Обрученные судьбой (СИ) - Струк Марина (книги полностью TXT) 📗
Но только у одной Ксении при том горько плакала душа, вспоминая, как уезжала она отсюда несколько лет и зим назад. Ранее она отказывалась от своей любви ради блага Владека. Но она никак не могла понять — отчего он отказывается от нее ныне?
— Помни, пани Катаржина, — наставлял Ксению, прощаясь пару дней спустя, епископ, когда поезд остановился на развилке дорог. Одна из них вела в пинские земли, которые уже давно ждали его возвращения, а другая — в направлении вотчины Ежи, что уже полулежал в санях и ждал Ксению, что-то сурово выговаривая холопу на козлах. — Помни — терпение всенепременно получает награду. Не только меткость, но и терпение истинные качества охотника. Сумей выждать, и ты получишь то, что будет всем нам во благо, — а потом вдруг положил руку на ее плечо и сжал его с силой. — И за то время, что ждешь, обдумай вот что: минет пять лет и пять зим, не боле, и сын твой миром будет мазан, станет истинным воином Христовым. Слышала, верно, про confirmatio {1}? А до того будет первое причастие, первое принятие даров святых. Неужто и тогда подле не встанешь? Подумай о том, пани Катаржина. Ныне ты должна понимать…
Нет, она не понимала. Она даже не думала ни о чем после. Словно заледенела от ветра, что бил в лицо, замораживая щеки и нос, когда сани мчались по снежной дороге в земли пана Смирца. Так и прибыла на двор вотчины — отстраненная и холодная, со скупой улыбкой, мелькнувшей на губах, когда Збыня, громко причитая, скатилась с крыльца навстречу хозяевам, теребила тех за руки, тащила за собой в тепло гридницы.
Только пару раз упала ледяная маска с ее лица. Первый — когда заметила волчью шкуру на плечах въехавшего во двор шляхтича, что прибыл тут же, словно поджидал их возвращения где-то поблизости. Она встретилась глазами с Лешко и тут же смутилась, отвела взгляд в сторону не в силах глядеть в его лицо, вспоминая ту боль и злость, с которой он смотрел на нее в последний раз, когда они виделись. В тот рассвет, когда гнались за Владиславом и его пахоликами.
— Пани Катаржина вернулась к нам? — спросил Лешко, спешившись и подходя к ней, замершей на крыльце дома.
— Вернулась, — тихо ответила Ксения. Холопы, распрягающие сани, с любопытством навострили уши, словно почувствовав то напряжение, что разлилось в воздухе двора ныне.
— Одна? — уточнил Лешко, и Ксения скривилась на миг от боли, кольнувшей в груди.
— Я прибыла с паном Смирцем, отцом моим.
— Я говорил тебе, — словно не слыша ее, сказал Лешко, обжигая ее своим взглядом. — Я тебе говорил, но ты не слушала. И ты потеряла его, — и упрямо добавил, видя, как она качает головой. — Ты потеряла своего сына. И ничего не получила взамен. Я говорил тебе…
Он ушел тогда с крыльца в дом, оставив ее одну. Более они никогда не заводили этого разговора. Но Ксения ясно читала в его глазах, что он думает о том, что Анджей никогда не будет жить в вотчине, что она потеряла своего сына, когда могла сохранить его для себя. И она видела немое обвинение в его глазах прежде, чем он успевал отвести взгляд или скрыть свои чувства от нее. Он по-своему любил ее мальчика, и его отсутствие ударило не только по ней. И Лешко не мог не винить ее за это.
Ксения по-прежнему выезжала вместе с Лешко по делам вотчины, но за другим больше вместе их нигде не видели. Не стало верховых прогулок и гона, не стало охоты на зимующих птиц и зверьков, не провожал пани Касю в церкву схизмы. И он больше не приезжал так часто на двор пана Смирца, словно не желал находиться подле Ксении.
— Что это он? — недоумевала Збыня. — То медом ему тут мазано было, все оторваться не мог. А ныне даже носа в гридницу не показывает. Хоть бы пана Ежи проведал бы зашел! Тьфу ты! Леший! И что за паны? Как ему поворот дали, так все не милы тут, так выходит?
— Цыц, Збыня, — устало откликалась Ксения. Ей вовсе не хотелось говорить о пане Роговском, чтобы и так истерзанную душу не царапало чувство вины за то, что происходило ныне.
Да и не до размышлений было совсем: едва прибыли в вотчину, как свалила Ежи горячка с ног, и женщины, сбиваясь с ног, пытались вырвать того из рук черной старухи, что заглянула на их двор.
— Видать, от ожога-то пошло, — говорила Збыня, в который раз накладывая на обожженную руку пана полотно, замоченное в отваре из трав. — Ох, и где пана-то так угораздило?
И снова Ксения только губу прикусывала, стараясь сдержать слезы. Она каждый день стояла перед образами, если не помогала Збыне за больным ходить, умоляя сохранить жизнь Ежи, ставшим таким незаменимым в ее жизни, заменившим ей родичей, оставленных в тех далеких краях.
— Не отымай и его, прошу, — шептали ее губы, когда она клала поклоны в своей спаленке. Она уже давно оставила мольбы о том, чтобы в ее жизнь вернулся Владислав, и чтобы в ее чреве зародилась жизнь в ту одну-единственную ночь, соединившую ее с любимым на такой короткий миг. Только о здравии Ежи молилась неустанно, прибавляя слова просьб к словам молитвы.
— Пани Кася! Пани Кася! — одним утром, когда солнце щедро разлило лучи по плетенным разноцветным коврикам и широким половым доскам в комнатах дома, закричала Збыня, перепугав Ксению до полусмерти, заставив ту буквально подскочить с постели и броситься к двери спаленки.
— Что? Что, Збыня? Пан…? — но та только радостно головой покачала в ответ, металась по гриднице, как полоумная, хватаясь то за сковороду, то за туес с яйцами, что принесли со скотного двора нынче на рассвете.
— Глаза открыл наш пан! Злой, как черт, ругается, — улыбалась глупо холопка. — Говорит, что вола готов съесть, но и от яичницы с колбасой не откажется. Ах, пани, радость-то какая! Надобно к пани Эльжбете послать. А то ей ничего не говорили… вот уж она там мается-то! — а потом осеклась, заметив, как застыла улыбка на губах Ксении, как помертвела та и вцепилась в косяк дверной, что костяшки побелели. — Что с пани? Неужто хворь на пани перешла?
— Нет, Збыня, — еле раздвинула губы Ксения для ответа. — Не больна я. Пришли ко мне Марыську с полотном чистым да с водой теплой.
А потом затворила дверь спаленки, скрываясь от взгляда холопки, прислонилась к ней лбом, кривя губы при каждом легком спазме, что прихватывал ее тело. Она хорошо знала эти спазмы, а потому даже не стала проверять, права ли она в своих подозрениях.
Та ночь не принесет ей своего дара — пухленького младенца, так похожего чертами на мать и отца. Этого дитя не будет. Ксения снова была погана. Господь внял ее страстным мольбам, которые она творила о здравии Ежи, забыв о той, самой желанной для нее.
Быть может, оттого она не могла так счастливо и широко улыбаться, когда вернулся на двор Ежи, едва вставший на ноги после хвори и поехавший к Эльжбете. Или оттого, что она чересчур волновалась за его здоровье, ведь он толком еще не оправился, когда с ее губ вдруг сорвался намек на тягость пани Лолькевич, после чего он тотчас уехал со двора.
— Отчего пани Эльжбета не навестила ни единого разочка хворого соседа? — ворчал уже третий день Ежи, по-прежнему находившийся в постели — Збыня не позволяла тому лишнего шага сделать, опасаясь возвращения болезни. — Отчего забыла о нем? Не по-соседски то! Совсем уж! — а потом больно сжимал руку Ксении. — Не лжешь ли ты мне, Каська? Здрава ли та? Вот мне пан Кшетусь сказал, что в костеле ее давно не видали на мессе.
Ксения морщилась, выдирала руку с красными пятнами на запястье от хватки Ежи, и после его извинений отвечала, что пани здрава, что навестит пана после. А в один день не сумела все же сдержаться да выкрикнула, ударяя по руке, сжавшей ее запястье в который раз:
— Тяжело ей, оттого и не едет!
— Ты что это говоришь? — не понял Ежи, а Ксения только взгляд на него бросила насмешливый:
— Что знаю, то и говорю. Не наездится пани, когда тяжело ей. Что тут не ясного?
А потом заверещала в голос, когда Ежи с силой сбросил ее с постели своей, поднимаясь на ноги, спеша облачиться в жупан да сапоги натянуть. На помощь прибежала Збыня, пыталась уговорить пана лечь в постель, потому как «хворь от порога не отошла», но Ежи был непреклонен — стряхнул с себя удерживающие его руки женщин, нахлобучил шапку на бритую голову, а на плечи кунтуш, подбитый мехом и вышел вон из дома, прежде ткнув в сторону Ксении кнутовищем: «Ну, заноза! Ну, держись у меня!».
