Зима в раю - Арсеньева Елена (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
Ну так вот о Белянке. Когда Михайловых раскулачили, у семьи забрали все – сундуки, горшки, лавки, все до последнего половика и рушника. Даже чугун со щами недоваренными унесли из печи и реквизировали в пользу «беднейшего крестьянства». Про корову с лошадью и говорить нечего. Когда их уводили со двора, няня и жена хозяина рыдали в крик, а председатель комбеда куражился:
– Жалко? А ты подойди, погладь скотинку-то! Погладь на прощанье!
А рука у него так и плясала на открытой кобуре, подвешенной к поясу.
Женщины остереглись – не пошли и Лельку не пустили, а вот на соседнем подворье хозяйка не выдержала и кинулась к своей Пеструшке. Председатель комбеда увидел это, выхватил пистолет и ногу прострелил… Уж неведомо, что он задел в той ноге, только всю ночь бедняжка криком кричала, а к утру умерла – сердце боли не выдержало.
Михайловскую корову увели из села – вроде бы на мясо скотину кулацкую сдавали, так говорили. А Белянку поставили в колхозную конюшню. Да какая там конюшня, название одно: сарай с зияющими проемами окон. Лошади слонялись день-деньской непоеные, некормленые, необихоженные, по колено в навозе, зачервивели все. Потом они сапом заболели, их заперли в конюшне да и сожгли живьем – всех, кто остался еще. Но Белянки среди них уже не было, она накануне сдохла. За день до того Лелька словно почуяла что-то – всегда за версту конюшню обходила, как няня наказывала («Не то пристрелят, ироды, как вон Федосьюшку пристрелили!»), а тут не выдержала, подбежала… и тотчас из проломанного окна высунулась запаршивевшая, облысевшая голова Белянки. Повернула голову, поглядела на Лельку – и из глаз ее медленно потекли слезы… настоящие слезы. Лелька как стояла, так и упала с криком.
Неизвестно, что было бы, когда б ее увидал уполномоченный, или председатель колхоза, или предкомбеда. На счастье, какой-то добрый человек мимо шел, подобрал девчонку, отнес домой. Она неделю в горячке билась, а потом ночью пришел за своими дядя Гриша и увел в Энск.
Ну вот… Про Белянку Гошка тоже напомнил сестре, когда рассказал, как она должна жить и как умереть. И после уже Лелька с братом не спорила. Ну что ж, кому Бог дает жизнь на радость, кому на мучение. Так вот всей их семье суждено было сгинуть мученической смертью. Гошка считал, что они не вправе жить счастливо, зная, какую смерть приняли их родители. Что их долг – такие же муки. Только тогда они смогут воссоединиться с отцом и матерью после смерти. Лелька сперва рыдала от несправедливости судьбы, а потом смирилась. Ну, коли суждено, так суждено! Теперь ей хотелось только одного – чтобы все кончилось поскорей.
– Может, давай его просто подстрелим где-нибудь, а? – предлагала она брату.
Но Гошкин план был непростой, серьезный был план.
– Я ведь не только ему отомстить должен, – говорил он сестре, мрачно блестя черными глазами. – Я их всех должен к ногтю… Понимаешь? А для этого мне время нужно. Время и силы.
Но вот теперь время пришло! И если Лелька повела себя так, как надо, Гошка скоро получит то, что хотел.
А она… Она получит право на покой где-нибудь вон там, среди дальних-дальних звезд. Родители небось давно заждались, все смотрят, смотрят с вышины, гадают: ну когда ж их деточки к ним придут? Когда?
Скоро, милые, скоро мы снова будем вместе, как раньше! И отец возьмет Лельку на колени и споет, дыша ей в теплые волосы:
Ну да, там, среди звезд, она уже не будет проституткой Лелькой, а снова сделается Лизой, Лизонькой, маленькой девочкой, какой она была когда-то, во времена незапамятные… Была, да. Бы-ла! И этого изменить нельзя, этого никто у нее не отнимет.
Лелька еще раз погладила белесую пролысинку на лошадиной голове и пошла прочь от Дома культуры имени Свердлова. Отсюда, с улицы Октябрьской (бывшей Дворянской), не слышно было вальса «На сопках Маньчжурии», но Лелька не переставала тихонько напевать:
Подходя к дому, Лелька посмотрела вниз, на свое окно, едва поднимающееся над землей, – и сердце екнуло, когда она увидела промельк света за стеклом. Значит, Гошка пришел…
Брат встретил ее в дверях:
– Ну как?
– Сказал, завтра.
Обрадованный Гошка схватил ее в объятия:
– Лелечка, умница моя! Правда? Дай я тебя расцелую!
– С ума сошел, – проворчала она и заслонилась локтем. – Жить надоело? Нет уж, держись от меня подальше!
Брат послушно отошел, а Лелька допела наконец песню:
Ну да, начиналось все мило, интригующе, многообещающе.
Однажды, около полудня, когда клиент совершенно не шел и Лидия просиживала свое подержанное кресло в полной праздности – дошла даже до того, что сама себе начала гадать, а это уж самое последнее дело, ибо начинаешь видеть в картах не то, что они говорят на самом деле, а то, что хочешь увидеть, – тренькнул звонок. Лидия радостно вскинулась, глянула в «глазок» и довольно улыбнулась, увидав элегантную даму своих лет. Исключая молодых людей с похотливо горящим взором и некоторым взбугрением под ширинкой, она больше всего любила именно таких посетительниц. Свои, можно сказать, сестры по несчастью. Их беды, радости и невзгоды читались так же легко, как «Le calendrier pour dames», «Дамский календарь», пустенький журнальчик, содержащий кулинарные и косметические рецепты, а также шутки, которые отличались просто-таки первозданной простотой и были рассчитаны на особ, совсем недавно произошедших от обезьяны либо только сотворенных из Адамова ребра – кому как больше нравится. Своими точнейшими прозрениями и оптимистичными предсказаниями Лидия повергала таких дам в священный трепет, а потом в счастливые слезы.
Даме, вошедшей в салон, было за сорок… Хм, понятие растяжимое. Она выглядела определенно помладше Лидии, может быть, лет на десять. Несколько пухловатая фигура, но все еще стройна, одета с безупречной простотой, причем это не la confection, готовое платье, которое благодаря магазинам Поля Пуаре неудержимо входило в моду даже среди самых достаточных людей, и отнюдь не изделие кого-то из русских couturiers (их стиль, несущий на себе отчетливый оттенок того московского провинциализма, который так коробил еще Пушкина, Лидия за сто шагов могла узнать!). Пепельно-серый костюмчик явно был из maison французской модной звезды Шанель. Туфли на каблуке, качество – выше всех похвал. Жемчужного оттенка шляпка («поганкой», с мягкими полями, самый последний крик!) являлась прелестным обрамлением бело-румяному лицу с влажными черными глазами, которые так и хотелось сравнить с глазами лани – и именно испуганной. Вообще дама очень напоминала ту особу, которая изображена на картине Крамского «Неизвестная», только она была поста… пардон, повзрослевшей лет на пятнадцать-двадцать и одетой в соответствии с модой нового времени. В ее лице было нечто от красивой еврейки, и Лидия насторожилась: эти в обращении очень милы, конечно, однако жмутся над каждым франком и даже сантимом, на чай не оставляют, а порой вообще норовят уйти, «забыв» заплатить… Впрочем, наученная горьким опытом, Лидия никому не начинала гадать, не получив сперва гонорар за визит.
Ну, уселась клиентка, Лидия вынула ей для начала из колоды Таро три карты… и попала, что называется, в самое яблочко. Выпала посетительнице перевернутая десятка кубков (разлады, раздоры, гнев, ярость) между прямой дамой кубков (милая, мягкая, женственная особа) и перевернутым королем мечей (злой человек, эгоист, холодный, жестокий и расчетливый).
