Маньчжурская принцесса - Бенцони Жюльетта (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .TXT) 📗
– Я подозреваю, что должна благодарить вас?
– Понимаю, что это сделать трудно, но тем не менее вы должны... Я избавляю вас от крупных неприятностей...
Когда обе женщины покинули его кабинет, комиссар развернул сверток, достал драгоценность и некоторое время держал ее в руках. Действительно, прекрасная вещь! Она делает честь мастерству китайских ювелиров. И он с должным уважением положил ее на стол, рядом с вазой с цветами, намереваясь полюбоваться ею еще несколько часов. Позже он вернет вещь в музей. Полицейские тоже имеют право на счастливые мгновения!
Он все еще любовался драгоценностью, когда дежурный доложил ему о приходе Антуана Лорана...
На следующее утро около десяти часов Орхидея и мадам Лекур, покрытые ниспадающими до пят траурными вуалями, вошли в большую византийско-итальянского стиля церковь, шедевр архитектора Бальтара, где должна была состояться погребальная церемония. Распорядитель погребальной церемонии, в коротких панталонах, в шелковых чулках, в белом галстуке и просторной черной накидке, вышел им навстречу, поклонился и взял из рук молодой женщины большой букет сиреневых орхидей, которые генеральша настоятельно попросила возложить на гроб, когда его привезут. Он проводил их в первые ряды стульев и подставок для ног, расположенных справа от постамента, накрытого черным покрывалом, расшитым серебром. По бокам этого роскошного постамента, занимавшего центр нефа, стояли две огромные свечи.
Маньчжурская принцесса никогда не заходила в церковь, разве что для ее осмотра. Супруг, хорошо знавший, что обращение ее в его веру было чисто внешним, приглашал в церковь лишь когда речь шла о том, чтобы полюбоваться произведениями высокого искусства. Хотя церковь Святого Августина была приходом квартала, она никогда ее не посещала. Впрочем, она ей не понравилась. Здесь недоставало мрака китайских храмов, освещаемых только пламенем свечей и отсветом золотых статуй. Этот божий дом христиан со своими цветными витражами, пропускавшими свет, и богатым балдахином, воздвигнутым над главным алтарем, был похож на театральную декорацию. Большие черные с серебром полотнища, ниспадавшие с чугунных колонн, поддерживающих своды, ничего не добавляли убранству. В церкви почти никого не было, помимо зевак, заинтересованных пышным убранством погребальной церемонии от самого портика, что говорило о достатке покойного. Казалось, Этьен Бланшар стремился обставить все на широкую ногу, к глубокому сожалению молодой вдовы, знавшей вкусы мужа, который предпочел бы простоту. У нее было впечатление, что она находится в театре, еще сцена не освещена и не поднят занавес!.. Но это должно вот-вот произойти, причетник уже зажигал свечи...
Удар алебарды о каменные плиты пола еще усилил это впечатление. Точно огромный орган взорвался целой бурей величественных звуков, от которых мурашки побежали по ее спине. Хотя церковь обогревалась, молодая женщина промерзла до костей, и пальцы в нитяных перчатках судорожно сжались. Спутница ее положила на ее руки свою теплую руку, когда раздались тяжелые размеренные шаги людей, несших саркофаг из красного дерева, отделанный серебряными украшениями. Они поставили гроб на постамент под покрывало и установили вокруг несколько венков. Цветы Орхидеи были положены наверх.
На церемонию пришли еще какие-то люди, в большинстве своем незнакомые и скрывшиеся тут же за расшитыми полотнищами. Однако Орхидея узнала Антуана Лорана и комиссара Ланжевена. Высокого худого человека, шедшего во главе кортежа, она едва рассмотрела, но достаточно для того, чтобы увидеть, что он был настолько же темноволосый, насколько Эдуард был блондин, и более хрупкого телосложения. Бросив беглый взгляд на его профиль, она отметила, что он тонкий и четко очерченный.
Пока длилась служба, молодая вдова ничего не видела и не слышала, и наконец боль охватила все ее тело и из глаз потекли слезы. С того момента как она обнаружила безжизненное тело мужа, жизнь ее превратилась в кошмар. Она не знала ни минуты покоя. Нужно было подумать о себе, о своей безопасности. Орхидея поддалась панике, вызванной злобой тех, кто ее окружал, кто толкнул ее на бегство! Ни в часы бодрствования, ни во время тревожного сна у нее не было времени для слез и горя, а теперь, скрытая от посторонних глаз тяжелым крепом, она смогла наконец измерить глубину сердечной раны и убедиться, насколько она глубока. Только присутствие этой необычной женщины, лица которой она не могла рассмотреть, но чей локоть касался ее локтя, приносило ей некоторое облегчение, потому что страдания их сливались воедино. По ссутулившимся плечам мадам Лекур она поняла, что та так же горько оплакивала свое дитя.
Молодая вдова слышала лишь пение, музыку, ритуальные слова, произносимые на языке, бывшем для нее чужим. В памяти ее всплывали воспоминания о сладких часах, проведенных рядом с Эдуардом, о прекрасных часах любви, которые завершились здесь, в этом нефе, холодном и торжественном. Тело, такое знакомое ей и приносившее столько радости, было отгорожено от нее навсегда несколькими досками и куском ткани. Охваченная внезапным желанием приблизиться к нему, сократить расстояние, она сняла перчатки, протянула почти умоляющую руку и коснулась покрывала, как если бы это была одежда, надеясь, что под ним еще сохранились остатки жизни и тепла. Как часто во время прогулок или посещая общественные места она брала Эдуарда под руку! Сейчас этот жест был таким же, только на сей раз не было крепких и теплых пальцев, сжимавших ее руку, как это делал всегда Эдуард... Из ее груди вырвалось такое душераздирающее рыдание, что она упала на спинку подставки для ног, и обеспокоенная мадам Лекур обняла ее по-матерински за плечи:
– Мужайтесь, моя девочка! Думайте о том, что когда-нибудь после смерти вы его встретите. Скоро все закончится!
Служба и в самом деле близилась к концу Распорядитель церемонии объявил торжественным голосом, что семья соболезнований не принимает в связи с обстоятельствами, потом руки в черных перчатках протянулись к Орхидее, чтобы проводить ее в боковую часовню, а несколько присутствующих окропили постамент святой водой.
Сквозь вуаль Орхидея видела группу мужчин и впервые лицом к лицу оказалась с Этьеном.
Она должна была пройти мимо, чтобы дойти до того места, которое ей указали, и благословляла странные траурные обычаи на Западе, позволявшие спрятать лицо под вуалью, тогда как, по их обычаям, полагалось, напротив, лицо открывать. Она увидела мужчину со слегка опущенными плечами, густой шапкой черных волос, выступающими скулами, тонким ртом, узенькой полоской усов и темными, обрамленными густыми ресницами, глазами такой глубины, что делало его взгляд почти непроницаемым. Тем не менее его глаза были устремлены на нее и смотрели, как она к нему приближалась. Тогда, опираясь на руку своей спутницы, она выпрямилась во весь свой рост, не желая проходить перед ним в побежденной позе и не желая его узнавать. Он двинулся ей навстречу.
– Мадам, – сказал он после краткого приветствия. – Я хотел бы сопровождать вас к нотариусу, чтобы уладить ваши дела, но вы можете легко понять, что я должен проводить моего брата в последний путь... то, что вы сделать не могли бы... Извините меня, пожалуйста!
Слова были почти вежливыми, тон странно теплый, даже нежный и слегка певучий. Он производил приятное впечатление, однако это не тронуло Орхидею.
– Месье, у меня впереди целая жизнь, чтобы оплакивать мужа, – сказала она медленно, как бы подбирая слова. В этот момент она с трудом выражала свои мысли по-французски, но это длилось только мгновение. – Я надеюсь, вы сумеете позаботиться о нем так, как это хотела бы сделать я.
Сказав это и не дожидаясь ответа, быстрым кивком головы попрощалась и пошла в другую сторону часовни, показывая тем самым, что у нее нет желания продолжать этот разговор.
Через мгновение, когда она, стоя на верхних ступенях церкви, безразличная к наблюдавшей толпе, собравшейся вокруг церкви, смотрела, как длинный лакированный ящик исчез в катафалке, чья-то рука взяла ее под руку, и знакомый голос прошептал на ухо:
