Жар твоих объятий (Отвергнутая) - Паркер Лаура (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗
Хмурое выражение исчезло с лица Хедды. У нее есть племянник, вернее, сын племянника, компании которого она обычно избегала, ограничивая его визиты только одним днем — днем Нового года. Мальчику, должно быть, сейчас двадцать один год и, если ей не изменяет память, он скоро оканчивает Гарвард. Кажется, его зовут Гарри или Герберт, а может быть, и Делберт. Какое это имеет значение? Она помнит его ребенком с хорошеньким личиком, мягкими каштановыми кудряшками и ярко-серыми глазами. Если его мать не испортила мальчика своими нежностями, а отец — слишком щедрыми карманными деньгами, то он мог бы стать подходящей парой для Фелис. Она постарается как можно быстрее организовать их встречу.
Театр Бута блистал огнями, когда миссис Ормстед остановилась перед арочным входом. Выйдя из кареты с помощью лакея и рассмотрев фасад театра, выполненный в стиле итальянского Ренессанса, Филаделфия пришла к выводу, что это самое красивое здание из виденных ею раньше.
Возглавляемые миссис Ормстед, они прошли сквозь толпу элегантно одетых людей, стоявшую в фойе. Маленький рост Хедды Ормстед компенсировался ее осанкой и величием, на которые толпа немедленно реагировала, освобождая ей проход: Филаделфии тотчас пришло на ум, что перед Моисеем так же расступались воды Красного моря.
Фурор, вызванный прибытием матроны с серебряными волосами, на какой-то момент затмил тех, кто следовал за ней. Но когда театралы осознали, что бородатый мужчина в тюрбане и красивая девушка в черном сопровождают миссис Ормстед, все взоры устремились на Филаделфию. Однако миссис Ормстед не давала никому ни малейшего шанса обратиться к ней. Она провела свою компанию вверх по лестнице мимо прекрасных фресок на стенах и далее в узкий коридор, куда выходили ложи.
Только расположившись в одном из передних кресел своей ложи, Хедда Ормстед с улыбкой посмотрела на Филаделфию.
— Все хорошо, — сказала она. — Конечно, нам не стоило приезжать перед окончанием первого акта, но тогда бы нас мало кто заметил, а я хочу насладиться предстоящим зрелищем.
— Какую пьесу дают сегодня, миссис Ормстед? — спросила Филаделфия.
— Не имею ни малейшего представления, — ответила Хедда, поднося к глазам лорнет. — Подвиньте вперед ваше кресло, мадемуазель. Вас должны рассмотреть те, кто сидит у оркестровой ямы. Вот так. А теперь снимите палантин. Акбар, мадемуазель жарко. Возьмите ее палантин. — Распорядившись, она обратила свое внимание на галерку. — Хочется надеяться, что присутствующие сегодня стоят наших усилий.
Филаделфия избегала смотреть на Акбара, когда он отошел от своего места у двери и под предлогом снятия палантина крепко сдавил ее плечо. Она понимала, что он тем самым подбадривал ее, но этот жест не вызвал у нее ничего, кроме раздражения.
— Мадам доставляет удовольствие демонстрировать своих гостей? — холодно осведомилась Филаделфия.
Хедда тотчас повернулась.
— Вы чем-то обижены, мадемуазель? — Ее маленькая пухлая ручка дотронулась до руки Филаделфии. — Я не сделала ничего плохого. Просто старая леди пришла в компании молодых людей, о которых она заботится.
— Простите, мадам, — ответила Филаделфия, пожимая ей руку, — просто я немного… как бы это сказать… норовистая.
— Я бы так никогда не выразилась, — с удивлением заметила Хедда. — Кажется, этот термин связан с лошадьми? Откуда вы его взяли?
Филаделфия покраснела. Она не могла припомнить, где слышала это слово.
— Дядя мэм-саиб был кавалерийским офицером и сейчас владеет личными конюшнями недалеко от Дели, — раздался голос Акбара из темноты. — За обедом они часто говорят о лошадях и скачках.
— Неужели? Как это, должно быть, ужасно для вас. Возможно, англичане большие снобы, но у нас не принято говорить за столом о гончих и лошадях в присутствии дам. А сейчас взгляните на сцену, мадемуазель. Скоро поднимется занавес. Когда свет погаснет, вы будете почти незаметны.
Хедда Ормстед напрасно беспокоилась. Весь последующий час Филаделфия, сидевшая со сложенными на коленях руками, ловила на себе многочисленные взгляды. Если бы театралы уделяли актерам столько же внимания, сколько ей, те могли бы считать, что пьеса прошла с небывалым успехом.
Вульгарное разглядывание бриллиантов, решила Филаделфия, дотрагиваясь до колье. Интересно, сеньор Таварес назначил уже за него подходящую цену? Она все чаще и чаще чувствовала на себе его взгляд, в то время как он сам оставался в тени ложи. Не выдержав, она украдкой посмотрела в его сторону.
Он, закрыв глаза, стоял около портьеры с руками, скрещенными на груди. Она тысячу раз размышляла над инцидентом и уже не знала, кого винить за те интимные моменты удовольствия, которые заставляли ее дрожать и смущаться в его присутствии. Единственным утешением было то, что он не знал о произошедшей в ней перемене. Она должна запомнить это на будущее. Он станет только играть роль ее слуги, ни больше и ни меньше. Его чувства не представляют для нее никакого интереса.
Она не могла знать, что мысли Эдуардо были далеко не безмятежными. Его волновала маскировка, которую он выбрал для себя. Щеки под фальшивой бородой зудели от стягивающего их клея. Грим, с помощью которого он изобразил себе морщины на лбу, чтобы казаться старше, пачкался. Надо было придумать что-нибудь менее вызывающее, примерно то, что он придумал для Филаделфии.
Он открыл глаза и с удивлением обнаружил, что она смотрит на него. Это был мимолетный уклончивый взгляд. Но, увидев, что он смотрит на нее, она сразу напряглась. Лицо стало непроницаемым, рот плотно сжался. Мысль, что он повинен в такой перемене, дошла до его сознания. Даже в полутемном зале было видно, как она красива. Знает ли она цену своей красоте? Сомнительно. Ей были чужды высокомерие и тщеславие.
Она воспринимала жизнь чересчур серьезно. Он сразу это понял, как только увидел ее. Он восхищался ее сдержанностью, хотя подозревал, что строгий контроль над эмоциями может легко перерасти в горечь, если она не научится расслабляться. Она была молодой, отзывчивой, полной жизни. Но не ведала радости.
Он отстранился от нее в ту минуту, когда она была особенно беззащитна перед пробудившейся в ней внезапной страстью. Неудивительно, что она избегает его взгляда. Непростительность допущенной ошибки уязвляла его мужскую гордость. Он любил женщин, и они отвечали ему взаимностью. Всему виной его шутовской наряд. Ему не следовало изображать ее слугу. Эта ошибка не должна повториться.
Когда снова вспыхнул свет, у Филаделфии разболелась голова. Она чувствовала себя неуютно под обращенными на нее взглядами совершенно незнакомых людей.
— Мне нужно глотнуть свежего воздуха, мадам Ормстед. Прошу простить меня. — Она поднялась.
— Ни за что не прощу. Если вы выйдете сейчас в фойе, вас затопчут ваши поклонники. Мы останемся здесь и попросим Акбара выбрать для нас нескольких посетителей. Садитесь, дорогая. Вам нечего там делать.
Филаделфия опустилась в кресло, с упреком посмотрев на Эдуардо. Это по его вине она оказалась в такой ситуации.
Раздался стук в дверь ложи, и леди Хедда едко улыбнулась.
— Узнайте имя нашего визитера, Акбар.
Он кивнул и на несколько секунд скрылся за дверью.
— Это Генри Уортон, мэм-саиб. — Улыбка Хедды смягчилась.
— Мой племянник? Впустите его. Герберт, мой мальчик! Давай входи. — В ложу вошел высокий молодой человек в вечернем костюме. — А где твоя глупая мать, Герберт?
— Я Генри, тетя Хедда, — ответил молодой человек, и его лицо с правильными чертами слегка покраснело. — Мама чувствует себя прекрасно. — Он перевел взгляд на красивую молодую леди, сидевшую рядом с теткой, и нерешительно добавил: — Но сегодня ее в театре нет.
— Слава Богу! — воскликнула Хедда. — Ненавижу болтать с твоей матерью. Она слишком глупа. Я знаю, что не принято плохо говорить о людях у них за спиной, но твоя мать отказывается признавать свою глупость и продолжает безапелляционно судить обо всем на свете. Что ты таращишь на меня глаза, Делберт? Скажи что-нибудь.
