Изумруды пророка - Бенцони Жюльетта (электронные книги бесплатно TXT) 📗
– Ты думаешь, он мог подарить изумруды одной из своих жен или наложниц?
– Конечно же, нет! Не боявшийся ни Бога, ни дьявола, но страшно суеверный, как большинство людей его эпохи, должно быть, он решил сохранить их для себя самого в качестве талисманов, тогда как настоящим его защитником был молодой человек исключительных достоинств, правивший тогда в Иерусалиме. Я говорю о Бодуэне IV, больном проказой царе, перед которым отступил сам Салах-ад-дин, причем не из-за его болезни, а благодаря его гению и отваге. Бодуэн дважды спасал Крак-де-Моаб, когда на крепость нападал курдский эмир... А потом ужасная болезнь, сделавшая его живым мертвецом, довершила свое черное дело, и никто уже ни разу не пришел на помощь старому бандиту. В конце концов Салах-ад-дин после грандиозной битвы при Тибериаде взял его в плен – кстати, в этой битве нашел свою смерть один из моих предков... Но вернемся к Рено де Шатильону. Возмущенный его наглостью, Салах-ад-дин хотел собственноручно отрубить ему голову, но разрубил только плечо. Голова же Рено пала под кривой турецкой саблей от руки безжалостного палача. Вполне возможно, что именно в этот день Салах-ад-дин и стал обладателем «Света» и «Совершенства» Израиля...
– Браво! – Адальбер не удержался от аплодисментов. – Рассказываешь просто божественно, и я слушал бы тебя до утра, но все это напоминает роман, а не реальную историю!
– Может быть, и роман, но, согласись, довольно правдивый. Во Франции, в замке Роклор, должно храниться донесение об этой битве, написанное раненным в ней Жераром, который потом мог вернуться на родину...
– Было бы интересно убедиться в достоверности твоего рассказа, но это все равно не даст нам никаких сведений о том, как после того развивались события. Итак, мы в Дамаске, в 1492 году, и видим на груди у сына калифа изумруды. Вот и все, что известно. А дальше что?
– А дальше... Надо подумать, надо, может быть, поехать в Дамаск, порыться в архивах, поискать там...
– Ну да, ну да! Наглотаться там пыли, до того наглотавшись песка в пустыне! Ничего не скажешь, приятная перспектива!.. Только представишь себе – сразу начинает мучить жажда! Послушай, пойдем-ка лучше в бар, выпьем старого доброго виски, – предложил Адальбер, ступая на порог ярко освещенного отеля «Царь Давид».
Но вдруг остановился.
– Как странно, – сказал он. – С тех пор как мы вышли от сэра Перси, меня преследует мысль о том, что я заметил там что-то, что уже видел раньше, но никак не пойму, что именно...
– Ничего удивительного! Наверное, ты читал какие-то научные труды о его раскопках, а там были фотографии или рисунки находок...
– Да нет, я не читал о нем ничего такого особенного...
– Ладно, действительно – пойдем выпьем, – поторопил друга Морозини, взяв его под руку. – Нет ничего полезнее приятной обстановки бара для того, чтобы в мозгах просветлело!
К удивлению Альдо и Адальбера, они обнаружили в баре госпожу де Соммьер, между тем как бар никогда не был ее излюбленным местом отдыха. Она сидела у ног изображенного на фреске Голиафа одетая в вечернее платье – розовато-лиловые кружева и жемчуга на шее! – а перед ней стояла в ведерке со льдом бутылка шампанского, которое она потихоньку попивала с весьма меланхолическим видом.
– Боже мой, тетя Амелия! Что вы тут делаете? – забеспокоился Морозини.
– Коротаю время... И нервничаю... Как хорошо, что вы вернулись! А то я уже думала, что вы останетесь ужинать с этим старым гробокопателем, к которому отправились с визитом!
– Нет, к ужину он нас не пригласил. А где Мари-Анжелина?
– В этом-то все и дело! – вздохнула маркиза и взялась за бутылку, чтобы подлить себе шампанского, но Адальбер галантно оказал ей эту услугу. – Я жду ее уже почти три часа. Обычно она возвращается из своих походов на этюды вовремя – так, чтобы успеть помочь мне одеться к вечеру. А сегодня не появилась! Пришлось мне выпутываться из этого положения самой. Ну, я оделась, а потом, пометавшись немного по комнате – совсем как зверь в клетке, – спустилась сюда. И вот сижу...
– Сейчас уже около девяти, – озабоченно заметил Альдо, посмотрев на часы. – Не знаете ли вы, куда именно она отправилась на этюды?
Старая дама возмущенно повела плечами, от чего задрожали украшавшие ее шею жемчуга.
– Вы ее знаете так же хорошо, как я сама! Куда она отправилась! План-Крепен просто помешана на расследованиях, теперь она перевоплотилась в сыщика и бродит повсюду с таинственным видом. Это забавляло бы меня, если бы уже не начало раздражать. Уходя, она сказала мне только, что напала на след...
– Очень странно! – заметил Видаль-Пеликорн. – Она ничего нам не сказала вчера за ужином. В сообщении, которое она сделала после нашего возвращения из Масады, речь шла скорее об отрицательных результатах расследования. Ей не удалось обнаружить ничего интересного, а главное – она не нашла Эзекиеля, который, кажется, исчез с лица земли. То же касается и ее рисунков, показанных нам. Конечно, она не лишена таланта, но – нигде ни малейшей зацепки, даже на изображениях дома Гольберга, который она нарисовала во всех, какие были только возможны, ракурсах...
Некоторое разнообразие в беседу внесло появление лейтенанта Макинтира, который, как и всегда каждый вечер, зашел в бар «Царя Давида» пропустить стаканчик. Еще более прокаленный солнцем, которое окончательно сожгло ему кожу на носу, офицер настолько обрадовался, увидев Морозини и Видаль-Пеликорна, что заговорил на ломаном французском.
– Все в большой порядок! – объявил он. – Я уже прибыть из Эйн-Геди, откуда взять автомобиль и...
– Говорите по-английски, старина, – посоветовал Альдо. – Вам легче будет точно выразить свои мысли. Значит, вы забрали армейскую машину? И как? Никаких затруднений?
– Какие там могли быть затруднения? Несчастный старикашка, который там живет... Халед, по-моему?.. Так вот, этот бедный старик так до сих пор и не понял, почему вы решили уйти из крепости пешком, даже не попрощавшись с ним, тогда как он... он... Как он сказал?.. Он погружен в скорбь...
– В скорбь? А почему, господи боже мой?
– По случаю исчезновения трех его сыновей... Он говорит: «Свет очей моих...» И вот они бросили его посреди ночи – той самой ночи, когда вы сами ушли из Масады, – и забрали с собой и дромадеров, и все деньги – совсем немного! – сколько у него было... Если бы вы только видели этого бедолагу! Просто смотреть больно!
Несчастный старик? Бедолага? Больно смотреть? Ни Альдо, ни Адальбер не могли себе представить Халеда в такой роли. Надо было быть очень наивным, чтобы поверить в его горе... Или араб – великий артист?
– Что ж, мне очень жаль его, но я счастлив, что для вас все кончилось хорошо.
– Счастливы? Что-то не похоже! – заметил лейтенант, который все-таки был не совсем слеп. – У вас огорченный вид. Какие-то неприятности?
– Пока не знаем. Но уже девять, а мадемуазель дю План-Крепен еще не вернулась из города.
– Девять часов вечера – это совсем не позднее время. Может быть, она задержалась у друзей?
– Нет здесь у нее никаких друзей, – раздраженно сказала маркиза. – Она совершенно одинока и проводит свое время в поисках живописных уголков, где можно было бы написать этюд... Бог знает, куда она отправилась сегодня! Во всяком случае, она давно уже должна была прийти!
Из красного Макинтир внезапно стал зеленым.
– Вы полагаете, что и она... Как наша дорогая княгиня... Боже мой! Надо немедленно отправляться на ее поиски! Я думаю, что надо разделить город на участки и каждому искать в своем, мои товарищи вам помогут, – с горячностью произнес лейтенант, как по волшебству, на глазах превращаясь в гневного воителя. – Надо обыскать Старый город, и в первую очередь квартал Меа-Шарим.
– Этого мало, – вздохнул Адальбер. – Надо обыскать весь Иерусалим. Мало ли куда ей заблагорассудилось податься...
Мари-Анжелину искали всю ночь, к розыску подключились двое однополчан Макинтира, но не было ни малейшего следа пропавшей, никто ее не видел, никто о ней не слышал. И только на рассвете, когда перламутровый туман окутал город и умирающий от усталости Альдо вернулся в отель, и он, и только что присоединившийся к нему Адальбер просто-таки застыли перед открывшимся им зрелищем. На площадке лестницы, свернувшись калачиком, лежала Мари-Анжелина, рядом с ней был аккуратно поставлен ее этюдник, поверх него лежал колониальный шлем...
