Тяжесть венца - Вилар Симона (полные книги txt) 📗

У Анны болезненно сжалось сердце. Кэтрин откровенно тянулась к мужскому теплу и была так же доверчива и непосредственна с Ричардом, как и… как и с отцом. Ее не пугала даже суровость матери.

Когда Кэтрин убежала, Анна в самых холодных и изысканных выражениях принесла свои извинения герцогу.

– Мое дитя совсем одичало в этой глуши. В мечтах видит себя принцессой, но возится с детьми поселян…

– Кэтрин мечтает стать принцессой?.. Впрочем, вам, леди Анна, не стоит беспокоиться. Я люблю детей. При моем дворе в Йорке воспитывается немало отпрысков самых знатных семейств, и я только приветствую это. Их веселые голоса под старыми сводами гонят прочь уныние и напоминают о юности.

Анна улыбнулась.

– Я слыхала об этом. Лорд Стенли поведал мне, что при вашем дворе куда больше молодежи, чем у самого короля.

– Лорд Стенли? Вот как?

В монастыре ударил колокол. Анна сотворила крестное знамение и направилась было к обители, но Ричард ее удержал.

– Могу ли я попросить миледи ради меня пропустить службу? Видите ли, я хотел, чтобы вы посетили вместе со мною селение. Там у меня для вас припасен подарок.

– Подарок? О, милорд, ваше великодушие не знает границ. Вы и без того щедры ко мне сверх всякой меры, – Анна с улыбкой указала на шкатулку, где покоилась грамота.

Ричард пожал плечами.

– Это не подарок, леди Анна, а всего лишь сделка, которая принесла выгоды и вам, и мне. Теперь же я действительно хочу сделать вам подарок.

Они шли по течению ручья. От воды веяло прохладой, однако было душно, и небо, ясное с утра, казалось, выцвело. Парило, словно летом перед грозой. С трудом верилось, что все еще стоит февраль. Издали слышались звуки пастушьей свирели, шумела вода на лопастях мельничного колеса, а из селения, где остановились копейщики эскорта Ричарда, долетали громкие голоса и ржание лошадей.

Когда Ричард с Анной по мосткам перешли ручей и свернули за двухэтажное, сложенное из неотесанного камня здание мельницы, Анна невольно замедлила шаги. На лужайке толпились ратники и крестьяне, образовав просторный круг, внутри которого на длинном корде, удерживаемый одним из людей герцога, рысил снежно-белый конь.

Глаза Анны расширились. Она и не заметила, как машинально передала Ричарду шкатулку.

– Силы небесные! Не может быть…

Она стояла в толпе, не отрывая глаз от сказочно красивого, легкого, как сновидение, и белого, как горный снег, скакуна. Благородная осанка, горящие глаза, белоснежная грива, гибкая шея, напоминающая лебединую, пышный, немного на отлете, хвост – все выказывало в нем редкостную арабскую породу. Анна, узнав коня, по-прежнему не веря глазам, спросила едва слышно:

– Это… это мой Мираж?

Ричард рассмеялся.

– Клянусь гербом предков, миледи, вы дали коню поразительно удачное имя! Это становится особенно очевидным именно сейчас, когда я вижу ваше лицо.

Анна взглянула на Ричарда с признательностью.

– Дик Глостер, как мне вас благодарить? Где вы нашли его?

– В одной из конюшен Миддлхема. После вашего исчезновения леди Изабелла Невиль, да покоится ее душа с миром, взяла его себе. Но, увы, она была не Бог весть какой наездницей, и ваш иноходец большую часть времени проводил в конюшне. А жаль. Какой красавец! Если не ошибаюсь, его подарил вам Рене Анжуйский.

Анна с восторгом следила, как легко, словно паря, Мираж переходил с рыси на шаг.

– Когда-то я едва не загнала его на пути из Венсенна в Клермон…

Она не договорила, глубоко вздохнув.

Ричард велел подвести коня. Анна протянула руку, желая его приласкать, но разгоряченный иноходец прянул ушами, сердито фыркнул и вскинул голову.

– Забыл… А ведь когда-то он начинал призывно ржать, едва заслышав мой голос.

Ричард успокаивающе похлопал коня по холке.

– Ему уже десять лет, но он по-прежнему легок и быстр. Не хотите ли прогуляться, Анна? Полагаю, что лучшая наездница Англии вполне справится со старым знакомцем.

Предложение было более чем заманчивым. Анна почувствовала знакомое волнение перед скачкой: напряжение в ладонях, предвкушающих тепло поводьев, ощущение власти над мощью послушного и разумного животного. Глаза ее сверкнули, щеки порозовели. Толпа на лугу загудела, перекрывая благовест монастыря.

– Я еду! – решительно заявила она.

– Превосходно! Я знал, что Мираж обрадует вас. Однако я вовсе не желаю, чтобы вы гарцевали на нем в наряде послушницы. И если принцесса не побрезгует подождать несколько минут в доме мельника, ей доставят туда все необходимое.

По тому, как Анна торопливо взбежала по наружной лестнице на второй этаж, было видно ее нетерпение. Здесь ее ожидал еще один сюрприз. Слуги герцога внесли небольшой сундучок, и когда Анна его открыла, то обнаружила вделанное с внутренней стороны крышки зеркало из посеребренного листа меди. Ее тронуло внимание герцога, позаботившегося даже о такой мелочи.

Но через миг она уже не думала о Глостере, не в силах оторвать глаз от своего лица.

Поистине, как должна была заледенеть душа, чтобы столь долго пренебрегать собственной внешностью. Анна словно заново узнавала себя. В монастыре не было зеркал, и если порой она ловила свое искаженное отражение в серебряной чаше монстранца [19] или в тихой воде речной заводи, то вовсе не испытывала желания любоваться им. Но сейчас ей хотелось именно этого. Ясное зеркало отражало ее такой, какой она стала, пройдя через долгие месяцы тоски и одиночества.

– Это не я… – беззвучно прошептала она. – Эта женщина слишком хороша, чтобы быть Анной Невиль.

Лицо ее, прежде сохранявшее почти детскую округлость, теперь стало удлиненным, резче проступили линии скул, а вокруг глаз лежали нежные голубоватые тени, что придавало прозрачным зеленым глазам сумрачное выражение. Длинные шелковистые ресницы затеняли уголки век, и от этого разрез глаз казался еще более необычным. Кожа, вследствие уединенной жизни, приобрела ровную перламутровую прозрачность, и поэтому чувственный рот Анны с полными, нежно очерченными губами казался вызывающе ярким. Она закусила губы, и лицо сразу стало строгим. Но внезапно явилось воспоминание, как когда-то в детстве она строила перед зеркалом рожицы, и Анна улыбнулась, с удивлением отметив, что ни черное покрывало, ни траурная, обрамляющая щеки повязка не могут скрыть ее сияющей юности. Ей было двадцать четыре года – вполне зрелый возраст, и после всего пережитого Анна казалась себе состарившейся и умудренной опытом. Однако эта юная женщина, что смотрела на нее из глубины полированной пластины, словно бросала вызов горю и бедствиям своей цветущей юностью и красотой.

– Ты лжешь, – сказала Анна отражению. – Невозможно цвести, когда сердце мертво. Невозможно радоваться жизни, когда все, что было ее сутью, осталось в прошлом. Можно жить день за днем, но лишь воспоминания принесут мгновения призрачного счастья. Тебе совершенно незачем быть такой красивой.

Однако ее женское тщеславие было удовлетворено. Отбросив черное покрывало, она распустила свои густые и мягкие, как шелк, волосы, цветом напоминающие красное дерево, но более глубокого и благородного оттенка. Когда-то, в знак траура, она обрезала их едва ли не под корень. Теперь они вновь отросли и стали куда пышнее, так что приходилось стягивать их в тяжелый узел на затылке.

И вновь Анна улыбнулась себе, одновременно сердясь на свою суетность. В глубине ее души теплилось ожидание радости.

Откинув скрывавшее содержимое сундучка покрывало, Анна стала вынимать и раскладывать на широкой скамье то, что было привезено Ричардом. В дверь постучали. Явилась толстая мельничиха, чтобы предложить госпоже свои услуги. Но Анна отказалась и даже покраснела, ибо в монастыре отвыкла, что кто-либо может увидеть ее наготу.

Она одевалась медленно, с каким-то поистине острым наслаждением. После грубой шерстяной нижней рубахи батистовое белье и чулки тончайшего полотняного плетения казались невесомыми. Поначалу они холодили тело, затем согрелись и словно срослись с кожей. Пальцы ее перебирали мягкую фланель нижних юбок с шелковой оборкой, не решаясь коснуться самого платья. Оно было великолепным – из прекрасного генуэзского бархата, казавшегося черным на первый взгляд, на деле же необыкновенно глубокого зеленого тона, настолько глубокого, что лишь в складках мерцали и переливались блики цвета мха и изумруда. Когда Анна надела платье, оно показалось ей и простым, и в то же время слишком роскошным для обычной прогулки верхом. Нетрудно было догадаться, что Ричард Глостер намеренно устроил для нее весь этот праздник, давая понять, что ждет ее теперь, но она была благодарна ему за это и едва не приплясывала от нетерпения, застегивая длинные ряды мелких, обтянутых тем же бархатом пуговиц от запястья до локтя и от груди до маленького стоячего воротника. Под грудью платье перехватывал широкий пояс, а ниже оно было собрано во множество трубчатых складок, разлетавшихся веером при каждом движении и переходивших сзади в длинный шлейф, который было принято забрасывать на круп лошади. Покончив с платьем, Анна примерила овальную стеганую шапочку, обрамленную высоким бархатным валиком. Валик обвивала тонкая золотая цепочка, удерживающая также и складки свисающей позади черной креповой вуали.