Искушение ночи - Джойс Лидия (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
– Это единственное заверение, которое я могу вам дать.
Он вздохнул, но поднял голову, чтобы поймать ее губы, в то время как его палец отыскал вход в ее лоно. Ее ожидания осуществились все разом, она задохнулась, а потом начала двигаться в ритме с его рукой и языком. Новый, более глубокий жар завязался в ее солнечном сплетении. Она ощущала на его подбородке каждый отдельный волосок, который колол ей щеку, каждый бугорок мышц его руки, обхватившей ее шею, внезапно ставшую совершенно бескостной, каждый оттенок его запаха, такого же мрачно соблазнительного, как и он сам. Узел стягивался все туже и туже. Рейберн держал ее так долго на пике невозможности, что она выгибалась, несмотря на мешавший ей корсет, и в ушах у нее стоял грохот – до тех пор, пока она не услышала свой собственный сдавленный крик. Наконец волна ослабла, Виктория ощутила сладость и опустошение. Рейберн замедлил движения, остановился, потом долго прижимал ее к себе. Все еще задыхаясь, Виктория закрыла глаза. Хорошо, предательски хорошо было припасть к кому-то. Не к Рейберну, твердо сказала она себе. К кому-то, к кому угодно – к теплому телу без лица, телу, которое позволило бы ей забыть свою привычку полагаться только на себя.
Но скоро, слишком скоро Рейберн встал и помог ей встать, и реальность вновь навалилась на нее со всеми своими сомнениями и страхами. О чем она думала, подписывая этот договор, спрашивала она себя, когда он начал расстегивать ее платье.
О чем думала тогда и что делает здесь сейчас?
Глава 9
Расстегнув последнюю пуговицу, Рейберн стянул с нее платье и бросил на диван. Он хотел было опять поцеловать ее, но заметил краешком глаза вспышку света и посмотрел вниз. И похолодел, будто получил пощечину.
– Боже!..
– Что случилось? – Виктория проследила за направлением его взгляда. – Боже... – повторила она вслед за ним.
Корсет – разум Байрона отказывался называть это корсетом – открылся во всем своем ужасающем великолепии, начиная с атласа в черно-красную полоску и кончая отвратительными экстравагантными кружевными рюшечками на вырезе.
– Теперь я понимаю, что вас так расстроило, – прошептал Байрон, скрывая довольную усмешку.
– Я не была расстроена. Я была в ярости. Лицо ее приняло насмешливое выражение, но глаза и губы все еще оставались напряженными, какими были весь вечер, и он ощутил скованность в ее теле, отчего ему стало не по себе.
– А теперь? – Он заметил, что невольно вложил в свой вопрос больше многозначительности, чем требовалось.
– А теперь могу рассматривать эту ошибку с полным спокойствием, потому что верю, что ваша деликатная чувствительность гораздо больше оскорблена, чем моя. – Она натянуто улыбнулась.
Он провел пальцем по вырезу корсета, по теплым холмикам ее грудей. Она закрыла глаза от этого прикосновения, прерывисто вздохнула, однако напряжение не спало. Что не так? Конечно, она больше не ожидала вопросов, равно как и не казалась женщиной, которая что-то скрывает. Видимо, она вся сжалась в ожидании его ответа. Но какого именно ответа?
– Моя деликатная чувствительность может быть оскорблена упаковкой, но подарком – ни в коем случае.
– Значит, теперь я стала подарком, да?
Он резко вскинул голову, уязвленный ее внезапной язвительностью. Что произошло между их поцелуями в «комнате единорога» и этим моментом, что заставило ее так отдалиться?– Я думаю, это лучше, чем назвать вас платежом. Ее светлые глаза сверкнули, она раскрыла было рот, однако не произнесла ни слова.
– Нечего сказать? – тихо спросил он. Она нахмурилась:
– Вы не дали мне достойного ответа.
Это была Виктория, которую он знал. Рейберн испытал облегчение.
– Ну что же, – сказал он, – придется найти что-то стоящее.
И прежде чем она успела спросить, что Рейберн имеет в виду, он быстро расшнуровал корсет. Потом спустил с ее плеч лямки, и корсет упал на пол.
Черт побери! Вот такой она была неотразима, с волосами, рассыпавшимися по плечам, сорочкой, сквозь которую угадывались выпуклости грудей, темные соски и узкая талия. С выражением уязвимости в глубине глаз.
Однако напряжение оставалось – в том, как скованно она держалась, в плотно сжатых губах. Чего она хочет? Чего боится? Эта мысль не давала ему покоя.
Она встретилась с ним взглядом и внимательно всматривалась в его лицо. Казалось, она пытается содрать с него кожу, вторгнуться в него и обследовать каждый сокровенный уголок его души. Выражение лица Байрона изменилось, оно тоже стало напряженным.
– И что вы видите, когда смотрите на меня вот так? – вдруг спросила она с настороженностью в голосе.
– Я вижу желанную женщину, которая половину своей жизни занималась тем, что обманывала себя. – Ее лицо стало непроницаемым. – А что видите вы, когда смотрите на себя?
Вопрос этот, судя по всему, застал ее врасплох, но она не колеблясь ответила:
– Дуру, которая стареет, а ума так и не набралась.
Виктория отвернулась, но он успел заметить на ее лице гримасу боли.
Она все еще жалеет, что разоткровенничалась сегодня днем, вдруг понял Рейберн. Ему хотелось узнать ее тайны с того момента, как он ее увидел, но он никак не предполагал, чего ей будет стоить эта откровенность, а также что его может встревожить причиненная ей боль.
Но почему, собственно, это причиняет ей боль? Будь даже она девственной, приехав сюда, заключив сделку, все равно потеряла бы невинность. Так что вся эта история казалась почти банальной. Однако неожиданно он понял, что не сама по себе история, а откровения, на которые она решилась, делают ее уязвимой.
Он подумал о собственной слабости, о том, как больно было делать признания той, которую он считал самой доброй в мире, и услышать от нее в ответ оскорбления... Виктория была как натянутая струна, опасаясь, что Байрон оттолкнет ее.
Он взял ее за подбородок и осторожно повернул к себе. Она смотрела в одну точку, и ей стоило невероятных усилий поднять на него взгляд. В глазах ее он увидел боль. Теперь будь осторожен, сказал он себе. Если он откликнется на ее вожделение, а не на слова, она замкнется в себе, и он ее потеряет.
Рейберн уже не мог отрицать, что угроза потерять ее пугает его, так что слова выбирал очень осторожно.– Вы достаточно умны, чтобы осознать ошибки прошлого, а это не каждому дано.
Она натянуто улыбнулась, однако лицо стало менее напряженным.
– Мне нравится думать, что я умен, хотя понимаю, что это иллюзия. А теперь о главном... Ну же, Цирцея. Не надо хмуриться. Тайны, которые вы мне доверили, никто никогда не узнает. Я их считаю бедой, а не позором. Все мы глупцы, когда речь идет о нашем сердце. Однажды я вообразил себя отчаянно влюбленным в дочь приходского священника и повел себя в отношениях с ней невероятно смешно. Я был старше годами, чем вы, когда совершили свое безумство, даже старше, чем ваш предполагаемый муж, должен признаться со стыдом, но куда менее опытен, уверяю вас, потому что редко выезжал из поместья своих родителей. Поэтому в двадцать два года был скорее мальчишкой, чем мужчиной, и очаровательная черноволосая девушка с приятными манерами и милой улыбкой превратила меня в дурака, который декламировал стихи и писал письма.
Виктория улыбнулась искренней, хотя и едва заметной улыбкой.
– Не могу себе этого представить.
– Я бы тоже не мог, но слишком хорошо все помню. – Он умолк, на него нахлынули воспоминания. Шарлотта Литтлвуд была добродушной, милой и честной, правда, немного избалованной и не особенно умной.
– И что же сталось с вашей черноволосой музой? Вопрос Виктории вернул его к действительности.– Отец не одобрил мой выбор, потому что не мог себе представить, что будущий герцог может иметь благородные намерения касательно дочери священника, хотя, уверяю вас, это не остановило бы меня, если бы она ответила мне взаимностью. – Он с горечью улыбнулся.– Но она не ответила. Я мог бы удовольствоваться ее улыбкой, но она не подарила мне ни одной. Она боялась меня и поэтому не могла полюбить. Она обручилась с другим, и я стал развлекаться, как мог, в Лондоне. – Это было достаточно правдиво, но что-то осталось недосказанным. Он видел, что его ухаживания не оставляют Шарлотту равнодушной, ее осторожность уступила место сдержанному любопытству, но у него не хватило смелости сделать признание.
