Февраль (СИ) - Сахарова Ирина (читаемые книги читать онлайн бесплатно TXT) 📗
– Если мой Томас начнёт вести себя так же в его возрасте, я, пожалуй, задушу его подушкой! – с философским видом сказала мне Нана, когда супружеская чета Эрикссонов удалилась. Я лишь усмехнулась, провожая их взглядом, а затем повернулась к Франсуазе – что она?
О-о, разумеется, то же, что обычно!
– Я, пожалуй, поднимусь к себе, и…
– Категорическое нет! – Сразу же ответила я. – И думать не смей, иначе я обижусь!
– Право слово, я нехорошо себя чувствую, и…
– На свежем воздухе тебе полегчает, вот увидишь! – Бодро ответила я.
– Но я не…
– Мадам Морель, позвольте, я был бы так счастлив, если бы вы составили нам компанию! – Пришёл мне на помощь мсье Гарденберг, и тут уж моя Франсуаза не смогла устоять. Думаю, если бы мне было сорок пять, я тоже не устояла бы перед обаянием этого человека! Да, что уж там, я и в двадцать пять едва-едва сдерживалась – клянусь вам, мсье Эрик Гарденберг был просто чудо, как хорош! А какой обходительный, м-м! Просто прелесть! Неудивительно, что Франсуаза сдалась, вроде как, уже и позабыв про своего Фрица Фессельбаума. Или Ганса? Боже, почему я всё время путаю эти имена?
Ещё одна удача ждала меня в виде графини Вермаллен, у которой снова разболелась голова, причём на этот раз так сильно, что она в приказном порядке потребовала присутствия дочери подле своей постели.
– Ты должна, непременно, почитать мне что-нибудь перед сном, Габриэлла! – Скрипучим голосом говорила она, будто и не догадываясь при этом, что разбивает сердце бедной девушки. Та явно предпочла бы прогулку в обществе милого Габриеля, но звёзды сегодня не благоволили ей. Ей пришлось остаться, и, таким образом, Габриель Гранье попал в моё полнейшее распоряжение.
Он-то поначалу и вовсе не хотел идти, но быстро переменил своё решение, когда узнал, что Габриэлла остаётся с матерью, а я иду, и, вроде бы, даже без хорошей компании. Дважды мне повезло с мадам Соколицей, которая приклеилась к Арсену как банный лист – и если русский журналист ещё хранил робкую надежду прогуляться вместе со мной, то пламенная итальянка живо развеяла его наивные заблуждения. Планшетов был вынужден развести руками, с искренним сожалением глядя на меня.
Таким образом, мы разбились на пары: Нана с Томасом возглавляли процессию, за ними мадам Соколица едва ли не силой тащила за собой русского журналиста, то и дело бросающего полные отчаяния взгляды на Габриеля, будто тот мог чем-то помочь! За ними, тихонько воркуя о чём-то своём, шли мсье Гарденберг с Франсуазой, им едва ли не наступали на пятки Гринберг с Ватрушкиным – оказывается, они были старые друзья! Гринберг, я слышала, рассуждал о плачевном будущем Германской экономической системы, а Ватрушкин, как обычно, что-то жевал, и отвечал ему невпопад.
Шествие замыкали мы с Габриелем, причём шли нарочито медленно, не имея ни малейшего намерения догонять кого-либо из наших друзей. Нам было хорошо и так. Не знаю, как ему, но мне-то уж точно было хорошо.
Скажите-ка, что ещё нужно? Тёплый июльский вечер, пение цикад, тихий сад, тонувший в сладкой сумеречной дымке, и всюду этот невероятно лёгкий альпийский воздух…! И красивый мужчина рядом, держит тебя под руку, и смотрит так маняще…
На секунду мне показалось, что я снова дома. Не в Лионе, разумеется, в этих каменных джунглях тесного города, который так обожал Рене – а в нашем скромном предместье, где я выросла, где прошла моя юность. Мне снова неминуемо захотелось закрыть глаза, и встать посреди тропинки, широко раскинув руки, и кружиться, кружиться на месте, беспричинно, просто так. Кружиться до тех пор, пока не подкосятся ноги. А потом, обессиленной, рухнуть на мягкую постель из ромашек, в объятия любимого. И только потом открыть глаза, и увидеть его нежный, ласковый взгляд, и услышать это самое: «Я люблю тебя, Жозефина!» И целовать его, и позволить ему любить меня – до тех пор, пока не иссякнут силы, а потом лежать вместе, обнявшись, и прислушиваться к биению его сердца, и счастливыми глазами смотреть на мерцающие звёзды на вечернем небе…
Господи, как давно это было! А я до сих пор не могу забыть. Непроизвольно подняв голову, я и впрямь увидела звёзды. Те же самые звёзды, что и у нас. Они-то не изменились за эти годы, а вот я изменилась. Господи боже, как всё это грустно…
– Вам так идёт эта задумчивость, – голос Габриэля прозвучал совершенно неожиданно, я за это время успела забыть, что я не одна. Бог ты мой, ну опять! Что за наваждение? Слишком часто в последнее время я ударялась в воспоминания! Дома такого не было. Рядом с Рене я никогда не позволяла себе этих слабостей. Ненужных, глупых слабостей! Он бы сразу заметил, наверняка. Слишком хорошо он меня знал.
Впрочем, не о том я думаю, в сумраке июльского вечера, в компании красавца-мужчины, под сенью деревьев в спящем саду. Лучше подумать о том, какие прекрасные у него глаза, и какой манящий взгляд, преисполненный чувственности. Гранье, когда я повернулась к нему, показался мне чуть смущённым и растерянным. И, на секунду опустив взгляд, он сказал:
– И вообще, вы очень красивая, Жозефина. Я… если позволите, я бы хотел написать ваш потрет!
Думаю, это признание далось ему куда сложнее, чем то же признание в любви. Знала я творческих людей, и прекрасно понимала, с каким трепетом они относятся к собственной деятельности. И уж тем более понимала я, как боится он сейчас получить отказ. Думается мне, откажись я провести с ним ночь, Габриель и то расстроился бы меньше.
Собственно, я и не собиралась отказываться.
Сдержанная улыбка была ему ответом.
– Вот как? – Я задумчиво прикусила губу. – Стало быть, мадам Фальконе добивалась от вас своего портрета едва ли не силой, а мне вы предлагаете добровольно?
– Бог мой, вы ещё и сравниваете себя с ней? – Габриель закатил глаза, как обычно делал это Арсен, а затем улыбнулся мне. – Милая Жозефина, я готов на коленях умолять вас позировать мне! Вы не представляете, какое удовольствие мне доставит эта работа! – Нервно облизнув губы, он продолжил: – Ну так? Что скажете?
Да что тут можно сказать? Его внимание льстило моему самолюбию, и я, ласково коснувшись его руки, ответила:
– Разумеется, я согласна.
По-моему, выдохнул он только теперь. Бедняга и впрямь переживал, и, похоже, мой отказ имел все шансы разбить ему сердце.
– Вы только что сделали меня самым счастливым человеком на свете, Жозефина! – С приятной искренностью произнёс Габриель. Я улыбнулась ему, и решила, что для одного вечера любезностей, пожалуй, хватит. Иначе выйдет перебор, а это не слишком хорошо даже для двух не самых нравственных в мире французов.
– Пожалуйста, давайте нагоним остальных! – Тихонько сказала ему я. Говорила, вроде бы, вполне серьёзным тоном, и очень разумные вещи, но взгляд мой, посланный Габриелю, просил совсем о другом. Что ж, он понял меня прекрасно, говорю же, настоящий француз! Видимо, с женщинами он имел немалый опыт, раз умел читать между строк. Очаровательно улыбнувшись мне, он взял мою руку и поднёс её к губам.
Казалось бы – что такого? Обычный поцелуй! Но в этот раз меня обдало волной острого желания, и я сделала всё, чтобы скрыть от Габриеля свои истинные чувства. Ещё одна сдержанная улыбка в ответ на этот его жест, сдержанная но одобрительная. Что ж, и он знал толк в искусстве соблазна, и прекрасно понимал, когда нужно остановиться.
Взяв меня под руку, мы продолжили наш путь вслед за остальными, теперь уже разговаривая о самых разнообразных вещах, но в большей степени о живописи. Габриелю, как художнику, было интересно моё видение некоторых картин, кое-где наши с ним взгляды совпадали, и тогда он радостно улыбался, а кое-где в корне расходились, и тогда он с забавной горячностью пытался доказать мне, как я неправа. Я лишь искренне смеялась в ответ, заверяя его, что мне, дилетантке, далеко до его профессиональных суждений, но он убеждался, что всякий раз я оставалась при своём мнении, и расстраивался по этому поводу.
С ним было интересно и легко, и я поймала себя на мысли, что давно уже так запросто не общалась с мужчиной. Едва ли вообще когда-либо общалась так, хоть раз в жизни! Габриель, которому ещё не было тридцати, имел огромный жизненный опыт за плечами, и в некоторых вопросах разбирался получше, чем шестидесятилетний мсье Гарденберг, отец четверых детей и дедушка десятерых внуков. Габриель рассказал мне о своём тяжёлом детстве, о том, что вырос в нищете и ничуть этого не стесняется, и с грустной улыбкой подытожил, что жизнь ничему не научила его, раз он выбрал в качестве заработка такую сомнительную стезю, как живопись. О, да, сегодня у тебя есть признание – а что будет завтра? Когда твои картины перестанут продаваться, что тогда? Определённо, нужно было искать себе другую профессию, но в том-то и дело, что в живописи была вся его жизнь. Габриель очаровательно улыбался и сам же называл себя глупцом, но, увы, вот уже сколько лет не мог ничего с собой поделать. Я на это отвечала то же, что и десяткам молодых художников до него – если есть талант, его нужно развивать, а не закапывать в землю! Это дар божий, от него нельзя отказываться так просто, а приносить его в жертву суровым реалиям жизни, это… это так грустно!
