Полуулыбка-полуплач (Федор Рокотов – Александра Струйская) - Арсеньева Елена (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
Перевел дух и спросил с нескрываемым восторгом:
– А, Рокотов? Каково!
– Блистательно, сударь, – подавив скрип зубовный, кивнул живописец, давно уже усвоивший, что сие слово более всего по нраву творцу-стихоплету, ибо сам он считал вирши свои именно блистательными и мнения иного просто не воспринимал. – Как и все, что принадлежит перу вашему и вдохновлено музою вашею. На сем Парнасе нет вам равных!
На сем Парнасе, ежели иметь в виду кабинет, и впрямь не было равных хозяину, так что Рокотов не брал на душу греха лжи. Да, впрочем, его сейчас сие волновало столь же мало, как судьба прошлогоднего снега.
– Позволительно ли мне будет осведомиться о здравии уважаемой Александры Петровны и выразить ей свое почтение? – поспешно спросил Рокотов, норовя успеть, прежде чем Струйский разразится очередной поэзою, – и обмер, увидев, как исказилось лицо вдохновенного пиита.
– Милостивый бог… Саш… Александра Петровна… она… храни ее Господь, она не больна?! – невольно воскликнул Рокотов и стиснул кулаки, досадуя, что выдал себя, что не смог скрыть муку, прозвучавшую в голове.
Однако Струйский ничего не заметил. Лицо его искривилось болезненной гримасою, он отвернулся, угрюмо буркнул:
– Сие мне неведомо.
– Что-что?! – выдавил Рокотов, преодолев минутное онемение. – Александры Петровны дома… нету? Уж не уехала ли она в Рузаевку? Или, храни и помилуй Господи… не захворала ли?!
Струйский через плечо посмотрел на него, потом вдруг сорвал с головы засаленный колпак и яростно швырнул в угол кабинета:
– Жена покинула меня! Жена меня покинула! Супруга, богоданная Сапфира… то есть нет, наоборот: Сапфира, богоданная супруга, покинула меня на произвол… нет, не так: на гнет стихиям обрекла бездушно… бездуховно… Нет, лучше все-таки – бездушно! – Он пощелкал пальцами, подыскивая нужное слово, и Рокотов понял, что является свидетелем рождения очередного стихотворного шедевра.
Но сейчас ему мало было дела до пиитических изысков Струйского. «Покинула» – что значит сие слово? Его можно толковать как угодно! Милостивый бог! Да жива ль она?!
Рванулся вперед, схватил хозяина за изъеденное временем кружевное жабо:
– Где она? Где Александра Петровна?!
Струйский, чудилось, и не заметил непривычной вольности обращения. Тяжело вздохнул и обратил на Рокотова помутневшие глаза, из которых покатились слезы на поблекшее от печали лицо:
– Она уехала с гусаром!
Первое, что увидела семнадцатилетняя Сашенька Озерова после того, как, сделавшись Струйской, ступила на порог мужнина дома в Рузаевке, было множество картин. Их оказалось столько, что, чудилось, следующие придется размещать на потолке. Однако потом она узнала, что муж ее, Николай Еремеевич, обладал удивительным даром втискивать все новые и новые полотна в едва, чудилось, различимые просветы между прежними. А снова и снова картины перевешивать было его прелюбимейшим занятием. Страсть его к собирательству и развешиванию портретов, ландшафтов и натюрмортов была сравнима лишь со страстью к стихотворчеству и книгопечатанию. Причем даже трудно было сказать, какое из сих трех занятий привлекало его сильнее.
Новобрачный встретил появление юной жены в его доме стихами:
Честно говоря, Сашенька в поэзии мало что понимала, однако ей всегда казалось, что при чувствительных излияниях до?лжно плакать, по крайности – заунывно вздыхать, но никак не смеяться. А ведь она едва хохот сдержала, поелику стихи супруга показались ей ужасно забавными. Но ему, судя по всему, они таковыми не представлялись, ведь, читая их, Николай Еремеевич и глаза закатывал, и рукою себя в грудь бивал, и власы на голове, парик подъемля, рвал – словом, совершал все ужимки, необходимые при произнесении вслух стихотворных строк. Такая тонкость душевная была Сашеньке тем паче приятна, что супруг ей достался не первой молодости и уже овдовевший, мало того – потерявший со смертью первой жены, Олимпиады Балбековой, также и двух дочерей-младенцев.
К слову сказать, спустя некоторое время, в доме мужнином обжившись и все картины рассмотрев не раз и не два, Александра Петровна обнаружила портрет какого-то молодого человека в пышном воротнике и широкой темной накидке. У него было нежное лицо, крутые брови, маленький ротик и удлиненные глаза, а на обороте полотна отыскалась корявая надпись. Сашенька с детства любила разгадывать всяческие загадки, и вот однажды, от нечего делать, она села и принялась вглядываться в причудливый узор надписи. Не через день, не через два, но постепенно различила она средь завитушек и рисунчатой вуали такие строки:
Одновременно с этим случилось еще одно открытие. Крутя портрет так и этак, Сашенька нечаянно поцарапала его в самом углу картины и увидела в пробеле царапинки слой краски совсем другого цвета. Поцарапала еще и еще… И тут ее озарило догадкой!
Да ведь это портрет ее предшественницы, Олимпиады Струйской, урожденной Балбековой, в которой текла татарская кровь. Отсюда и брови вразлет, и удлиненные глаза. Очевидно, муж велел кому-то из своих крепостных живописцев замалевать портрет первой жены, чтобы не возбуждать ревности во второй!
Такая душевная тонкость немало тронула Сашеньку. Она повесила портрет на место и более не прикасалась к нему. И мужу ни словом не обмолвилась о своем открытии. Не глупо ли ревновать к прошлому?! Ведь сомнений в верности супруга у нее не возникало никаких. Конечно, нрав у Николая Еремеевича оказался непростой… на расправу с людьми он был крут и скор, провинившихся сек плетьми либо заточал под замок в сарай. На это Сашенька смотрела с одобрением, зная, что народишко ленив, ему бы только брюхо набить либо горло залить, а ты, господин, их задаром корми и работы не спрашивай! Отец Сашеньки, помещик Нижнеломовского уезда Пензенской губерии Озеров, крепостных бивал и строг с ними был; так же поступали и знатные родичи ее, у одного из которых, Петра Румянцева-Задунайского, служил ее родной брат…
А вообще говоря, скоро Сашенька заметила, что дела мелкие, хозяйственные ей придется брать в свои нежные ручки, потому что куда более занимало ее супруга стихосложение и печатание книг.
Он завел в провинциальной глуши Рузаевки типографию, которую – Сашенька сама слышала! – гости называли лучшей в России. Ни сил, ни средств, ни времени не жалея, Струйский выписал из-за границы лучшие сорта бумаги, оригинальные шрифты, типографские станки. К себе он приглашал граверов и рисовальщиков, которые прославились работою в типографиях Москвы и Петербурга: Набгольца, Шенберга, Скородумова. Крепостных своих Струйский отдавал в специальное обучение, и вскоре они уже делали роскошные переплеты с золотой вязью тисненых букв не хуже, чем их учителя-немцы.
– Ах, – восклицал князь Долгоруков, частый гость в Рузаевке, – это ведь истинно произведения искусства, оку наслаждение, рукам ласка!
Да уж наверное! Ведь фолианты печатались на атласе или александрийской клееной бумаге, страницы украшались виньетками и рисунками. Муж гордо рассказывал Сашеньке, что сама императрица, просвещенная государыня Екатерина Алексеевна, которой Струйский регулярно отсылал экземпляры своей продукции, похвалялась ими перед знатными иностранцами – мол, видите, какие шедевры печатают у меня даже в захолустье. Сначала Сашенька в сие не больно верила, ну а потом, когда Николай Еремеевич был за заслуги в книгоиздательстве жалован драгоценным бриллиантовым перстнем, покаялась в глупости своей.
