Регина(СИ) - Домогалова Елена (читаем книги .txt) 📗
— Слава богу, я-то уж приготовился к худшему. Ну, говори как есть. Чего ты испугалась? Всё, что не касается лотарингских интриг, можешь говорить мне спокойно, — он снисходительно улыбнулся и поцеловал её нагретые солнцем волосы.
— У меня будет ребёнок.
Он бесконечно долго смотрел на неё, не говоря ни слова, и в чёрной бархатной глубине его глаз бестолково метались стаи вопросов, которые он боялся выпустить на волю. Голубая жилка отчаянно и торопливо билась под тонкой кожей у него на виске.
— Мой? — наконец, спросил он на выдохе.
Регина едва заметно качнула головой:
— Нет. Это ребёнок Филиппа.
Тишина, холодная и тяжёлая, как ледяная глыба, опустилась на них. Регина чувствовала, как эта тяжесть давит ей на плечи, пригибает к самой земле, а Луи всё молчал, не желая разбить этот лёд ни единым вздохом.
— Почему ты молчишь? — не выдержала она.
— Потому что не знаю, что теперь говорить и как поступать. Конечно, я рад, что это не дитя Шарля Майенна. И для тебя, и для будущего ребёнка, разумеется, большая удача, что его отец граф де Лорж. Но это всё мне говорит мой разум. А сердце моё… оно так дрогнуло, когда ты сказала, что ждёшь ребёнка, — Луи говорил с трудом, словно каждое слово было весом с каменную плиту, которыми был выложен пол в замке, и эту плиту надо было поднять над головой, — я целое мгновение был счастлив. Пока ты молчала, я был Отцом. Три вздоха я был отцом этого ребёнка.
Она никогда ещё не видела Луи таким потерянным и опустошённым. Словно он только теперь столкнулся с реальной жизнью. 30 лет он жил, как все молодые, богатые, дерзкие дворяне: женщины, вино, карты, светская жизнь, дуэли и война. И даже его внезапная, невозможная любовь к Регине, в один миг сжёгшая все прежние мысли и чувства, вполне укладывалась в эту яркую, как звезда, звенящую литаврами картину. Но когда он узнал о ребёнке, перед ним словно открылась новая дверь, за которую он лишь успел заглянуть на мгновенье. Там была совсем иная, незнакомая жизнь, где на его руках спал маленький живой комочек; где мать его ребёнка, прекрасная рыжеволосая богиня с глазами цвета стали и зимнего неба кормила грудью это дитя и была так похожа на итальянских мадонн; где все придворные интриги, войны всех времён и короли всех стран не имели никакого значения перед детским смехом; где у него, Луи де Бюсси, был наследник, был сын, было продолжение его рода, плачущее и улыбающееся свидетельство его жизни на земле. Но тихий голос Регины навсегда закрыл для него эту дверь. И Луи почувствовал, что это навсегда. Что ему уже не суждено в эту дверь, в эту жизнь войти.
— Прости меня, — тёплые, лёгкие слёзы падали ему на руки, — там, в Париже, я ещё сама не знала. А потом… я так боялась, что ты увезёшь меня к Филиппу, что я снова потеряю тебя. Если бы ты знал, как мечтала я однажды сказать тебе, что ты станешь отцом. И как боялась… Луи, ведь будь это несчастное дитя нашим, на него легло бы вечное проклятие!
— Мы всё равно уже навлекли его на себя. Рано или поздно, но нам придётся покинуть Сомюр. И, возможно, навсегда уехать из Франции. Я уже подготовил кое-какие земли к продаже, написал в Польшу своему доброму приятелю… Никто не узнал бы в другой стране, что ты моя сестра. Мы вместе начали бы новую жизнь, воспитывали бы детей…
— Но мы не смогли бы убежать от самих себя, Луи. Наша любовь — это наш грех, наша награда и наша казнь. Но как взвалить такую вину на дитя? Чтобы ребёнок платил по нашим счетам? Ты же знаешь, что в этой жизни ответ приходится держать за всё.
— Регина, не ты ли говорила, что Бог — это и есть любовь, что если наша любовь принесла нам радость и счастье, то она не может быть грехом! Чего же ты испугалась сейчас?
— Но и страдание она приносила нам. Даже сейчас мы не можем всегда быть вместе, тебе приходится то и дело уезжать в Париж, я здесь остаюсь совсем одна, со своими мыслями и страхами. Мы не испугались пойти против закона и против бога, я ни разу о том не пожалела. Но что принесла наша любовь Филиппу, твоей невесте? Когда я начинаю думать об этом, мне становится страшно: что если за мои грехи ответит моё дитя?
— Ты любила Филиппа. Ты всё ещё его любишь… — Луи смотрел куда-то мимо неё и словно не слышал всего, что она говорила, — и ты ждёшь ребёнка от него. О! наверняка, он сейчас плакал бы от счастья, как я плачу от горя. Но он ещё будет счастлив — он будет отцом. А кем буду я?
— Луи! О чём ты говоришь? Я люблю тебя! Слышишь, я люблю ТЕБЯ! Ты всегда будешь моей жизнью, моим светом, моим богом! Неужели тебе этого мало? Что с того, что это ребёнок Филиппа? Это ведь и моё дитя тоже, и твоя кровь в нём тоже есть. Моя дочь, она ведь будет и тебе не чужой! Так неужели ты сейчас откажешься от моей любви?
Слёзы душили её и она, захлёбываясь рыданьем, закрыла лицо, сжавшись на скамье в один дрожащий комок боли и отчаянья. Любовь Бюсси принесла ей немыслимое счастье, но — боже! — сколько же страданий и горя в ней было!
— Милосердная Матерь Божья, что же я делаю! — вскрикнул Бюсси и крепко обнял её, начал лихорадочно целовать её плечи, волосы, заплаканное лицо, — Прости меня, мой друг, прости! Я был неправ. Я жестокий, ревнивый, слепой эгоист. Я сделал всё возможное и невозможное, чтобы потерять тебя и только твоя любовь ещё спасает нас обоих. Прости меня за все те глупости, которые я наговорил. Не плачь, моя милая, не плачь. Я буду любить тебя всегда. И твоё нерождённое дитя я буду любить и беречь. Я всё сделаю, чтобы вы были счастливы. Не плачь, дорогая моя, любимая.
— Пойми, пожалуйста, что теперь всё изменилось, — навзрыд, то срываясь на крик, то едва шепча, пыталась объяснить ему Регина, — Раньше главным для меня была только моя любовь и моё желание быть с тобой. Но теперь эта новая жизнь… Пойми, я отныне навсегда за неё в ответе. Это дитя уже — бастард. И я не знаю, что мне делать теперь. Мне придётся отречься либо от своей любви и от тебя, чтобы Филипп дал ребёнку своё имя, либо обречь ребёнка вечное проклятие и положение отверженного. Но я не могу жить без тебя! Не могу ни единой секунды жить без твоей любви, Луи! А, значит, мой ребёнок никогда не будет законным наследником древнего и гордого рода, он даже не будет признан законным! И я не знаю, что хуже для него — не знать имени своего отца или всю жизнь видеть свою мать несчастной. Если я отрекусь от тебя, я не прощу этого ни себе, ни Филиппу, ни ребёнку. Если я останусь с тобой — ребёнок потом не простит меня, Луи! Луи! Ну, придумай же что-нибудь!
Он отстранил её от себя, жёстко встряхнул:
— Не смей! Не смей даже думать о том, что твой ребёнок будет несчастен из-за тебя! Я не отпущу тебя никуда. И никому тебя не отдам, даже Филиппу, чтобы ты себе ни вообразила! Мы уедем. Уедем из Франции навсегда. Я скоро поеду в Париж и попробую поговорить с герцогом Анжуйским. Пусть пошлёт меня куда-нибудь на задворки Европы под каким угодно предлогом. Я увезу тебя туда, где никто не будет знать твоего имени, сделаем все нужные бумаги и обвенчаемся. И ребёнок Филиппа будет носить моё имя, слышишь? Он будет Бюсси. Даже если ты родишь сына, он будет моим наследником.
— Нам никто этого не позволит!
— Ни одна живая душа во Франции не узнает, кто моя жена. Мы обвенчаемся в Польше. Я всё устрою сам, не беспокойся. Будем жить в маленьком замке, и пусть ты никогда больше не увидишь Париж и Лувр, но зато и тебя никто не будет знать, никто не бросит нам в лицо страшного обвинения, никто не проклянёт наших детей. А там… кто знает. Время всё расставит по своим местам. Может, предсказание Рене сбудется и твой приятель из Наварры станет королем при моей жизни, а уж закроет глаза на что угодно, лишь бы ты сверкала при его дворе.
— Господи, Луи, что я натворила! — она обняла его за шею, — я всё испортила. Я сломала твою жизнь, твою карьеру, разрушила твою дружбу с Филиппом, поставила под удар Церкви и короля, сделала преступником. Я разбила сердце Филиппа и убила Анну. Из-за меня тебе грозит вечное изгнание, мытарства на чужбине. Я принесла тебе столько горя! Я всем приношу только беды и несчастья…
