Чужак - Вилар Симона (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗

— Глупый ты, Кудряш, — отвела его руки Карина. — Пустобрехом пошел по свету, пустобрехом и вернулся.

— Ну не скажи. Меня вон в Новгороде знаешь, как привечали! Там у них своего Бояна нет, да и песни все больше какие-то протяжные да унылые поют. Вот я и показал им, что такое южная песня полянская, с присвистом да притопом, с радующей душу мелодичностью задорной. Так что не было ни двора, ни усадебки, где бы мне гривны не подавали за исполнение, куда бы не зазывали. — И посерьезнел вдруг.

— Не дело, когда люди, почитающие одних богов, воевать между собой собираются. Я Олега видел, говаривал с ним, вот и понял, что он не успокоится, пока Аскольда с Диром власти не лишит. Мне-то дела нет до братьев-варягов, но как подумал, к какой сече это приведет… А так новгородцы эти ничего, и союзники их — меря, кривичи, чудь — тоже ничего. Ладить с ними можно. Говорят только чуть иначе, чем мы. Днепр наш Славутич — ха! — Непрой зовут. А наш липень называют грозовиком [152] , желтень — поздерником [153] , а березозол — сауханом. Ну и, конечно, бороды они носят, как северяне, а тех, кто только усы отпускает, как многие в Киеве, — кличут ляхами [154] . У ляхов ведь тоже так принято. Да и их девки не носят длинных колтов, все больше височными кольцами довольствуются. А девки-то у них ладненькие, большеглазые, только больно тощи. Наши-то попышнее будут. Хотя вот ты, Карина, сошла бы за новгородку, та же в тебе стать — гордая. Ну, я имею в виду, что такой ты была раньше, пока не понесла.

И внезапно спросил:

— Как там Белёнка моя?

Карина боялась этого вопроса. Молвила, что давно не видела Белену, сама же в сторону глядела, опасаясь, что неожиданно навернувшиеся слезы выдадут ее. Тут, правда, Гудим зацепил стоявшие на полавке горшки, те посыпались, и Карина отвлеклась — наклонилась, собирая черепки, тряпицей промокая разлившийся квас. Кудряш начал ей помогать. И вдруг поднял лицо, так что почти глаза в глаза смотрели.

— А ведь я встречал в Новгороде Торира твоего. Даже чуть не подрался с ним, когда тот на меня наседать стал. Я ему: мол, откуда мне было знать, что Каринка твоя? Она молчала, да и ты ее сторонился. Но потом даже помирились с ним, пили брагу, походы былые вспоминали. И знаешь, Карина, Торир-то при Олеге не простой воин, а гридень ближайший в дружине. Странно, не правда ли? Вот я его и спросил, как же он с Олегом на Киев идет, там ведь копье его, все побратимы, войной испытанные. Ох, и задел же я его этим вопросом! Торир словно песьей крови глотнул, так скривился. И ничего мне не ответил. А я потом его на капище Перуна видел. Знатное такое капище, Перынь называется. И скажу, даже в Киеве богатом нет столь славного места почитания бога, даже Велесово капище ему уступает.

— А что Торир? Придет ли?

— Ясное дело. И уж не знаю, как его здесь встретят. Раньше он Киев охранял, а нынче.:. Слыхал я, что Аскольд с Диром его пыткам лютым подвергли. И как увидел я его рядом с Олегом, понял: не зря. Но что любви к ним у Резуна от этого не прибавилось — это как боги святы. Вот такие-то дела, Карина. Не предскажу, как теперь ваша встреча состоится. Но кланяться он тебе велел низко. Так что прими поклон.

И Кудряш склонился, касаясь рукой земляного пола. А выпрямился — и тряхнул головой так, словно еще не отвык от привычки буйные кудри за плечи забрасывать.

Карина молчала. Ох, и играют же их с варягом судьбами Доля и Недоля! Будущее виделось ей темным, туманным, но со всполохами багряными, кровавыми… И дитя в утробе, словно ему передалось волнение матери, забилось вдруг так, что спина заныла. Неудобно стало сидеть под полавком, среди черепков.

Она застонала, поднимаясь, Кудряш подал ей руку, помогая встать.

— Знаешь, что скажу? Я как разведал тутошние вести, сам подумал: может, оно и к лучшему, что Олег идет? Он-то правитель получше наших будет. У него слободы не жгут, врагов в города не пускают да бояр не режут. К тому же… Знаешь, что Олег сказывал? Будто Аскольд наш прежде рабом был. Может, оттого не получается ему править как надо? А Олег на него зело как зол. Вроде бы Аскольд с людьми Рюрика шел, когда Киев его призвал. Так что обманул он князя Новгородского, его силу себе приписал. Да только когда то было…

Он отсел в сторонку, глядя прямо перед собой, и видно было; что ему не по себе.

— Ну, уж, что я Олегу помогать не стану, это точно. А пришел я за Белёной. Заберу ее отсюда, пока до беды не дошло. Даже если упираться станет, заберу. Да что с тобой, Карина? Пошто глядишь так? Не стряслось ли лиха с ладой моей?

— А сам как чуешь?

Лицо Кудряша стало каменеть прямо на глазах. Еще, кажется, и улыбка не сошла, еще светились глаза — а вмиг, словно сумерки серые покрыли его. Тихо вдруг так стало, что, когда с лучины в корчагу с водой упал уголек, оба вздрогнули от этого звука.

— Что с Белёной? — только и выдохнул парень.

Карине казалось, что уже и слезы все выплакала о милой подруге, а вот надо же — будто запруду открыли, так и хлынули. Ведь опасалась же говорить ему, хотела, чтобы кто-то другой… А в памяти так и стояли Кудряш с Белёной, какими запомнила их в морозном древлянском лесу, — в подпоясанных шубках, целующимися не сходя с лыжни. И Карина вдруг запричитала, завыла тоненько, по-бабьи. Плела, что не стоило соколику улетать, что зря он свою голубицу коршуну на расправу оставил. Так бы и выла, да Кудряш тряхнул грубо. Она даже охнула, так в пояснице отдалось болью. И уже спокойнее поведала о том, что сама узнала.

— Жихарю это никто в вину ставить не посмел. Ну, удавилась и удавилась. Да только бил он ее, бил боем, вот она и не стерпела. Другие терпят, а она… Жихарь же теперь поднялся. С древлянами торгует, выгоду соблюдает.

Кудряш выслушал молча, потом кинулся прочь. Карина за ним. Испугалась, как бы парень чего не наделал сгоряча. Но он добежал лишь до тына усадьбы, уткнулся в него, как слепой. Стонал, царапал бревна. Потом осел, прижался к бревнам частокола. Плакал, не стыдясь стоявшей рядом бабы, не замечая, как она гладит его вздрагивающие плечи.

От долгого плача на него нашло какое-то оцепенение. Карина даже подумала: хорошо, что Кудряш такой чувствительный, смог сорвать первую боль слезами. Хуже, если бы таил все в себе да неизвестно что и выкинул бы.