Бог войны и любви - Арсеньева Елена (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗

— В вашем доме заговорщики! Они говорили о летательной машине Леппиха! Я слышала, видела… Там еще была маркиза!

Мадам Жизель чуть нахмурилась, но голос ее звучал холодно и ровно:

— Чепуха. Маркиза еще вчера отбыла в Санкт-Петербург.

— Я видела маркизу, говорю вам! — кричала Ангелина. — С ней были три долговязые бабы… их звали Сен-Венсан, Ламираль и Моршан. Я помню: Моршан рыжий, у него такой тяжелый голос, будто чугунный.

Глаза мадам Жизель взглянули на нее, вскинув брови.

— Вы бредите, Анжель! — прошептала она бледными, непослушными губами. — Три бабы — или мужчины?! Вы бредите. Это от потрясения… Вас изнасиловали, у вас жар, горячка. О Боже, Mon Dieu, почему это случилось в моем доме?!

Ангелина заморгала. Ее изнасиловали? Ее? Нет! Она в который раз оправила на себе смятое платье. Счастье, что по холодной сентябрьской погоде она надела этот синий шелк! Легчайшая дымка ее летних бальных платьев была бы изорвана нетерпеливыми руками Никиты. А они? Заметили они его? Узнали? Не дай Бог! Дойдет слух до деда — не миновать беды, вызовет он Аргамакова на дуэль, забудет про свои года!

— Кто это был? — шепнула осторожно. — Вы видели?

— Какой-то мерзкий простолюдин, ремесленник, — с ненавистью ответил Фабьен. — Грязный, оборванный… как он пробрался в дом — не знаю. Верно, что-то хотел украсть!

Ангелина на миг перестала дышать.

Простолюдин, ремесленник, вор — не тот ли самый, кого она видела через окошко?

А чего ты ждала, Ангелина? Что Фабьен скажет: это был гусар в ментике с золотыми пуговицами? Или, еще хлеще, — сероглазый водяной?

Ох, Боже ты мой, Господи, ей все привиделось! Это был не Никита! А она-то поверила, сама себя обманула!

Ангелина залилась слезами, и при виде ее безудержного отчаяния Фабьен вовсе потерял голову:

— Проклятый вор! Воспользовался суматохой бала, прокрался в дом, чтобы ограбить… и ограбил-таки, и похитил невинность той, которую я люблю!

Он яростно рванул шелковую скатерть со стола, на котором совсем недавно «проклятый вор» так грубо, по-хозяйски обладал милой, невинной Анжель, и вдруг перехватил недоуменный взгляд матери, устремленный на эту смятую, влажную от пота голубую шелковую скатерть, на которой, кроме пятен пролившегося семени, не было больше ничего… никаких следов «похищенной невинности».

И Ангелина, изумленная страстным признанием Фабьена, тоже раскрыла глаза как раз вовремя, чтобы поймать понимающую переглядку матери с сыном — и похолодеть: ее тайна открыта!

— Так, так, — медленно проговорила мадам Жизель. — Похоже, отстирать эту скатерть будет куда легче, чем мне казалось!

— Да, — растерянно кивнула Ангелина, от страха не понимающая, что говорит. — Наверное… Я очень рада…

— Рада? — Мадам Жизель тихонько рассмеялась. — Не сомневаюсь. Ты слышал, Фабьен? Она рада! Наша humble violette [36] очень рада! Он доставил тебе удовольствие, этот мужик? И кричала ты от страсти, а не от страха, верно?

Ангелина отшатнулась от грубости, от неожиданности последней фразы, от враз изменившегося, словно бы постаревшего, отяжелевшего лица мадам Жизель.

— Нет, что-то плохо верится! — расхохоталась француженка, и ее смех еще больше напугал Ангелину. — Знавала я русских любовников; они берут только размерами да силою, а галантное обхождение, умение усладить даму, сделать любовное действие восхитительным, волнующим, незабываемым — это не для них!

— Maman, — осторожно вмешался Фабьен, — сейчас не время…

— Вот как? — дернула плечами графиня. — Отчего же? Время, самое время! Ты уже давно должен был залезть к ней под юбку, а не ждать, пока это сделает дохляк Меркурий!

— Меркурий?! — взвизгнула Ангелина. — Да вы с ума сошли?!

— Что, не он был первым? — искривила накрашенный рот мадам Жизель. — А кто? Капитан Дружинин? Или еще раньше, в Любавине? Какой-нибудь вонючий конюх? Держу пари: пока твоя бабка жаловалась мне на твою замороженную натуру, ты валялась на сене или на песке с первым попавшимся гусаром!

Ангелина открыла было рот, но захлебнулась своим возмущением. А что возмущаться-то? Графиня хоть груба (отродясь не слыхивала Ангелина, чтоб француженка, высокородная дама, так выражалась! Это русским деревенским барыням свойственно, а уж никак не сей одухотворенной особе!), да почти во всем права. Вишь ты, даже про гусара угадала. Но что бы ей до Ангелининой утраченной невинности? Или впрямь имел на нее какие-то серьезные виды Фабьен? Что ж молчал до сей поры? Больно робок, нерешителен оказался — вот и остался с носом. Теперь страдает…

— Да вы же сами, maman, — с болью выкрикнул Фабьен, — наказывали быть осторожней с Ангелиною, мол, она дочь своей матери, от нее всякого можно ожидать!

— Она-то дочь своей матери, а ты… ты словно бы и не сын своего отца! — запальчиво возразила мадам Жизель. — Ты разрушил все мои планы своим выдуманным благородством! Счастье, что твой отец так и не узнал, какой тряпкой оказался отпрыск столь славного рода!

Фабьен побагровел и так решительно шагнул к матери, что Ангелине показалось, будто он сейчас ударит ее. Однако графиня даже не отшатнулась, а только рассмеялась, подбоченясь:

— Неужели? В кои-то веки ты решишь со мной поспорить? Желаешь поступить как мужчина и наследник своего достойного отца?

— А также вашего достойнейшего брата! — словно безумный выкрикнул Фабьен. — Вы упрекаете меня в слабости нрава и в нерешительности — но и сами знаете, что дети, родившиеся от кровосмесительной связи, не отличаются силою духа!

— Придержи язык! — закричала мадам Жизель. — Будь ты проклят, если скажешь еще хоть слово!

Ангелина невольно заслонилась ладонями. В жизни она не слышала такого исступленного крика, таких страшных, непонятных слов… вдобавок она мало что поняла, не знала ничего о кровосмесительных связях. И вообще лицо мадам Жизель испугало ее более всего. Белила, румяна, сурьма, прежде казавшиеся наложенными столь естественно, теперь делали ее лицо похожим на грубо размалеванную куклу. И когда мадам Жизель уставилась на нее безумными, невидящими глазами — непроглядно-черными, огромными! — нервно перебирая своими длинными сухими пальцами край кружевной шали, Ангелину затрясло, ибо она вообразила, что графиня сейчас набросится на нее, изорвет в клочья этими скрюченными пальцами с острыми когтями. Но мадам Жизель не двинулась с места; и хотя все еще не сводила с нее глаз, в них медленно угасал пламень безумия, а взгляд приобретал более осмысленное выражение. Наконец она шумно перевела дух и, на миг прикрыв лицо ладонями, взглянула с ласковой улыбкой на взъерошенного, ожесточенного Фабьена.

— Прости меня, сын, — произнесла она голосом, столь мягким и музыкальным, что любой сторонний зритель зарыдал бы от умиления перед этой картиною нежной материнской любви. Но сторонних зрителей здесь не было, а Фабьен и Ангелина смотрели на графиню с прежним настроением: он — с обидой и гневом, она — с нескрываемым ужасом. А мадам Жизель продолжала столь же проникновенно: — Ты для меня дороже всего на свете, и я не могла не страдать, зная, на какой пьедестал ты возносишь сие дерзкое, недостойное создание!

Фабьен открыл было рот, готовый к новым возражениям, но мадам Жизель успела прежде:

— Вспомни, как погиб твой отец, — произнесла она негромко, но с такой силой неизбывного горя, что Фабьен отшатнулся, как от удара, сник, отошел и упал на диванчик, забившись в угол, отвернувшись, зажав уши, словно не желая ни видеть, ни слышать, ни знать, что произойдет с Ангелиною далее. Мадам Жизель еще какое-то мгновение пристально смотрела на сына, словно утверждая этим взглядом свою нерушимую власть над ним, а потом повернулась опять к Ангелине — и вновь ужас поверг было ее в дрожь; однако на губах графини порхала привычная ласковая улыбка, а глаза были ясны и приветливы. Переворошив горку разноцветных шелковых подушечек, на восточный манер разбросанных по широкой тахте, графиня нашла среди них маленькую книжку в сафьяновом переплете какого-то вызывающе-красного цвета. Ангелина успела поймать взором имя автора: «Фанни Хилл»; и еще по-английски: «Мемуары женщины…», а дальше она не разглядела.