижская гризетка, она ринулась навстречу своему благородному тюремщику и сердито, отрывисто, с хрипотцой в голосе воскликнула:
– Сударь, знайте: мне скучно.
Калиостро взглянул на нее и слегка покачал головой.
– Вам скучно? – произнес он, затворяя за собой дверь. – Увы! Бедное дитя, скука – несносный бич.
– Я сама себе постыла. Уж лучше умереть.
– Неужели?
– Да, я на грани отчаяния.
– Ну, ну, будет вам, – возразил граф, успокаивая ее, как собачку, – не сетуйте на меня чрезмерно, если вам плохо в моем доме. Приберегите ярость для вашего врага, начальника полиции.
– Вы меня выводите из терпения своим равнодушием, сударь, – промолвила Олива. – По мне уж лучше любая ярость, чем подобная кротость; вы всегда найдете, как меня успокоить, это-то меня и бесит.
– Сознайтесь, мадемуазель, что вы несправедливы, – произнес Калиостро, присаживаясь на изрядном расстоянии от нее с тем подчеркнутым почтением или безразличием, которое так удавалось ему в присутствии Оливы.
– Вам-то хорошо говорить, – возразила она. – Вы ходите куда угодно, вы ничего не боитесь. Ваша жизнь состоит из удовольствий, которые вы сами себе выбираете; а я прозябаю в тех пределах, в каких вы меня заточили, я не дышу, я трепещу. Предупреждаю вас, сударь: ваши посещения бесполезны, они не помешают мне умереть здесь.
– Умереть? Вам умереть? – с улыбкой переспросил граф. – Полноте!
– Уверяю вас, вы очень дурно со мной обращаетесь, вы забыли, что есть человек, которого я глубоко и страстно люблю.
– Господин де Босир?
– Да, Босир. Поймите, я его люблю. Сдается мне, я этого никогда от вас не скрывала. Не вообразили же вы, будто я забуду моего дорогого Босира?
– Я не только не вообразил ничего подобного, но, напротив, из кожи вон лез, чтобы о нем разузнать, и явился к вам с новостями.
– Вот как! – отозвалась Олива.
– Господин де Босир, – продолжал Калиостро, – очаровательный молодой человек.
– Черт побери! – отвечала Олива, не понимаю, куда клонит граф.
– Молод, хорош собой.
– Не правда ли?
– И с пылким воображением.
– Он полон страсти. По мне, так чересчур несдержан. Но… любовь снисходительна.
– Золотые слова. Ваша доброта не уступает уму, а ум красоте; я это знаю; а поскольку в этом мире я всегда с участием отношусь к любви – такая уж у меня причуда, – то мне захотелось соединить вас с господином де Босиром.
– Месяц тому назад вы об этом не думали, – с вымученной улыбкой заметила Олива.
– Послушайте, дитя мое, всякий галантный человек, если он, подобно мне, ничем не связан, жаждет понравиться красивой женщине, попавшейся ему на глаза. И все же вы не станете отрицать, что я хоть и приволокнулся за вами, но это продолжалось совсем недолго.
– Ваша правда, – отвечала Олива с той же притворной беззаботностью, – четверть часика, не больше.
– Само собой разумеется, что я не стал упорствовать, видя, как вы любите господина де Босира.
– Ах, не насмехайтесь надо мной.
– Да нет же, клянусь честью! Вы держались так неприступно!
– Не правда ли? – подхватила Олива, которой весьма польстило, что ее уличили в неприступности. – Сознайтесь, я дала вам отпор.
– Оно и понятно: вы любите другого, – невозмутимо заметил Калиостро.
– Но и вы, сударь, были не слишком настойчивы, – парировала Олива.
– Мадемуазель, я не так стар, не так безобразен, не так глуп, не так беден, чтобы нарываться на отказы и терпеть поражения; вы все равно предпочли бы мне господина де Босира, я это понял и принял решение.
– Ах, нет, не говорите, – возразила кокетка. – Не говорите! А то, что вы предложили мне заключить союз, что выговорили себе право подавать мне руку, посещать меня, оказывать мне невинные знаки внимания, – разве все это не означало остатков надежды?
И с этими словами коварная девица бросила на посетителя, не замечавшего, что вот-вот угодит в ловушку, один из тех жгучих взглядов, которые целую вечность ей некому было расточать.
– Не стану спорить, – отвечал Калиостро, – вы так проницательны, что от вас ничего не скроешь.
И он притворно потупился, словно не в силах вынести огонь, которым опаляли его взоры м-ль Оливы.
– Вернемся к Босиру, – предложила она, уязвленная бездеятельностью графа. – Что с ним? Где он, мой милый друг?
Тут Калиостро глянул на нее не без робости.
– Я говорил, что хочу соединить вас с ним, – продолжал он.
– Нет, вы этого не говорили, – с презрением в голосе бросила Олива, – но, поскольку сейчас вы это сказали, я принимаю это к сведению. Продолжайте. Почему вы не привели его сюда? Это было бы милосердно с вашей стороны. Он-то свободен в своих чувствах…
– Потому что, – отвечал Калиостро, не обращая внимания на ее иронию, – господин де Босир, подобно вам, человек весьма хитроумный и у него тоже возникли некоторые неприятности с полицией.
– И у него тоже! – побледнев, воскликнула Олива. Она почувствовала, что на сей раз граф ее не морочит.
– И у него тоже! – вежливо подтвердил Калиостро.
– Что он натворил? – пролепетала молодая женщина.
– Очаровательную шалость, необычайно изобретательный фокус! По-моему, это просто шутка, но, между прочим, строгие подчиненные господина де Крона – а вы же знаете, господин де Крон шуток не понимает! – называют это кражей.
– Кражей! – ужаснулась Олива. – Боже мой!
– Это была бесподобная кража: она доказывает, что у бедняги Босира отменный вкус.
– Сударь… Сударь, он арестован?
– Нет, но его ищут.
– Вы клянетесь мне, что он не арестован, что ему ничто не грозит?
– Я могу поклясться, что он никоим образом не арестован, но что до второй части вашего вопроса, за это я поручиться не могу. Сами понимаете, дитя мое, если его разыскивают, выслеживают или, во всяком случае, стремятся его задержать, то такой человек, как господин де Босир, с его внешностью, с его манерами, с его всем известными достоинствами, окажись он на виду, немедленно будет обнаружен полицейскими ищейками. Вы только представьте себе, какую облаву устроит господин де Крон. Он будет ловить вас на господина де Босира, а господина де Босира на вас.
– О да, да, ему нужно скрываться! Бедный он, бедный! Я тоже буду скрываться. Помогите мне бежать из Франции, сударь. Попытайтесь мне в этом пособить, а не то, поймите, я так задыхаюсь здесь взаперти, что могу совершить какую-нибудь неосторожность.
– Что вы называете неосторожностью, моя дорогая?
– Ну… показаться на люди, погулять на свежем воздухе.
