Навеки моя - Рэддон Шарлин (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
Эри взглянула вверх и поймала его взгляд – он смотрел на нее с напряженностью хищника, слишком долгое время обходившегося без добычи. В этот момент ей словно открылась истина, большая, чем жизнь, – правильно ли то, что будет, или нет, все, что происходило между ней и Бартоломью Нуном, было предначертано судьбой.
Эри безоговорочно верила в судьбу. Когда ее отец умирал, и она вспомнила о письме адвоката мистера Монтира, в котором излагалось желание его клиента иметь невесту, она поняла, что у судьбы есть еще кое-что в запасе для нее, кое-что, ожидавшее ее в дальнем краю, называемом Орегон. Теперь она знала, что это было.
Казалось, воздух вокруг них звенел и гудел, как разбуженный пчелиный рой, когда они с Бартоломью возвращались домой. Каждый раз, когда он касался ее или подавал ей руку, помогая преодолеть опасное скользкое место, Эри чувствовала, как глубоко в ней вспыхивала искра. Она поймала себя на том, что норовит дотронуться до него при любом случае. Внизу живота у нее начиналось приятное покалывание, а сердце ускоряло свой бег. Отнюдь не новые ощущения; в той или иной степени она испытывала их с самого момента прибытия в Портленд. Само собой, город и весь Орегон были тут ни при чем. Причиной был мужчина, который шел рядом с ней. Бартоломью.
Эри знала немногих мужчин. И ни одного из них достаточно хорошо. Будет ли она испытывать те же ощущения с Причардом Монтиром? Но в глубине души она знала, что не будет. Бартоломью был ее судьбой, и именно ему было предназначено познать ее любовь.
Густые, зловещие облака собирались в небе, превращая сумерки в ночь. Пар серебристыми клубочками вылетал у них изо рта, пока они устало шагали к дому, на крыльце которого развалился Боунз. Температура понизилась. После того как они сняли облепленные грязью сапоги и верхнюю одежду, Бартоломью снова разжег огонь, который в их отсутствие тлел янтарными угольками в камине.
– Святая Сэди! – воскликнула Эри позади него. – Ax, Бартоломью, кто-то оставил здесь это несчастное мертвое создание.
Он повернулся и увидел, что она в ужасе смотрит на окровавленную, освежеванную тушку кролика, которую он оставил в раковине.
– Я подумал, что тушеное кроличье мясо было бы кстати, – весело сказал он.
Эрию передернуло:
– Вы же не думаете, что я… дотронусь до этого?
– Знаете что, – заявил он, посмеиваясь, – я займусь кроликом, а вы приготовите к нему овощной гарнир.
Вскоре аромат тушащихся на медленном огне картошки, моркови, лука и мяса наполнил воздух. Пока они готовились, Эри сидела у стола над раскрытой книгой доктора Чейза, хотя взгляд ее чаще останавливался на спине Бартоломью, смазывавшего упряжь, чем на странице с текстом. Когда еда была готова, она отложила книгу в сторону и пригласила его к столу. Если не считать просьбу передать соль или дежурных замечаний о еде или погоде, они ели в молчании. Он как раз обмакивал в остатки подливы к тушеному мясу кусочек подгоревшего печенья, когда Эри сказала:
– Мы оба сироты.
Бартоломью ожидал услышать что угодно, но только не это:
– Что вы сказали?
Эри встала из-за стола, оставив ужин недоеденным, и опустилась на колени перед камином. Ее волосы были влажными и спутанными. Он смотрел, как она вытаскивает заколки, как ее волосы струятся по плечам до самого пола, когда она опускается на пятки. Эри расчесывала их пальцами, вытаскивая то лист, то сосновую иголку и бросая их в пламя. Огонь в камине подсвечивал ее безукоризненный профиль, придавая ей почти классическую красоту, от которой у Бартоломью захватывало дыхание.
– Вы и я, мы оба сироты, – повторила она.
Он ждал, с удивлением осознавая, что знает ее уже достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что ее слова – какими бы странными или несвязными они ни казались – со временем обретут положенный смысл. Она к чему-то подводила его. Дождь со снегом мягко стучал в окно, это было похоже на барабанный стук пальцев по дереву.
– В Новой Гвинее, – продолжала Эри, как будто меняя тему разговора, – есть птица, которую называют шалаш-ницсй, потому что самец строит для своей подружки гнездо, устанавливая веточки и хворостинки вокруг молодого дерева таким образом, что получается шалашик. Она покрывает пол мхом, затем украшает его разноцветными камешками, радужными крыльями жуков и цветами. Когда прилетает самочка, самец танцует вокруг нее, держа в клюве орхидею, чтобы заманить ее внутрь. Некоторые шалашницы даже раскрашивают стены пучками листьев, обмакивая их в сок ягод.
Он ничего не сказал на это, просто терпеливо ждал. Когда она вновь заговорила, голос ее был низким и задумчивым:
– Я могу рассказать вам сколько угодно таких романтических историй – например, о том, как самец журавля кланяется своей потенциальной партнерше и как он танцует, превращая свои движения в грациозный балет на воде. В конце самец возбуждается настолько, что просто набрасывается на самку. И конечно же, нельзя не сказать о лебедях-трубачах, которые буквально танцуют над водой. Или о больших гребенчатых утках-поганках, которые танцуют с пучками донной травы, свисающими из их клювов. Я даже могу подробно рассказать вам, как птицы совершают акт спаривания.
Она приподняла руки на секунду и уронила их на колени:
– Но у меня нет ни малейшего представления о том, как совершают те же действия человеческие существа.
Комната погрузилась в молчание.
Бартоломью уронил последний кусочек своего печенья на тарелку и проглотил его. Как он и ожидал, все стало на свои места. Его охватило болезненное, выворачивающее внутренности ощущение, на которое он так хотел бы не обращать внимания.
Эри почувствовала, что краска заливает ее щеки, но она, едва дыша, ждала, что он скажет или сделает. Секунды шли одна за другой, шипение и треск огня в камине становились все громче и громче, и наконец она рассердилась. Сжав кулачки, она резко повернулась к нему:
– Почему размножение человека, вещь, столь важная для каждого живого существа, покрыта завесой столь абсурдной таинственности? Или я похожа на идиотку, которой никто никак не решится доверить такие сведения?
Темное лицо Бартоломью покраснело:
– Ну что вы, конечно же, не похожи.
Он вскочил со своего стула так резко, что тот забалансировал на одной ножке, прежде чем опуститься снова на все четыре. Бартоломью наполнил свою чашку кофе, сделал большой глоток и поперхнулся горячей жидкостью. Эри подбежала к нему, чтобы постучать по его спине.
– Ну вот, – сказала она, как будто между ними ничего не произошло. – Теперь с вами все в порядке?
– Да, – он снова закашлялся, – спасибо, со мной все хорошо.
– Нет. Вы шокированы и, вероятно, испуганы, – повернувшись кругом, она направилась к камину. – Размножение человека – это не тот предмет, над которым задумывается хорошо воспитанная женщина, особенно незамужняя. Мы должны делать вид, что такого рода отношений не существует, и падать в обморок при любом намеке на что-либо столь вульгарное, как физиологические функции. Но, будучи женщиной, я остаюсь человеческим существом не в меньшей степени, чем мужчина.
Положив одну руку себе на бедро, а другой рассекая воздух, как ножом, она приблизилась к нему; глаза ее горели, ноздри раздувались:
– Это также не означает, что мы не испытываем тех же потребностей, что и мужчины. А поскольку именно мы вынашиваем детей и терпим боль во время их рождения, совершенно очевидно, что мы имеем право хотя бы на то, чтобы иметь полное представление обо всей этой процедуре до того, как мы ей подвергнемся.
В совершеннейшем затруднении Бартоломью потер сначала шею, а затем подбородок, уже темный от свежей щетины – она появлялась на его лице каждый вечер. В тишине, воцарившейся в комнате после ее тирады, было слышно, как трется о его загрубевшие пальцы щетина. Он взглянул на Эрию, которая по-прежнему гневно смотрела на него, как будто предлагая поспорить с ее утверждениями. Она определенно намеревалась вырвать у него ответ, и Бартоломью не представлял себе, как выпутаться из этого положения. Наконец он прочистил горло и, старательно глядя в сторону, произнес:
