Властелин моего сердца - Беверли Джо (книги регистрация онлайн TXT) 📗
– Кто это был?
«Это, должно быть, мадам Селия, – говорил он себе, – должно быть, она».
– Это была племянница дьявола, господин.
Эмери не мог этому поверить.
– Каштановые волосы, карие глаза? – с сомнением спросил он, молясь, чтобы женщина ответила «нет».
Она кивнула. Он похолодел. Что же это за женщина, если могла так поступить? Ведь она знала, что эти люди невиновны.
Он задумался, не имела ли сцена насилия, которую он наблюдал, совсем другой смысл. Возможно, девушка развлекается, раздразнивая мужчин. В лице Одо де Пуисси она в конце концов напоролась на человека, лишенного благородства, и чуть было не поплатилась за это. Эмери почувствовал даже слабую симпатию к Одо.
– Ты уверена, что это была леди Мадлен? – снова спросил он.
– Ясно как день, – ответила женщина.
– И она просила, чтобы людей выпороли кнутом?
– Будьте уверены в этом.
Надежда покинула его. Девушка оказалась лживой, похотливой, вероломной и жестокой. Мысль о том, что его тянуло к такой твари, вызывала в нем отвращение.
– Она заплатит за это, – обещал он стоявшим перед ним людям.
Глаза женщины прояснились.
– Хвала Золотому Оленю! – Это было подобно ушату холодной воды. Женщина коснулась татуировки на его правой руке, словно это была священная реликвия.
– Мы так называем вас, господин.
Эмери взглянул вниз. Могучий олень, изображенный в прыжке на его правой руке от локтя до пальцев, был нарисован так витиевато и условно, что многие не могли распознать животное, но, видимо, не все. Выполненный в красных, коричневых и желтых тонах, он вполне мог быть назван «золотым». Но это новое имя было для него катастрофой. Как мог кто-нибудь увидеть эти знаки? Он тщательно скрывал их под грязью или повязкой, но теперь они ясно видны. Был ли рисунок виден, когда он находился в рабстве у д'Уалле? Или при других обстоятельствах? Сколько человек в Баддерсли помнили знаки, нанесенные на кожу Эмери де Гайяра много лет назад? Очень мало, но и одного достаточно, если бы тот замыслил предательство. Альдреда, безусловно, помнила.
– Вы не должны называть меня так, – сказал он остальным крестьянам. – Иначе нормандцы очень скоро найдут меня.
– Да, господин, – ответили они.
Эмери встретился взглядом с Гиртом и увидел в его глазах те же сомнения. Они постараются сдержать слово, но им очень нужен мифический герой-предводитель, а он вполне подошел на эту роль.
А дальше будет еще хуже. Любое известие об английском сопротивлении будет связано с Золотым Оленем. Убийство четырех нормандцев было только первым шагом. Золотой Олень окажется исполином, восьми футов ростом, вооруженным огненным топором. Он будет вырывать деревья с корнем и швырять их в своих врагов. Вся страна всколыхнется под влиянием мифа. И стоит только одному-единственному нормандцу рассмотреть рисунок на его коже, как все будет ясно.
Судьба, похоже, уготовила ему короткую жизнь и насильственную смерть, но он был в достаточной степени англичанином, чтобы безропотно принять это. Он обратил свои мысли к практическим делам и приказал уцелевшим крестьянам собрать пожитки. Нужно было выбираться отсюда, пока Поль де Пуисси не организовал облаву. Но в последний момент он отправил их в путь с Гиртом.
– Что ты собираешься делать, парень? – спросил Гирт. – Сейчас рискованно оставаться в этих местах.
– Я должен узнать, что случилось с теми, кого схватили.
Гирт нахмурился:
– Ты хочешь выяснить, действительно ли маленькая сучка оказалась такой стервой? Она тебя околдовала. Брось ее, пока можешь!
– Ты вроде хотел, чтобы я на ней женился?
– Больше не хочу. Если подберешься к ней достаточно близко, перережь ей глотку.
Мадлен сидела в господских покоях на верхнем этаже старого замка в Баддерсли, орудуя иглой под критическим взглядом своей тетушки и пытаясь не обращать внимания на звуки, доносившиеся снаружи, – удары хлыста, пронзительные крики и не прекращавшиеся стоны наказанных. Все это продолжалось уже слишком долго. Ее дядя захватил около двадцати беглецов и пригнал их в замок. Он приказал выпороть их всех.
Мадлен, натренировавшаяся в монастыре, шила лучше, чем ее тетушка, что не мешало Селии постоянно ругать и поправлять ее. Но сегодня тетка имела все основания для недовольства, потому что руки девушки дрожали и стежки ложились неровно. Селия наклонилась и злобно ущипнула племянницу.
– Сейчас же распори все! – раздраженно закричала она. – Какая же ты неумеха! Такая же ни к чему не годная, как все эти несчастные саксы.
Тетушка Селия была тощей и костлявой, с вечно поджатыми губами и таким выражением лица, словно она надкусила незрелое яблоко. Она с раздражением воткнула иглу в шитье, как будто хотела пронзить ею саксов или Мадлен. Девушка отодвинулась подальше от тетушки, чтобы та не могла дотянуться до нее своими жесткими пальцами, и принялась переделывать неудачные стежки. Она трудилась над новым плащом для дяди, и что до нее, то чем хуже он получался, тем лучше. Она и подумать не могла, что он настолько жесток.
Мадлен оглядела комнату. Одна женщина, по имени Альдреда, работала за ткацким станком. Другая, Эмма, пряла. Обе были охвачены горем. Рядом с ними сидели их дочери и шили. Одна темноволосая, другая – белокурая, как ангел. Слезы струились по их лицам, а руки дрожали.
Мадам Селия работала иглой так, словно звуки, доносившиеся со двора, были музыкой, а не стонами страдания. Одна из ее нормандских служанок, Лиз, во всем подражала своей госпоже. Мадлен все еще не оправилась от потрясения. Тело ее не гнулось и болело от жестоких побоев Одо, голова шла кругом. Зачем она произнесла эти роковые слова? Почему не сказала, что Одо ударился головой о ветку и свалился с лошади?
Она говорила дяде, что эти люди не имеют отношения к нападению, но ему было наплевать. Кто-то должен ответить за происшествие с сыном, а эти люди заслуживали наказания за то, что сбежали. Мадлен произнесла благодарственную молитву Пресвятой Деве. Ей удалось уговорить дядю ограничиться поркой. Она спасла мужчин от потери ноги, а женщин – от клейма на лице.
Сначала она стояла и наблюдала за поркой, ломая голову над тем, как бы остановить наказание, но тут заметила, как люди смотрят на нее. Ненависть в их взглядах хлестала ее. Она проскользнула в дом. Среди пленников ни у кого не было зеленых глаз и рослой фигуры, как у Эдвальда. Попались ли эти люди случайно? Имеют ли они к нему отношение?
Вскоре ее заметила тетушка – «гоняющую лодыря», как она выразилась, и засадила за работу. Но ставни были открыты, и ничто не могло заглушить страшных звуков порки.
При каждом крике ее пальцы судорожно вцеплялись в ткань. Хорошо, что она не работала с тонким льняным полотном или шелком, иначе у нее в руках осталась бы рваная тряпка.
В комнату, поглядывая на нормандцев, словно они были дьяволами, боязливо проскользнула служанка с кипой одежды, чтобы уложить ее в сундук. Свист хлыста и стоны продолжались, и Мадлен прижала ладонь к голове, которая нестерпимо болела.
– Скоро это кончится? – спросила она на своем скудном английском, медленно выговаривая слова.
Тетушка Селия недовольно фыркнула.
Служанка взглянула на нее и кивнула, затем опустила глаза, но Мадлен успела заметить в ее взоре вспышку все той же ненависти. Почему? Только потому, что она нормандка? Вполне достаточное основание, вынуждена была она признать. Только Мадлен принялась за работу, как крики возобновились.
– Что происходит? – спросила она служанку. – Просто дети, леди, – пробормотала девочка.
Мадлен застыла от потрясения и уронила плащ на пол.
– Он собирается пороть детей?
Служанка, съежившись, скрылась. Тетушка Селия сказала:
– О чем ты говоришь, глупая девчонка? Подними свою работу, она же испачкается!
Не обращая на нее внимания, Мадлен выбежала в холл, где дядя сидел за выпивкой, уставившись на копоть, покрывавшую стену. У его ног лежали две злобные собаки. Селия поспешила за ней и ухватила за руку.
