Ожерелье королевы - Дюма Александр (читать книги без .TXT) 📗
Любовь есть не что иное, как ностальгия, но влюбленный плачет не о покинутой родине, а об утраченном рае, хотя, как бы ни льстились мы на поэзию, приходится признать, что любимая женщина не столь бесплотное существо, как райские ангелы.
Г-н де Шарни не вытерпел и трех дней. В ярости от того, что все его мечты развеяны невозможностью и уничтожены дальним расстоянием, Оливье пустил по всему кантону слух о предписании врача, которое мы привели выше, а затем, доверив охрану дома испытанному слуге, ночью вскочил на чуткого и быстроногого коня и покинул свое гнездо. Через восемь часов он прибыл в Версаль и при посредничестве своего лакея снял небольшой домик за парком.
Этот домик, пустовавший после трагической смерти одного из придворных егермейстеров, перерезавшего себе там горло, как нельзя лучше устраивал Шарни, которому хотелось спрятаться еще надежнее, чем у себя в поместье.
Дом был опрятно обставлен, в нем имелось два выхода: один на безлюдную улицу, другой на прекрасную парковую аллею; из окон, обращенных на юг, Шарни мог попасть прямо в аллеи Шармиля, потому что эти окна, закрывавшиеся ставнями, затканными виноградом, представляли собой, в сущности, двери на уровне первого этажа, несколько приподнятого над землей, чтобы никому не пришло в голову спрыгнуть в королевский парк.
Такое уединенное местоположение, уже в те времена довольно редкое, было привилегией, дарованной королевскому егермейстеру, чтобы ему сподручней было надзирать за оленями и фазанами его величества.
Достаточно было посмотреть на эти окна в веселом обрамлении буйной зелени, чтобы вообразить себе егермейстера, уныло глядящего осенним вечером из среднего окна на ланей, которые, шурша тонкими ногами по опавшей листве, играют в тени деревьев под обманчивыми лучами заходящего солнца.
Такое уединение особенно нравилось Шарни. Объяснялось ли это его любовью к природе? Вскоре мы это узнаем.
Не успел он въехать, как все двери и окна были затворены, и его лакей пресек почтительное любопытство соседей; всеми забытый и всех забыв, Шарни зажил той жизнью, сама мысль о которой исторгнет трепет у каждого, кто хоть однажды в этом мире любил, был любим или слыхал о любви.
Меньше чем за две недели он изучил все привычки обитателей замка и стражи, узнал, в котором часу птица прилетает попить из пруда, в котором часу, вытягивая настороженную морду, пробегает олень. Он усвоил, когда воцаряется тишина, сопутствующая прогулке королевы или ее дам, когда ходит дозором стража; издали он разделял жизнь обитателей Трианона – храма, к которому было обращено его безрассудное поклонение.
Погода держалась ясная, теплые ночи, напоенные ароматами, давали глазам больше свободы, а душе навевали больше мечтательности, и потому он чуть не до утра засиживался у окна под зарослями жасмина, ловя далекие звуки, долетавшие из дворца, и сквозь просветы в листве следя за игрой огней, замиравшей лишь в час отхода ко сну.
Вскоре он уже перестал довольствоваться окном. Звуки и огни были слишком далеко от него. Он спрыгнул из мша вниз, уверенный, что в этот час не встретит ни пса, ни стражника, и с невыразимым, гибельным наслаждением дошел до кромки рощи, где находилась граница густой тени и яркого лунного света; отсюда он впился глазами в силуэты, то черные, то бледные, что мелькали за белыми шторами покоев королевы.
Так, без ее ведома, он смотрел на нее день заднем.
Он узнавал ее за четверть лье, когда она шла в сопровождении придворных дам или с кем-нибудь из друзей, поигрывая китайским зонтиком, который прятал от солнца ее широкую шляпу, украшенную цветами.
Никакой жест, никакая поза не могли его обмануть. Он знал наизусть все наряды королевы и различал в листве пышное зеленое платье с черными муаровыми лентами, которые колыхались при каждом ее движении, исполненном пленительного целомудрия.
А когда видение исчезало, когда сумерки выгоняли из сада гуляющих и ему ничто не мешало подойти к самым статуям перистиля, чтобы увидеть, как перед ним в последний раз мелькнет обожаемая тень, Шарни возвращался к своему окну и сквозь просветы в высоких деревьях смотрел издали на огни в окнах у королевы, потом видел, как они гаснут, и если днем он жил созерцанием и восхищением, то ночью жизнь его заключалась в воспоминаниях и надежде.
Однажды вечером, вернувшись домой через два часа после того, как он проводил прощальным взглядом исчезнувшую тень, когда звезды уже сеяли свой белый жемчуг на листьях плюща, Шарни покинул окно и собирался уже лечь в постель, как вдруг его слуха коснулся скрип замка; он вернулся на свой наблюдательный пункт и стал прислушиваться.
Было уже поздно – колокола дальних церквей еще звонили полночь, и Шарни с удивлением уловил шум, который был ему непривычен.
Скрип исходил от непокорного замка маленькой калитки, ведущей в парк; она была расположена шагах в двадцати пяти от дома Оливье и никогда не отворялась, кроме как во время большой охоты, когда через нее доставляли дичь.
Шарни отметил, что люди, отпиравшие калитку, делали это молча; они закрыли за собой засовы и углубились в аллею, проходившую под окнами дома.
Деревья и висячие ветви винограда скрывали от прохожих ставни и стены дома.
К тому же незнакомцы шли поспешно, опустив головы. Шарни едва различал их в темноте. Только по шуршанию развевающихся юбок он понял, что это две женщины: их шелковые накидки шелестели, цепляясь за ветки и траву.
Когда женщины, следуя по круговой аллее, что тянулась под окнами Шарни, вышли на пространство, ярче освещенное луной, Оливье едва удержался от радостного крика: он узнал наряд и прическу Марии Антуанетты и нижнюю часть ее лица, на которую падал свет, несмотря на тень от широких полей шляпки. В руке королевы была прекрасная роза.
С трепещущим сердцем Шарни через окно соскользнул в сад. Он пробежал по траве во избежание шума, прячась за самыми толстыми деревьями и не отрывая взгляда от обеих женщин, которые с каждой минутой шли все медленнее.
Что делать? Королева была со спутницей, она не подвергалась никакой опасности. Ах, будь она одна, он пошел бы на любые попытки, лишь бы броситься перед ней на колени и сказать: «Я люблю вас!» Ах, угрожай ей любая беда, он бы с легкостью пожертвовал собой во спасение ее драгоценной жизни!
Пока в голове у него проносились все эти мысли, а в воображении теснились сумасбродные пылкие мечты, обе дамы внезапно остановились: та, что была пониже ростом, тихо сказала что-то своей спутнице и ушла.
Королева осталась одна; видно было, как вторая дама спешит к какой-то цели, а к какой – Шарни еще не мог разглядеть. Королева, постукивая по песку маленькой ножкой, прислонилась к дереву и укуталась в плащ, накинув на голову капюшон, прежде ниспадавший шелковыми складками ей на плечи.
Видя ее одну в столь мечтательной позе, Шарни ринулся к ней, готовый упасть перед нею на колени.
Но он сообразил, что их разделяет не меньше тридцати шагов и, прежде чем он преодолеет это расстояние, она увидит его, но не узнает и испугается; она закричит или убежит; на крики явится сперва ее спутница, потом охрана; стражи прочешут парк и обнаружат смельчака, а может быть, и его убежище – и тогда навсегда покончено с тайной, и со счастьем, и с любовью.
Он вовремя остановился и хорошо сделал: едва он унял свой неодолимый порыв, как появилась спутница королевы, и появилась не одна.
Шарни увидел, что в двух шагах позади нее идет высокий мужчина, пряча лицо под широкополой шляпой и укутавшись в просторный плащ.
Этот человек, при виде которого г-н де Шарни задрожал от ненависти и ревности, не был похож на победителя. Он шатался, еле передвигал ноги от неуверенности; казалось, он ощупью ищет путь в темноте, а не спешит вслед за подругой королевы, и сама королева не ждет его, прямая, вся в белом, стоя под деревом.
Когда он заметил Марию Антуанетту, дрожь его, не укрывшаяся от глаз Шарни, стала еще сильнее. Незнакомец снял шляпу и принялся чуть не мести землю плюмажем.
