Осень сердца - Спенсер Лавирль (книги онлайн полные версии TXT) 📗
И снова эти фокусы, да еще во время вечеринки, где собрался весь цвет Миннесоты, его дочка вдруг осмелилась давать советы его друзьям, как решать их собственные проблемы!
Пока он продолжал сердито смотреть на нее, она повторила вопрос:
— А ты что, папа, знаешь все-таки кого-нибудь лучше?
Поддержка подоспела, однако, от молодого Тейлора Дюваля, соседа Лорны:
— Вы должны согласиться, Гидеон, что в этом что-то есть.
Тогда Гидеон перевел взгляд с дочери на Тейлора. Это был блестящий и энергичный молодой человек, который уже в двадцать четыре года походил на отца и внешностью, и деловой хваткой и который скоро, очень скоро уверенно займет свое место в обществе. А джентльмены тем временем обменивались взглядами — наиболее влиятельная и могущественная группа не только в «Белом Медведе», но в целом на финансовой сцене Миннесоты. Они занимали почетное место в справочнике «Кто есть кто» в штате и делали огромные деньги на железных дорогах, разработках залежей железной руды, мукомольных фабриках, а также, как это было с Гидеоном Барнеттом, и на лесоразработках. Кто-кто, а уж они-то, конечно, могли бы подрядить братьев Херрешофф построить новую яхту, чтобы выиграть гонки. При одном условии: жены тоже не будут против…
А с какой стати женам-то возражать? Они уже вовсю наслаждались славой, которую вдруг обрели благодаря страстному увлечению своей сильной половины парусным спортом. И ворчанье Лавинии уже ничего не значило. Ведь это увлечение считалось шиком, привилегией, которая давала право появляться на страницах газет, мелькать на фотографиях рядом с мужьями. Одним словом, жизнь потекла необыкновенная, и каждая из них вдруг по-настоящему осознала, что ее вес в обществе измеряется прежде всего длиной тени, отбрасываемой супругом, а потому чего это ради они стали бы возражать, чтобы самые известные и престижные в Америке судовые дизайнеры построили новую яхту?
— Конечно, это нужно сделать. И ведь мы давно уже могли бы их подрядить.
— И правильно, эти выходцы из Новой Англии знают, как строить яхты, они всегда у них и были.
— А вот насчет парусов они, скорее всего, тоже не знают, все-таки лучше паруса из шелка или нет.
— Может быть, нам прямо сейчас или, на худой конец, завтра послать им телеграмму?
— Ну да, ведь тогда уже в конце лета у нас будут чертежи или хотя бы эскиз, а уж к следующему маю — и сама яхта, как раз к началу парусного сезона.
Прежнее недовольство уступило место волнению, с которым джентльмены продолжали обсуждать новые возможности, открывшиеся перед ними.
Тем временем со стола уносили остатки ужина.
Слуга подошел к Лавинии и тихо проговорил:
— Ваше горячее, мэм.
Лавиния довольно сердито взглянула на молодого человека, который скромно держал в руке тарелку с золотым ободком.
— Да поставь ты ее, ради Бога, — вполголоса приказала она.
И тут в трех дюймах от стола Йенс Харкен выронил из рук горячую тарелку. Серебряная крышка подпрыгнула, издав при этом жалобный звук разбитого колокольчика.
Лавиния вскинула глаза. Да, конечно, как и остальные дамы ее круга, она могла быть только супругой своего мужа, и уж одно это обеспечивало ей высокое положение в обществе. Другое дело — домашний очаг: здесь она была царицей и безраздельно правила всем — прислугой, хозяйством и прочим. Вот почему неловкость лакея так задела ее самолюбие, и она только коротко бросила:
— А где Честер?
— Ушел домой, мэм. У него отец болен.
— А Глиннис?
— У нее зубы заболели, мэм.
— А ты сам-то кто будешь?
— Йенс Харкен, мэм, слуга для разовых поручений на кухне.
Лицо Лавинии вспыхнуло. Ничего себе, случайный человек на праздничном приеме! Интересно, знает ли об этом домоправительница! Она еще раз сердито взглянула на молодого человека, пытаясь вспомнить, не видела ли она его когда-нибудь раньше, затем отрывисто приказала:
— Сними крышку.
Как только он убрал крышку, ее глазам во всем великолепии предстала жареная дикая утка, поданная с артишоками и брюссельской капустой и обрамленная затейливым овалом запеченного картофельного пюре.
Едва взглянув на это истинное произведение искусства, Лавиния ткнула утку вилкой и бросила Йенсу:
— Иди работай.
Он медленно прошел через крутящуюся дверь, затем бросился бежать во всю прыть, пересек длинный холл, проскочил вторую крутящуюся дверь и наконец оказался на кухне.
— Черт возьми, четырнадцать футов коридора — целый тоннель, и только лишь для того, чтобы запахи, видите ли, из кухни не попадали в столовую! Ну, разве эти богачи не идиоты!
Хальда Шмитт, главная кухарка, скомандовала, дав ему в руки два очередных блюда:
— Бегом!
Более восьми раз пробегал Йенс этот коридор, переводя дух только в столовой, когда ставил блюда на стол перед гостями. Каждый раз, попадая в столовую, он мог слышать обрывки разговоров о сегодняшних гонках, почему именно яхта Барнетта «Тартар» проиграла регату, и почему можно было уверенно говорить о победе в будущем, и в чем же именно коренилась причина нынешнего поражения — то ли в сопротивлении движению яхты и парусах, а может быть, в неправильном распределении балласта и управлении шкипера. О, желание обойти «Миннетонку» было таким страстным, что они буквально помешались на идее с парусами и громко обсуждали ее.
И Йенс Харкен был единственным человеком, кто знал об этом и о том, что они собирались предпринять.
— Хальда, скорее найди мне лист бумаги! — крикнул он, ворвавшись в кухню с двумя последними крышками.
Хальда перестала облизывать формочку от мороженого:
— Ишь ты какой, бумаги! Чего это ради она тебе вдруг понадобилась?
— Ну, пожалуйста, скорее найди бумагу и карандаш, конечно. Моя смена уже кончилась, и я теперь появлюсь здесь только завтра, так что не задавай лишних вопросов.
— Да уж, конечно, чтобы потом остаться без работы, — усмехнулась немка, накладывая мороженое в вафельные стаканчики. — Я все-таки не могу понять — зачем тебе нужна бумага и карандаш?
— На, поставь в холодильник, — приказала она второй кухарке, которая взяла тарелку с десертом, поместила ее в металлический ящик, доверху наполненный колотым льдом, и закрыла его.
Йенс кинул крышки от блюд в цинковую раковину, одним махом пересек душную кухню и, оказавшись рядом с поварихой, сжал ее пухлые красные щеки в ладонях:
— Миссис Шмитт, ну, пожалуйста, где бумага?
— Ну, знаешь, Йенс Харкен, ты самая большая зануда, какие только бывают, — невозмутимо ответила она. — Ты что, не видишь, что я должна вынуть из формочек десять порций мороженого, пока мадам не позвонила, чтобы подали десерт?
— Давай мы тебе поможем! — Йенс умоляюще взглянул на двух служанок, Раби и Колин, и сам схватил вафельный стаканчик. — Сколько нужно класть мороженого?
— Э, нет уж, ты только все испортишь, и вся моя работа пойдет насмарку. — Миссис Шмитт выпустила из рук формочку и спокойно продолжала. — На стене висит листок для домоправительницы, ты можешь спокойно оторвать себе клочок, хоть я и не понимаю, зачем тебе вдруг так срочно понадобилось что-то записывать во время важного приема, который и бывает-то раз в году!
— Ты права! Может быть, он и станет самым важным для меня в жизни приемом, и, если все именно так и случится, я обещаю тебе, моя дорогая и горячо любимая миссис Шмитт, беззаветную любовь и заботу!
Хальда Шмитт, как всегда, поддалась его обаянию, отчего ее щеки покрылись румянцем.
— Говори, говори, — пробормотала она, покрыв выемку от мороженого маленьким кусочком марли, не переставая наполнять вафельные стаканчики.
Йенс оторвал клочок бумаги и написал на нем печатными буквами: «Я знаю, почему вы проиграли регату, и смогу помочь выиграть ее в следующем году».
— Госпожа Шмитт, стойте! Дайте мне блюдо! — Он выхватил у нее из рук блюдо с десертом, положив на него записку, и накрыл ее одной из меренг так, чтобы был виден только один кончик. — Ну вот, а теперь клади сверху мороженое.
