Любовь и ярость - Хэган Патриция (книга жизни .TXT) 📗
А сейчас она опять оказалась в том же положении, что и много лет назад. Но только теперь у нее уже нет надежды, что откуда-то вдруг придет спасение. Для Элейн это было бы слишком большой удачей. Кто из богатых или хотя бы состоятельных мужчин захочет жениться на немолодой женщине, когда кругом полным-полно очаровательных юных девушек?!
Да, сейчас положение ее было гораздо хуже. Прижав к груди руки, чтобы унять беспомощно трепыхавшееся в груди сердце, она в отчаянии ломала голову в поисках выхода. Боже милостивый, что же делать?! Если даже продать замок, то крохи, оставшиеся после оплаты счетов, наверняка попадут в лапы безжалостных кредиторов, требующих оплатить долги Клода.
Вряд ли ей что-нибудь останется. Как же жить дальше? Стать прислугой? И у кого? Может быть, у людей, которые несколько лет назад считали честью для себя попасть на один из ее роскошных приемов? Нет, уж лучше умереть! Продавать себя?
Она слишком стара уже, чтобы кто-то заплатил приличную сумму за ее увядающее тело. И потом, с кислым видом недовольно подумала Элейн, ведь это так унизительно для женщины – ломать голову над тем, как прокормить себя.
Оставалась одна последняя надежда – письмо от Тревиса с обещанием передать Дани половину серебряного рудника.
Но эта взбалмошная девчонка со своей наивной верой в Бога способна разрушить все надежды Элейн. Где только она набралась этой глупости? Уж конечно, не от Элейн. Для нее религия никогда не стоила и ломаного гроша.
– Будь ты трижды проклят, Тревис Колтрейн! – с бешенством воскликнула она. – Ты снова хочешь разрушить мою жизнь – на этот раз руками своей дочери!
Закрыв лицо дрожащими пальцами, она горестно и безнадежно зарыдала, громко всхлипывая, так что даже не услышала, как кто-то тихо вошел в комнату и встал у нее за спиной. Знакомый мягкий голос заставил ее вздрогнуть от неожиданности.
– Пожалуйста, не плачь, тетя Элейн, прошу тебя.
Элейн вздрогнула от неожиданности, когда она увидела перед собой безмятежное личико Дани. «Как она сейчас похожа на Мадонну, – горько подумала Элейн, – даже светится от сознания своей святости». Заметив маленький чемоданчик в руках девушки, она удивленно приподняла брови и язвительно заметила:
– Неужели ты что-то берешь с собой? Мне казалось, что ты решила оставить здесь все предметы мирской жизни и собираешься уйти от соблазнов светской жизни налегке!
– Это туалетные принадлежности в дорогу, тетя, – мягко ответила Дани, – думаю, потом их заберут у меня, чтобы заменить теми, какими обычно пользуются сестры-монахини.
Элейн молча отвернулась к окну, ее холодное лицо превратилось в маску презрительного негодования. Со вздохом отложив в сторону чемоданчик, Дани тихо опустилась на колени перед теткой и попыталась взять ее руки в свои, но та оттолкнула девушку.
– Пожалуйста, – умоляюще произнесла Дани, по щекам ее катились крупные слезы, – я не хочу расставаться с тобой подобным образом. Ты должна радоваться за меня, тетя. Я ведь наконец нашла свою судьбу. Господь открыл мне, что моя жизнь нужна святой церкви. Никогда еще я не была так счастлива. Как жаль, что ты не понимаешь меня, а я была уверена, что мы вместе порадуемся моему решению. – И она робко заглянула в лицо Элейн.
Та по-прежнему смотрела в окно, словно ничего не слыша.
– Иди своей дорогой, – наконец холодно процедила она. – Ты приняла решение, значит, так тому и быть, и нет смысла обсуждать это. Я посвятила тебе всю свою жизнь, окружила любовью и заботой, дала тебе все, а чем ты отплатила мне за это?
Повернулась ко мне спиной и уходишь?! По-видимому, ты так счастлива, что не замечаешь, как разрываешь мне сердце!
– Я никогда не забуду, что ты для меня сделала, тетя Элейн!
Я так люблю тебя. Пожалуйста, поверь мне.
– Так, значит, такова твоя любовь! Становишься одной из тех эгоистичных полусумасшедших фанатичек-монахинь, которые бросают дом и семью ради своей религиозной мании! – Она окатила Дани с ног до головы презрительным взглядом. – Твое место не в монастыре, а в сумасшедшем доме.
Дани тяжело вздохнула и поднялась. Эти сцены повторялись по несколько раз на дню и уже успели изрядно ей наскучить.
Тысячу раз она пыталась объяснить тете, что давно не ощущала такого мира и покоя в душе, но все было бесполезно – Элейн не желала ее слушать. Как же Дани не хотелось, чтобы они расстались именно так! Но видно, ничего не поделаешь! С тяжелым вздохом Дани взяла свой чемоданчик и повернулась к Элейн:
– Я каждый день буду молиться за тебя, тетя.
– Мы тоже будем молиться, чтобы к тебе поскорее вернулся рассудок, – саркастически усмехнулась та в ответ.
Вдруг обе увидели Гевина, стоявшего в дверях со стаканом виски в руке. По-видимому, он уже давно наблюдал за ними. Заметив, что обе женщины выжидательно смотрят на него, Гевин неторопливо отпил из стакана и направился к ним.
Подойдя вплотную, он обвиняюще ткнул пальцем в Дани:
– Ты, неблагодарная тварь! Ни о ком не думаешь, кроме себя. Тебя не волнует, что твоей тете и мне скоро придется остаться без крова над головой и Бог знает, что сулит нам будущее.
Ты не задумываясь отворачиваешься от собственного счастья, отбросив мое предложение, словно грязную тряпку! Нет, тебя ничто не трогает! Хорошо же, иди и живи беззаботно. Да не забудь молиться о своей душе, – он сделал паузу, – которая, я уверен, будет гореть в аду!
Терпение Дани наконец лопнуло.
– Та удача, о которой ты говоришь, ничего не значит для меня. Мне не нужны эти деньги. Перед смертью я оставлю все, что у меня есть, святой церкви. – Она презрительно взглянула ему в глаза:
– А что касается твоего смехотворного предложения, то мы оба знаем, почему тебе пришло это в голову. – Покончив наконец с Гевином, она снова обернулась к Элейн:
– Пожалуйста, постарайся понять меня, тетя. И благослови меня на прощание.
Но сердце Элейн не дрогнуло.
– Будь ты проклята! – воскликнула она гневно.
Прижав ладонь к дрожащим губам. Дани бросилась на улицу, навстречу ярким лучам солнца, прочь из родного дома.
Элейн снова тихо заплакала. Вытащив из кармана серебряную фляжку, Гевин отставил в сторону стакан и принялся, тянуть виски прямо из горлышка. Допив, он расположился удобном кресле напротив Элейн и закурил сигару.
Они долго сидели в угрюмом молчании, время от времени прерывавшемся всхлипываниями и вздохами Элейн.
– Может, хватит наконец?! – не выдержал Гевин. – Мне уже надоело твое бесконечное нытье! Я же не рыдаю и не обливаюсь горючими слезами.
Глаза Элейн негодующе вспыхнули.
– Не смей так со мной разговаривать! Знай свое место!
– Мое место! – Гевин горько рассмеялся:
– А как долго оно будет моим, это место?! И твоим, кстати, тоже! Полгода, а может, меньше? Когда мы начнем распродавать мебель, стулья, кресла, чтобы не умереть с голоду? Или лучше оставить мебель на потом, а то нечем будет топить, когда наступит зима?
А можно прямо сейчас выйти на улицу и просить подаяние!
Нет, моя дорогая, места у нас с тобой скоро уже не станет.
– Замолчи немедленно! – истерически крикнула Элейн, и, вскочив на ноги, забегала по комнате, вполголоса что-то бормоча, как будто какая-то неотвязная мысль преследовала ее, не давая покоя. В эту минуту она казалась помешанной. – Будь ты проклят, Тревис Колтрейн! Будь ты проклят, ты опять посмеялся надо мной! Я обречена сдохнуть в нищете, а ты и твоя жена утопаете в роскоши!
Докурив сигару, Гевин небрежным щелчком отправил окурок в камин, но промахнулся. Тот упал на коврик, и, заметив это, Элейн разъяренной тигрицей набросилась на Гевина.
– Не смей никогда этого делать, ты понял меня?! – взвизгнула она. – Ты не в кабаке! Твой отец никогда бы себе не позволил ничего подобного! О чем ты думаешь в конце концов? Почему ты даже не пытаешься найти себе какое-то занятие? За всю жизнь ты не заработал ни гроша, только и сидел на моей шее и тратил мои деньги, бесстыжий альфонс!
