Из бездны — к небесам - Картленд Барбара (книги полностью .TXT) 📗
Но произошло чудо, и жизнь ее внезапно переменилась. Маркиз представлялся девушке самим архангелом Михаилом, который вынес ее из тьмы к свету. К тому свету, который остался где-то далеко позади, когда из теплой солнечной Индии она попала в мрак, холод и сырость приюта.
По ночам, дрожа от холода под ветхим, изношенным до дыр одеялом, она старалась представить себе солнце, которое освещало крышу их бунгало. Кистна словно наяву видела прекрасные цветы, которые ее мать выращивала в крошечном садике возле дома, и постепенно ее полупрозрачное изголодавшееся тело согревалось. Она как бы становилась частью того солнечного сияния, которое превращало в расплавленное золото воду той реки, чье имя она носила.
Она родилась и выросла в прекрасном мире, и уродство приюта медленно убивало ее душу. Уродливы были холодные комнаты, сломанные кровати, грязные полы.
Кистну приводила в ужас вечно пьяная миссис Мур, ее визгливый голос, который непрерывно выкрикивал ругательства, голодные дети в лохмотьях, чьи косточки, казалось, были готовы прорвать кожу. Не было вокруг ничего, кроме уродства и голода, бессильных слез и безнадежности.
Кистна помнила, как ее отец любил все прекрасное, как восхищался красотой, которую нашел в Индии. Он всегда мечтал открыть новую землю, к которой сердцем и душой стремился задолго до того, как впервые увидел ее. Это влечение заставило преподобного Джона Лавелла стать миссионером в стране, которой религиозное рвение реформации было неведомо.
Джентльмены из Ост-Индской компании не собирались управлять Индией, они намеревались лишь делать здесь деньги.
Они и делали это весьма эффективно в течение XVIII века, постепенно все прибирая к рукам, пока в 1813 году монополия компании на торговлю с Индией не была отменена и общественное мнение в Англии впервые смогло влиять на британскую колониальную администрацию.
До сих пор Ост-Индская компания запрещала христианским миссионерам приезжать в Индию, но после назначения вице-короля Индии авторитет правления Вестминстерского аббатства очень возрос и запрет был снят.
Преподобный Джон Лавелл предвидел, что это случится, а один из его родственников, служащий Ост-Индской компании, намекнул ему, что есть страна, в которой деятельность миссионера намного привлекательнее, чем нищенское существование приходского викария в Англии.
— Сомневаюсь, что вам удастся обратить в христианство кого-нибудь из местных жителей, — сказал этот родственник. — Индусы, на свой собственный лад, весьма религиозны и вряд ли пожелают приобщиться к чужой вере. Но вы неплохо проведете там время и к тому же повидаете мир.
Джон Лавелл ухватился за возможность побывать за границей, тем более на Востоке. К тому же у него была еще одна, очень личная причина, которая заставила его быстро принять решение. В конце 1812 года он покинул Англию.
И оказался в Индии одним из первых. Когда в следующем году запрет Ост-Индской компании на въезд в страну христианских миссионеров был снят, они хлынули туда сотнями, с ужасом наблюдая безнравственность, которая царила в этой огромной и странной стране.
Дикость, ужасный обычай самосожжения вдов, убийства новорожденных и вымогательства жрецов — все это способствовало тому, что миссионеры решили, будто им предстоит крестовый поход против самого дьявола!
Но вскоре они узнали то, что уже знал Джон Лавелл: религиозные чувства индусов настолько глубоки и органичны, что христианству нечего предложить этим людям, которые убеждены, что и грех, и добродетель в этой жизни наказуются или, наоборот, вознаграждаются в жизни следующей.
Преподобный Джон не слишком старался обратить людей, горячо веривших в целый сонм божеств, в свою веру.
Человек весьма образованный, он быстро увлекся историей Индии и ее кастовой системой.
Вместо того, чтобы быть учителем, он стал учеником.
Вряд ли ему действительно удалось бы обратить кого-то в свою веру, но он был искренним, и индусы знали, что они могут доверять ему. У него появились друзья в каждой секте и касте — от неприкасаемых до брахманов, от последнего мусорщика до магараджи.
И Кистна, как только подросла, много встречалась с местными жителями и, как и ее отец, училась понимать их верования и убеждения, характерные особенности и точки зрения.
Для других англичан, которых они встречали в Калькутте и позже, путешествуя по стране, любой индус был всего лишь аборигеном. Но для Лавеллов все эти люди были одинаково интересны.
Хотя они сами не осознавали этого, Джон Лавелл с женой были своего рода пионерами, потому что представители Ост-Индской компании думали только о развитии торговли и не интересовались больше ничем.
С первых лет своей жизни в Индии Лавеллы вовсе не стремились обращать местных жителей в христианство. Им это казалось глупостью и чрезмерной амбициозностью.
Они с подобающим уважением относились к местной принцессе и к религиозным воззрениям местных жителей.
И, главное, они тонко чувствовали красоту Индии.
Кистна помнила, как ее отец любовался закатом или, глядя на пустынную равнину, что лежала на другом берегу реки, с благоговением в голосе говорил:
— Может ли что-нибудь на свете быть прекраснее. Здесь чувствуешь, что приближаешься к Богу.
Ее отец находил своего Бога и в украшенных искусной резьбой храмах, и в пении паломников, совершавших омовение в священных водах Ганга, и в полете птиц, и даже, возможно, в болтовне обезьянок на ветвях цветущих деревьев.
В Индии красота наполняла их жизнь. И здесь в аббатстве она снова нашла ту красоту, что всю жизнь воспевал ее отец.
Она подолгу стояла перед картинами, зачарованная сказочными закатами Тернера, а яркие краски Рубенса напоминали ей шелка, атлас и драгоценные камни в одеждах магараджи. Ее приводили в трепет мистическая мифология Пуссена и божественное совершенство картин итальянских мастеров с их бесчисленными изображениями Мадонны.
Подобное одухотворенное выражение Кистна видела на лицах индийских женщин, когда одетые в цветастые сари они преклоняли колена в пыли перед придорожным святилищем или разбрасывали лепестки цветов в храмах, где воздух был пропитан благовониями.
Девушка ощущала красоту не только в каждой комнате аббатства, но и в парке с его огромными, древними дубами и озером, по которому плавали лебеди, словно корабли под парусами. И над всем этим был сам хозяин поместья.
С того момента, как Кистна впервые увидела его в дверях приюта, ее не покидала мысль, что она и не представляла, как красив может быть человек, обаятелен и властен.
Он напоминал девушке губернаторов, разъезжавших по Калькутте в плавно скользивших ландо на высоких колесах в сопровождении пехотинцев и почтенного эскорта из верховых. Девушке казалось, что ничто не может превзойти это величественное зрелище.
В присутствии маркиза создавалась та же атмосфера спокойной властности. И в то же время его доброта трогала девушку до слез.
— Какой же он необыкновенный! — то и дело повторяла про себя Кистна, нежно касаясь прелестного украшенного кружевами белья, которое прислала из Лондона мадам Ивонн. Оно было такое восхитительно мягкое и шелковистое, словно это феи соткали специально для него волшебную паутинку.
— Он чудесный! Восхитительный! — Девушка смутилась, заметив, что повторяет это десятки раз в день.
Чтобы доставить маркизу удовольствие, Кистна старалась делать все, о чем он ее просил, как можно лучше.
— Боже! Как мне повезло, что моим опекуном стал такой человек! — думала девушка. — Воистину он подобен королю.
Кистне нравился и Перегрин Уоллингхем, и она отдавала себе отчет в том, что, если бы рядом не было маркиза, Уоллингхем произвел бы на нее не менее сильное впечатление.
Он поддразнивал девушку и сам смеялся вместе с ней, и Кистна находила Уоллингхема очень милым человеком с большим чувством юмора. Но маркиз… Тот в ее глазах был каким-то высшим существом.
Видя его верхом на лошади, она думала, что невозможно держаться в седле лучше него, и изо всех сил старалась быть ему достойной спутницей, чтобы маркиз мог ею гордиться.
