Ради любви - Барбьери Элейн (электронная книга TXT) 📗
Негодяй… негодяй… какой же негодяй с трудом сдерживая слезы отчаяния, Джиллиан повернулась к Одри. Он все это сделал специально, чтобы лишний раз порисоваться — вот он я, капитан, я здесь царь и бог! Даже пальцем не пошевелил, чтобы как-то помочь несчастным страдальцам, заживо погребенным в трюме!
Дрожа от волнения, Джиллиан наклонилась, чтобы погладить горячую щеку Одри, и ее произнесенные едва слышным шепотом слова прозвучали, как клятва:
— Одри, я обязательно что-нибудь придумаю…
Увидев, что Джиллиан что-то шепчет на ухо своей сестре, Кристофер посмотрел в сторону трапа. Капитан на миг остановился, обернулся и таким взглядом посмотрел на девушку, что юноша едва не подпрыгнул от изумления.
Так вот, значит, что…
Джиллиан ничего не заметила. Кристофер видел на ее измученном лице неподдельное отчаяние. Одри металась в забытьи, и, судя по всему, жить ей осталось не больше недели.
— Что все это значит, капитан?!
Джон Барретт просто раскалился от злости! Приказать ему явиться к себе в каюту и даже не дать возможности закончить завтрак — это самое настоящее надругательство! Не желая подчиняться возмутительному требованию, он раздраженно указал на дверь обоим неотесанным болванам, которых прислал капитан. В ответ они схватили его и насильно, как какое-то отребье, притащили в каюту капитана!
И вот он стоит здесь, его крепко держат за руки два здоровенных матроса, а капитан, этот хам, сидит в своем кресле и даже не удосужился поднять на него глаза!
Коренастая, приземистая фигура Барретта буквально распухала от сдерживаемой ярости. Его бычья грудь бурно вздымалась, глаза выпучились, и он непроизвольно облизывал губы, что было признаком предельного возмущения. Он все больше и больше становился, похож на огромную жабу, особенно когда дергался, пытаясь освободиться от железной хватки матросов.
— Прикажите своим людям немедленно отпустить меня или, клянусь всеми святыми, вы горько пожалеете об этом…
— Советую вам выбирать выражения, Барретт. — Дерек Эндрюс поднял взгляд от лежащего перед ним на столе гроссбуха и холодно в упор посмотрел на суперкарго. Потом неторопливо встал из-за стола и добавил: — Похоже, вы вляпались… и вляпались весьма прилично.
— Значит, я вляпался! — в уголках толстых губ Барретта запузырилась слюна. — Я что вам сказал, Эндрюс? Прикажите вашим людям отпустить меня!
— Мои люди отпустят вас, когда я сочту это нужным, и не раньше. На данный момент я не вижу никаких причин для такого приказа.
— Да я вас… — Барретт безобразно задергался между двух матросов, пытаясь справиться с бешенством. Наконец он овладел собой. — Ладно, капитан, ваша взяла. Чего вы от меня хотите?
— Всего лишь убедительных разъяснений по поводу условий, в которых содержатся люди внизу.
— Условия внизу? — Барретт сделал непроизвольную попытку шагнуть вперед. Он по-звериному оскалился, когда неимоверным усилием попытался высвободить руки. — Да вам-то что за дело до этого? За груз отвечаю я и только я!
— Внизу полным-полно больных! Какую помощь вы им оказываете?
— Да как вы смеете допрашивать меня! — взорвался Барретт.
— Отвечайте на мой вопрос! Как вы помогаете больным?
— Да никак! Никак, черт возьми! Выносливые выживут! — Капитан вдруг успокоился и ровным голосом поинтересовался:
— Ну, а остальные? Те, которые не выносливые?
— Остальные дерьмо! Убытки! Чем раньше мы избавимся от них, тем лучше!
— Вот как… — Темные глаза капитана недобро вспыхнули, и он продолжил с угрозой в голосе: — Я не буду спрашивать у вас, как проходили предыдущие перевозки, потому что в данный момент это не имеет никакого значения. Дело в том, что это мой корабль, и на своем корабле я не позволю вам перевозить людей в таких условиях. Это судно никогда не станет плавучей тюрьмой со всеми ее ужасами.
— Позвольте напомнить вам, что в подписанном вами контракте оговорено, что…
— К чертовой матери этот контракт! — Капитан шагнул еще ближе. Барретт почувствовал его горячее дыхание на своем лице, когда тот буквально вколачивал в него резкие слова: — Вы лично проследите, чтобы от свинства внизу не осталось и следа! Вы будете выдавать людям столько еды, сколько им действительно требуется, а больных будете кормить еще и дополнительно! Тем, кто захочет, вы выдадите мыло и воду для мытья. И советую поторопиться с наведением порядка внизу, иначе этим займусь я! Зарубите это себе на носу, мистер Барретт!
— Да у вас нет никакого права…
— Вы поняли, что я сказал?
— Ублюдок…
Лицо капитана превратилось в неподвижную маску, и он вкрадчивым голосом, четко разделяя слова, повторил:
— Вы… меня… поняли?
— Да, понял! — процедил Барретт.
Капитан выдержал небольшую паузу, чтобы его слова прозвучали спокойно, потом перевел взгляд на матросов, все еще крепко державших взбешенного суперкарго за руки:
— Доставьте мистера Барретта обратно в его каюту. Из горла Барретта вырвалось сдавленное рычание, когда он в очередной раз попытался вырваться:
— Прикажите этим болванам отпустить, меня, Эндрюс, или вы всю жизнь будете жалеть об этом!
Капитан молча повернулся к нему спиной. Матросы слегка приподняли Барретта и, не особенно церемонясь, выволокли из каюты.
Дверь с негромким щелчком закрылась за вопящим от возмущения Барреттом. Дерек не испытывал никакого удовлетворения от произошедшей между ними горячей стычки.
— Да, конечно, такие, как Барретт, отнюдь не редкость…
Дерек подошел к иллюминатору и замер, зачарованный игрой солнечного света на морской глади. Мучительные воспоминания снова начали бередить душу. Он на собственной шкуре испытал все, что увидел сегодня в трюме. Тюрьма на Ямайке была таким же «очаровательным» местечком — душная, вонючая камера, кишащая крысами; омерзительная еда; постоянная жажда и тяжесть оков, которые до костей натирали запястья и лодыжки. На Ямайке, правда, не было такого пронизывающего холода, но зато донимала невыносимая жара. Отсутствие шторма Ямайка в полной мере компенсировала бесконечной, до невыносимой ломоты в спине рубкой сахарного тростника. Но мучения были совершенно такими же. И такой же была постоянная тошнота, и тюремщики так же упивались своей властью над беспомощными людьми.
Пять лет его жизни навсегда отняла такая же тюрьма…
Знакомое, обрамленное огненно-рыжими волосами лицо снова всплыло у него перед глазами, и тьма в его душе сгустилась еще сильнее. Дереку едва исполнилось двадцать лет, когда он, нанявшись матросом на «Ветер Короны», впервые попал на Ямайку. Большую часть своей жизни он прожил самостоятельно. Море было его родным домом и тем единственным местом, где он обретал успокоение, а женщины если и появлялись в его жизни, то лишь как мимолетные гостьи. И он был вполне доволен этим, пока не встретил Эммалину.
Дочь вечно пьяного и нищего надсмотрщика с сахарных плантаций с огненными волосами и глазами зелеными, как море, Эммалина была самой красивой женщиной, какую он когда-либо встречал. Дерек вновь с поразительной ясностью вспомнил, как впервые встретил ее на Кенсингтон-стрит. Он просто остолбенел. Никто в мире не смог бы убедить его, что невинность в этих огромных зеленых глазах — лишь искусное притворство, как никто не сумел вселить в него сомнение в искренности ее любви, когда она лежала в его объятиях.
Самым странным было то, что даже после всего происшедшего между ними Дерек все еще был уверен в искренности ее любви. Она любила его, по-своему, но любила.
Он задержался на этой мысли и нахмурился. К несчастью, сейчас Дерек был так же уверен в ее любви, как и тот британский матрос, в чьих объятиях он застал Эммалину, Дерек поднес к лицу невольно сжавшиеся кулаки. Когда он увидел их, Эммалина насмешливо улыбнулась ему в лицо. Он не мог вспомнить, как между ним и британцем началась драка. Единственное, что все время отчетливо стояло перед его глазами, так это труп зверски избитого им британца. Он лежит в луже крови у его ног, Дерек поворачивается к Эммалине, а она… она улыбается.
