Город грешных желаний - Арсеньева Елена (бесплатные серии книг txt) 📗
Несчетное количество гондол, фантастически разукрашенных, убранных цветами, лавровыми ветвями, алым шелком, на которых играла музыка, покрывало море от площади Сан-Марко до самого Лидо, естественного мола Венеции, уходящего глубоко в море. Среди них покачивалась и гондола Аретино – также убранная алым шелком, большая, но проворная. Разумеется, и ее felce (каютка) снаружи была отделана атласом, а изнутри бархатом. От носа до кормы лодка сияла золотой бахромой, радовала глаз причудливыми восточными вышивками. Но больше всего очаровал Троянду ferri – гребешок-водорез на носу, который был не только вызолочен, но и украшен страусовыми перьями и цветами; к тому же на ferri горел драгоценными камнями щит с гербом нового патриция Аретино. Рукоять массивного весла покрывала серебряная чеканка, а баркайоло, наряженный в бархат, шитый золотом, являлся как бы частью великолепного сооружения. Это была поистине роскошная гондола (некоторые состоятельные венецианцы даже разорялись на отделке своих гондол!), и Троянда только теперь поняла, что имел в виду ее возлюбленный, сказав однажды: «Что касается меня, то я хотел бы, чтобы после моей смерти господь превратил меня в гондолу или хоть в навес к ней, а если это слишком, то хоть в весло, в уключину или даже в ковш, которым вычерпывается вода из гондолы». К тому же оказалось, что волшебник Аретино пригласил в свою ладью самого Тициана и даму Корреджо, так что Троянда, возбужденная тем, что ей предстояло вечером, и тем, что наконец-то удостоилась встречи с этими великими людьми, не знала, куда девать себя от радости и смущения.
Впрочем, никто из окружающих не обращал на нее внимания – разумеется, кроме Пьетро. Все зрители: знать, ремесленники, рыбаки, явившиеся в залив на своих лодках, покрытых сетями и цветами, во главе со своим собственным дожем (il Doge de'Nicolotti), – не отрываясь смотрели, как архиепископ благословлял перстень и подавал его дожу Венеции.
Затем прелат вылил сосуд, полный святой воды, в море, и дож величественным жестом бросил туда перстень, произнося древние, заветные слова: «Море, мы обручаемся с тобой в знак нашего истинного и вечного господства!»
Ударила музыка, в воду охапками полетели цветы, и бирюзовая соленая вода залива сделалась розово-алой и сладостно-благоуханной от великого множества роз. Буцетавр, медленно развернувшись, торжественно двинулся в обратный путь, а следом потянулись гондолы зрителей.
На взгляд Троянды, обряд закончился слишком быстро. Она почему-то ощутила себя обманутой. Как, и это все?! Так долго ждали, столько предвкушали… А может быть, ей так показалось потому, что она всем существом своим ждала и предвкушала другое событие? Дай бог, чтобы эти ожидания не были обмануты!
А Пьетро, и великий художник, и дама Корреджо были в восторге. Донна Вероника даже прослезилась от умиления, в то время как Троянда сидела в уголке, ощущая себя отчаянно одинокой и чужой всем этим людям, этому блеску и буйному веселью. Где-то там, в заснеженных просторах, которых она почти не помнила, была убита ее мать. И пусть это страшное событие произошло чуть ли не пятнадцать лет назад, Троянде сейчас казалось, что ее отделяет от него один-единственный миг. Сердце Дашеньки стонало от горя, но ей пришлось выдержать и медленное возвращение, когда густая золотая мишура гондол покрыла Большой канал, и долгий, долгий обед… Троянда впервые оказалась за общим столом в доме Аретино. Около полусотни обедающих собралось здесь, и Пьетро, окруженный знатными особами, веселый, хмельной, хохочущий, торжественно восседал среди них, далекий, как никогда. Троянда ела рассеянно, не ощущая вкуса, не без удивления поглядывая на стайку молоденьких, хорошеньких женщин, одетых в свободные одеяния, с роскошно убранными волосами, которые почему-то не сводили с нее глаз, перешептываясь и пересмеиваясь. Словом, обед был истинным мучением, которое длилось до тех пор, пока надменный, сдержанный Луиджи не позвал Троянду от стола и не вывел в соседнюю комнату, где ее ждала женщина с безумными от усталости глазами, нагруженная пухлым узлом.
Это была портниха, привезшая костюм, и при виде ее Троянда первый раз за день перевела дух: ее замысел двинулся к осуществлению.
И Большая, и Малая площади, и прилегающие улицы, и Большой канал были залиты разноцветными огнями. Всюду танцевали маски, и те, кто смотрел с балконов на это зарево венецианского карнавала, на это море людей, блестящее золотой чешуей, зелеными и голубыми крыльями, перьями всех цветов, причудливыми и пестрейшими головными уборами, целыми волнами развевающихся во все стороны лент, позументов, полотнищами атласа, бархата и парчи, поддельными каменьями, сверкающими, как настоящие, и настоящими, блеск которых затмевал огни, – уже не могли разобрать, кто как здесь одет. Сверху было видно только удивительное сочетание красок, слышен только общий веселый гул, и в конце концов начинало казаться, что это одно тысячеголовое, пестрое, восхитительное, многоцветное существо мечется внизу. Процессии, одна другой ярче, с фонарями, хоругвями, знаменами, вызывали восторг, рукоплескания, крики – и растворялись в толпе масок. Маски слонялись тысячами, скапливаясь кое-где до такой степени, что между ними действительно яблоку нельзя было упасть.
Все вышедшие на улицу, даже священники, настоятель капуцинов, папский нунций, почтенные матроны, маленькие дети, уличный сброд, были в масках. В эти дни царила полная свобода, князь и солдат, куртизанка и догаресса – все равны; всякий может выбранить любую маску. Там и сям мелькали французы, адвокаты, калабрийцы, мавры, крестоносцы, святые, испанские солдаты; все пело, играло, танцевало, кричало, рукоплеща или освистывая тот или иной костюм. Было из чего выбирать: ведь на узких улочках кругом Большой площади, да и на самой Мерчерие все лавки сегодня торговали только костюмами, немыслимыми головными уборами и масками. Ведь в этой толчее отрывались пуговицы, кружева и оборки, трещали по швам камзолы и корсажи, слетали шляпы и пряжки, подламывались каблуки, падали наземь ленты, мялись юбки… Словно бы какое-то безумие захватывало всех, и самые знатные дамы, обнаружив дыру, или оборвавшийся шлейф, или лопнувший рукав на платье, которое неделю, стежочек к стежочку, шила и украшала золотым кружевом дорогая портниха, спешили сменить его в первой попавшейся лавчонке на дешевое, полотняное, до того накрахмаленное, что оно стояло колоколом и грохотало при каждом движении, но столь раскрашенное и обвитое «золотой» и «серебряной» мишурой, что, казалось, всех сокровищ испанской короны будет мало, чтобы заплатить за этот блеск!
Ох и наполнили нынче свои кошельки господа купцы, распродавая яркий, блестящий товар! Ох и нагляделись на красавиц, которые без всякого стеснения переодевались на глазах у всех и бежали с визгом и хохотом, захваченные одной безумной страстью: танцевать, веселиться! Поэтому, когда Марко увидел высокую женскую фигуру, окруженную слугами, расчищавшими для нее дорогу в толчее, он решил, что даме нужно сменить ее бледно-зеленый наряд, и возвысил голос, на все лады восхваляя свой товар, чтобы покупательница не свернула к соседу-конкуренту.
Однако произошло нечто странное. Не дойдя десяти шагов до лавки, дама замерла. Стройный слуга, весь в черном, похожий на секретаря из знатного дома, скользящей походкой приблизился к ней… дама схватилась за горло, словно от испуга и боли… а потом секретарь внезапным движением накинул на нее кроваво-красный плащ – и, к великому изумлению Марко, дама удалилась, так ничего и не купив.
Он пожал плечами – и мгновенно забыл о том, что произошло, потому что в эту минуту в лавку вбежала возбужденная служанка и принялась переодеваться в первый попавшийся наряд с такой поспешностью, что ее хорошенькие грудки вывалились из корсета, и вид их придал мыслям Марко совсем другое направление.
Однако каково же было его потрясение, когда на следующий вечер повторилось то же явление! Дама в бледно-зеленом наряде, прикрывающая лицо черной бархатной маской, приблизилась к лавке и стала перед витриною – теперь уже на расстоянии пяти-шести шагов. Марко, осклабившись, зазывно замахал руками, но только глаза вытаращил, когда тот же слуга окутал даму тем же плащом – и сразу вслед за этим ее как бы окровавленная фигура скрылась в толпе.
