Сокровище любви (Любовь и колдовство ) - Картленд Барбара (книги бесплатно без txt) 📗
— Я слышал, как прекрасен был раньше дом и все, что его окружало, — продолжал Андре. — Было очень грустно найти его разрушенным и разграбленным, а плантации — заброшенными и заросшими сорняками. — Он подавил вздох, и ему показалось, что монахиня тоже тихонько вздохнула. — Когда я увидел вас в лесу, я очень удивился, так как совершенно не ожидал встретить здесь белую женщину, к тому же такую, которая живет в дружбе с птицами и кормит их с рук, а они доверчиво клюют прямо у нее с ладоней! — Андре на секунду задумался, потом добавил, улыбнувшись:
— Быть может, вы Святой Франциск в образе женщины? Как ваше имя?
Монахиня затаила дыхание, не в силах вымолвить ни слова. Затем проговорила еле слышно:
— Меня зовут… сестра Девотэ.
— Красивое имя, — сказал Андре. — А как вам удалось так приручить птичек, что они садятся вам на плечи и не боятся есть прямо из рук?
Для него было большим разочарованием услышать, что ее имя не Сона. Но он утешал себя тем, что это было бы уж слишком просто — сразу отыскать ту, имя которой было ниспослано ему таким загадочным образом.
— Птички знают, что я люблю их, — ответила девушка после секундной паузы, — и хотя вокруг полно еды, они слишком ленивые и предпочитают получать ее у меня из рук, чем летать над полями в поисках пропитания.
— Да, я понимаю, — согласился Андре. — Позвольте сказать вам, что это была чудесная картина: вы, в своих белых одеяниях, сидящая на поваленном дереве, и эти птички, порхающие вокруг вас. Если бы я был художником, как эта пожилая сестра — ваша подруга, я бы непременно изобразил вас так и назвал бы картину «Святая Девотэ с птицами».
Монахиня чуть-чуть улыбнулась, став еще очаровательнее, чем была раньше.
— Я… не святая, — возразила она, — и матушка-настоятельница была бы возмущена, если бы кто-нибудь из нас посмел возомнить о себе такое.
— Вчера я как раз разговаривал с матушкой-настоятельницей, — заметил Андре, — и она сказала мне, что сестры живут здесь в мире и покое, после того как переселились сюда с севера; здесь им ничто не угрожает.
На юном личике монахини появилось какое-то странное выражение; Андре не мог понять, о чем она сейчас думает; затем она словно очнулась, вспомнив, о чем они говорили раньше:
— Вы так и не сказали мне, чем я могу… помочь вам.
— Готовы ли вы это сделать?
— Это зависит от того, в чем будет заключаться помощь. Как же я узнаю, смогу ли я быть вам полезной, если вы еще даже не сказали мне, что от меня потребуется?
Андре показалось, что и в глазах ее, и в голосе снова появился страх.
Подумав немного, он начал:
— Могу ли я дать вам одно обещание, искреннее и правдивое, здесь, в алтаре, перед распятием? Клянусь, что у меня нет никаких дурных намерений; я не хочу ни испугать вас, ни причинить вам зло.
Монахиня ответила не сразу, потом сказала:
— Мне хотелось бы вам верить, но… боюсь, что я не должна разговаривать с вами здесь… наедине.
— Почему бы и нет? — запротестовал Андре. — Ваша подруга пошла за красками и вот-вот вернется, так что вам не о чем тревожиться и нечего бояться — в том, что мы несколько минут посидим тут вдвоем, нет ничего предосудительного.
Андре чуть было не добавил: «Да и кто может быть лучшим блюстителем нравственности, чем сам Господь Бог?», но вовремя опомнился, испугавшись, что она может счесть это святотатством и не захочет с ним больше разговаривать.
— Я приехал сюда в имение де Вийяре, — стал объяснять он, — так как думаю, что граф, прежде чем умереть, оставил мне что-нибудь в наследство.
— Дом пуст… Они унесли все, после того как граф… был убит, — заметила монахиня. Поскольку Андре ничего не ответил, она продолжала:
— Они уничтожили, сожгли или похитили картины, мебель… все, что там было.
— Откуда вы знаете? — резко спросил Андре, стараясь застать ее врасплох.
— Это то, что я… слышала, — быстро ответила девушка. — Мы все тогда скрывались в лесу, и мы слышали, что там… происходило… Это было ужасно! Ужасно!
Голос ее сорвался, и Андре понял, как, должно быть, потрясло ее все случившееся.
Он мог себе представить, какой это был кошмар, не важно, скрывалась ли она с другими монахинями в лесу или оставалась с семьей де Вийяре в те минуты, когда они готовились достойно принять смерть.
— Вы, наверное, были еще совсем маленькой девочкой, когда это произошло, — заметил Андре. — Как могло случиться, что вы оказались здесь, в монастыре?
Он специально задал этот вопрос, чтобы посмотреть, как она будет вести себя, что скажет.
— Меня оставили на попечение матушки-настоятельницы, — ответила девушка. — Мои папа и мама… умерли.
— И вы пришли сюда вместе с остальными сестрами оттуда, с севера?
— Там… жили мои родители. В голове у Андре промелькнула мысль, не спросить ли прямо, была ли она приемной дочерью его дяди или нет; однако он опасался, что такой вопрос мог раз и навсегда положить конец всяким дальнейшим беседам между ними.
Она, без сомнения, будет отрицать это, независимо от того, правда это или нет, но если она сейчас уйдет и не захочет больше с ним разговаривать, ему трудно будет, пожалуй, увидеть ее снова.
— Я понимаю, как больно вспоминать обо всем этом, — сказал Андре, — столько потерь, столько крови пролито, столько людей убито!
— Кончится ли это когда-нибудь? — спросила монахиня. — Если французы вернутся, снова разгорится борьба… снова польется кровь.
В ее тихом голосе было столько отчаяния, что Андре почувствовал желание немедленно утешить ее. Почти не думая о том, что произносят его губы, не беспокоясь о том, каким может быть ответ, он спросил:
— Вы говорите так, будто французы ваши враги. Какой же национальности вы сами?
Она взглянула на него, точно чем-то внезапно пораженная, потом медленно и осторожно ответила:
— Я гаитянка. Разве вы не заметили, что я… цветная?
Мгновение Андре смотрел на нее недоверчиво, затем опустил глаза и увидел темные полукружия у основания ее ногтей.
Впоследствии он мог вспомнить только впечатление невероятного потрясения — его будто ударило что-то в грудь, и он потерял способность говорить и отвечать что-либо.
Он молча смотрел на ее ногти — изящные, удлиненные, орехового цвета, с темными лунками у основания.
Ему хотелось закричать, что это не правда, не может этого быть! Потом Андре будто услышал голос своего друга, Керка:
«Вот так мы и узнаем, мазаны ли они дегтем». С той минуты, как он увидел ее, и потом, всю прошлую ночь, когда он думал о ней, предчувствуя, что она и есть Сона, Андре был настолько уверен, что эта юная монахиня белая, что теперь он чувствовал себя так, словно земля уходила у него из-под ног.
Цветная! Ну конечно, и Керк, и Жак говорили ему, что их практически невозможно отличить от белых мужчин и женщин, и вот теперь перед глазами у него — явное доказательство того, что они были правы.
Он слышал также и в Лондоне, и в Америке, — хотя в то время его и не особенно это интересовало, — что цветные, как и дети запретной любви в Англии, бывают удивительной красоты, намного прекраснее, чем законные отпрыски почтенных фамилий.
Монахиня, сидевшая сейчас перед ним, была словно живым воплощением и доказательством этой теории; одна только мысль о том, что всей своей прелестью и очарованием она обязана смешанной крови, приводила Андре в ужас и содрогание.
Его отчаяние было вызвано не только тем, что она оказалась не Соной, не той девушкой, которую он искал.
Было что-то столь нежное, ранимое и беззащитное в этой юной монахине, что хотелось вознести ее на пьедестал — подальше от грязи этого мира — и поклоняться ей, вознося к ней молитвы, словно она и вправду была Святой с Птицами.
И в то же время он знал теперь, что, хотя отец ее и был белым, мать была мулаткой, цветной, пусть с крохотной, но с частичкой негритянской крови.
Андре точно онемел, он просто не знал, что сказать теперь; подождав немного, монахиня, словно чувствуя, как он потрясен, заговорила сама:
