Гентианский холм - Гоудж Элизабет (читать бесплатно полные книги txt) 📗
Стелла знала яблони так хорошо, что иногда по вечерам, лежа в постели, называла своих любимцев по именам, поскольку дала имена большинству из них, и представляла их, стоящими перед ней, каждого в неповторимой красоте аромата и цвета. В центре возвышался король всех яблонь — герцог Мальборо, огромный Бленим; среди ветвей которого, внизу, все стояли во время святочного пения рождественских гимнов, когда приходил Сочельник.
Стелла бежала по саду, и по пятам за ней вприпрыжку скакал Даниил, при приближении которого дети врассыпную бросались в разные стороны, и, проносясь мимо деревьев, девочка ласково окликала каждого по имени:
— Полли Пермейн, ты отлично выглядишь сегодня! Боб Брэмли, у тебя на макушке такой прелестный золотой хохолок. Джон Джонатан, а у тебя все ли в порядке?
Но приблизившись к старому Герцогу, она остановилась, положив руку на пустотелый ствол с круглым дуплом, служившим входной дверкой синицам, и, подняв кверху голову, поглядела на ветви, покрытые серым лишайником. Она подумала, что Герцог наверняка обладает волшебной силой. На нем ведь росла омела, что являлось хорошим знаком. И все птицы любили его, и это тоже было отличной и верной приметой.
Поползни проворно сновали по королю яблонь вверх и вниз, как мыши; и иногда, зимой, вокруг него сияла легкая светлая снежная дымка, созданная взмахами крыльев небольших птичек: зябликов, синиц, малиновок, которые порхали вокруг веток, стряхивая с них снег. Редкий гость для Викаборо — дрозд — неизменно пел свою вечернюю песню на самой верхушке Герцога, и дятел постоянно навещал его; а если бы вы выглянули из кухонного окна морозным зимним утром, то непременно увидели бы белую сову, возвышающуюся, величаво и горделиво, на своем престоле — самой нижней ветке Герцога.
— Дюк, — прошептала Стелла, — верни мне Захарию. Ну, пожалуйста, Дюк.
В ответ ей на голову и плечи осыпался ливень золотых листьев, и девочка, продолжая смеяться, вместе с Даниилом, лающим и прыгающим около нее, поспешила к деревянному сараю в дальнем конце сада, у которого все уже собрались вокруг пресса для получения сидра: отец и матушка Спригг, старый Сол, Мэдж, Ходж и Джек Крокер, крестьянский парень. Ходж тепло приветствовал маленькую хозяйку, но остальные были слишком заняты, чтобы уделить ей нечто большее, чем кивок и улыбка. Шем, небольшая серовато-гнедая девонширская лошадь, грациозно двигалась по кругу, с усилием вращая планку; и из-под двух трущихся друг о друга камней сок потоком устремлялся в корыто.
Все были счастливы и взволнованы, так как отец Спригг в эти дни удачно продал сидр. Сидр всегда пользовался хорошим спросом у моряков, и благодаря кораблям, заходящим в Торбей, отец Спригг мог бы продавать даже в два раза больше сидра, чем было приготовлено. С его фруктового сада, площадью чуть ли не в полтора акра, и с яблонь, что росли на Старом лугу, в урожайный год можно было получать до сорока больших бочек сидра, но жажда моряков была так велика, что сейчас он выручил по три гинеи за бочку. Отец Спригг изготовлял три вида сидра: необработанный, забродивший сидр, который употребляли исключительно девонширские мужчины и от которого у уроженцев других мест случались колики; сладкий очищенный сидр — для слабых желудком иностранцев; и самый лучший, крепкий и ароматный, получаемый после кипячения двух бочек до объема одной. При доставке сидра морякам следовало твердо знать корабль ли это с девонширцами или нет, так как поднимался ужасный шум, если необработанный сидр получала команда иностранцев, и — что еще хуже — если сладкий сидр попадал к девонширцам.
— Ты не проголодалась, ласточка моя? — спросила Стеллу матушка Спригг, пока обе они, стоя рука об руку, наблюдали за работой Мэдж и мужчин.
— Меня угостили яблочным пирогом в Торрском аббатстве, — ответила девочка.
— В Торрском аббатстве! Боже мой! Только пирог? Пойдем скорее, ласточка, я накормлю тебя хлебом с молоком и медом.
Они сели за кухонный стол, и Стелла начала обедать, все время помня о хороших манерах и стараясь ничего не рассказывать матушке Спригг, в то время, когда рот был набит едой. Матушка Спригг улыбалась и цокала языком от удивления, что она делала всегда, когда замечала, что Стелла опять научилась чему-то такому, что было выше ее, матушкиного, понимания.
Это всегда казалось ей совершенно невероятным. Посещение домов богачей! Она считала такие визиты еще одним барьером, который доктор Крэйн воздвигал между ней и ее любимым детищем. Внезапно Стелла подняла глаза, и матушка Спригг почувствовала острую боль в сердце. Девочка помолчала и тихо, едва слышно прошептала:
— Матушка, пожалуйста, можно я возьму маленький коралл, медальон и платок, принадлежавшие… принадлежавшие…
Она запнулась и с мольбой поглядела на матушку Спригг, не желая называть словом «мама» позабытую женщину в нарядном зеленом платье в присутствии этой, другой женщины, которой прошлым вечером сказала:
— Вы — моя настоящая мама.
Матушка Спригг вспыхнула, но продолжила твердым голосом:
— Твоей настоящей маме. Да, ласточка, они твои по праву. Давай поднимемся в мою комнату, и отдам их тебе прямо сейчас.
Держась за руки, они поднялись наверх, и матушка Спригг вынула из-под стопки белоснежных ночных сорочек с оборками, лежавших в ящике комода маленькую, украшенную морскими ракушками деревянную шкатулку.
— Вот она, девочка моя. Эта шкатулка принадлежала еще моей матери, которую звали Элиза; когда-то я хотела назвать тебя этим именем. Я тоже дарю ее тебе.
Стелла взяла шкатулку, поцеловала матушку Спригг, бросилась в свою комнату и заперла дверь. Матушка Спригг, все еще ощущая острую боль в сердце, вернулась на кухню и принялась за привычную работу, которая — благодаря Господу — никогда не имела конца.
Стелла присела на кровать, положила шкатулку на колени и, наконец, решилась открыть ее. Внутри лежал носовой платок, тщательно выстиранный и старательно выглаженный матушкой Спригг. Он был вполне обыкновенным, за исключением монограммы, вышитой в углу. Внутри свернутого платка лежал коралл и незамысловатый золотой медальон на золотой цепочке. Медальон легко открылся, и внутри, как и говорила матушка Спригг, лежал локон темных волос, прикрытый стеклом, и клочок бумаги, исписанный буквами на непонятном языке, который, по утверждению матушки Спригг, никто не слышал и на котором никто не говорил. Но Стелла не смогла показать этот кусочек бумаги доктору Крэйну, так как тогда он сразу узнал бы… Это был греческий язык… Стелла еще не продвинулась в его изучении так далеко, чтобы воспринимать греческие буквы в книгах доктора. Сердце ее забилось сильнее. Она надела медальон на шею и спрятала его под платьем, а коралл и платок положила обратно в шкатулку, которую сунула в маленький сундучок. И сразу же, не дав себе времени подумать обо всем этом, отложив это до сна, сбежала вниз, чтобы помочь матушке Спригг с выпечкой хлеба… Никогда, никогда, и она обязана справиться с этим, не должна была матушка Спригг узнать о чем-то таком, что заключалось внутри Стеллы и горько рыдало о ее настоящей маме, как никогда прежде не переживало и не плакало о матушке Спригг. И поэтому, когда они вместе месили тесто и лепили хлебы, Стелла была весела, как никогда прежде. Матушка Спригг ласково и грустно подумала о том, какой же, ее ласточка, еще смешной и маленький несмышленыш. Способна ли она вообще что-нибудь чувствовать и понимать?
Этим вечером отец Спригг сделал непредсказуемую и невероятную вещь — он пропустил несколько глав Библии!
— Так как урожай очень хорош в этом году, а урожай яблок — особенно, мы с благодарственной молитвой сразу перейдем к тридцать третьей главе, — сообщил он изумленным домочадцам. Затем прочистил горло, послюнявил указательный палец и, перевернув несколько страниц, приступил к чтению:
— Да благословит Господь землю его вожделенными дарами неба, росою и дарами бездны, лежащей внизу,
Вожделенными плодами от солнца и вожделенными произведениями луны,
