Гентианский холм - Гоудж Элизабет (читать бесплатно полные книги txt) 📗
— У вас, насколько я вижу, первое издание, — проговорил громкий бас. — Узнаю этот корешок. Вы что, лично знакомы с доктором?
— Имел честь несколько раз встречаться с ним в Лондоне, — ответил другой голос, который лился словно музыка. — Глубокий ученый. И, бесспорно, величайший писатель сегодняшнего поколения. А ведь это поколение дало такие имена, как Свифт, Голдсмит, Эддисон, Поуп… Ну что ж, теперь, когда вы наложили эти повязки, я полагаю, что нашей юной Корделии станет гораздо лучше. Я бы посоветовал переместить ваше дитя на скамью. Сейчас подадут кофе.
— Корделия! — раздраженно пророкотал доктор. — Согласен, хрупкое сложение юноши весьма схоже со сложением девушки, но, черт возьми, он дрался, как настоящий мужчина!
— Не обижайтесь, сэр, — вежливо ответил другой голос. — Я просто видел, как вы поднимаете мальчика с земли, и внезапно это остро напомнило мне ту душераздирающую сцену… Помните? — И затем прозвучала цитата, произнесенная с таким сильным чувством, что доктор не решился ее прервать: — «…она выживет. Если это свершится, то окупятся все скорби, пережитые мной!»
Шекспир!.. Господи, как давно уже Захария не слышал Шекспира!
Эти слова исцеляюще подействовали на Захарию. Чьи-то руки подняли его со стола и уложили на скамью, обитую чем-то мягким. Захарии было уютно находиться в этих руках и лежать на этих подушках. А затем ему предложили кофе, который он выпил большими жадными глотками, несмотря на то, что тот был очень горяч. В голове стало постепенно проясняться. И все же ощущение изумленной растерянности не покидало юношу. Кто он теперь? Энтони? Захария? Корделия?.. Начинает ли он с самого начала свою третью жизнь? Но ему не хотелось быть Корделией, которая не имела и не могла иметь никакого отношения к Стелле. Ему хотелось оставаться Захарией, и он останется им.
— Меня зовут Захария, — слабым голосом проговорил он.
Доктор кивнул, пододвигая стул к скамье.
— Я знаю. Захария Мун. А меня зовут Крэйн. Я старый ворчун, врач и холостяк. Живу бобылем. Почему бы тебе, Захария, не нанести мне как-нибудь визит, а?
— Не знаю, сэр… — неуверенно произнес Захария.
Он замолчал на секунду, чтобы попытаться осмыслить ситуацию и вспомнить, есть ли у него теперь дом и если есть, то где?
— Я… У меня нет дома, сэр. Я работал на мельнице Джэйкоба Бронскомба. Он-то хорошо ко мне относился, а Сэм… Я сказал Сэму, что если сегодня он свалит меня, я уйду от них.
— В таком случае тебе придется уехать, — сказал доктор. — Отлично. А теперь полежи спокойно и попытайся привести в порядок свои мятущиеся мысли. А я пока посмотрю книги нашего гостеприимного хозяина, и потом мы вместе отправимся ко мне домой.
Но Захария сейчас не мог осмыслить всего этого. Да и не пытался. Он просто знал, что все будет хорошо.
Он продолжал лежать с закрытыми глазами. Затем приоткрыл их и с изумлением скосил взгляд на двух джентльменов, которые стояли в дальнем конце комнаты и были погружены в оживленную беседу. В руках джентльмены держали книги в дорогих переплетах. Оба были, очевидно, одержимы страстью к науке, знаниям, которая и сблизила их сейчас, никогда прежде не встречавшихся, но в одночасье ставших почти друзьями.
Внешне они отличались очень разительно. Один широкоплечий, грузный, приземистый, с кривыми ногами и горбом на спине. Другой высокий, изящный, стройный. И контраст этот вызывал бы смех, если бы не одна черта, объединявшая их обоих. Было очевидно, что оба настрадались за свою жизнь сверх всякой меры. И закалились от этого. Один был крепок, как камень, другой — как сталь. И было ясно, что теперь никому уже не одержать верх над этими людьми. Можно и не пытаться.
И вместе с тем Захария не испытывал боязни перед доктором Крэйном, несмотря на его огромную физическую силу, рокочущий голос и почти гротескную уродливость. Он чувствовал по отношению к нему только величайшее почтение и привязанность, и это удивляло его. Он знал, что на всю жизнь запомнит то мгновение на ринге, когда он повернулся и встретился взглядом с глазами доктора. Нежность его загорелого, безобразного, живого лица была словно источник, изливающийся меж камней. Захария не понимал, почему доктор, совершенно не знакомый ему человек, так смотрел на него. Он не знал, но сам факт, что в этом жестоком и грубом мире еще бывают минуты, когда один незнакомый человек смотрит на другого с почти божественным сочувствием, был залогом того, что, возможно, на самом деле мир вовсе не так уж груб и жесток, как Захарии казалось вначале. Ему был знаком и тошнотворный страх, и состояние подавленности и безнадежности. Но сейчас юноша испытывал только безмятежность и отдохновение.
Во втором джентльмене, на первый взгляд, недоставало того сочувствия, которое сквозило в каждом взгляде доктора. Его внешность вызывала в памяти Захарии образы аристократов-эмигрантов, которых он знал в Басе. Захария сам был наполовину француз и поэтому сейчас же проникся теплым чувством к этому высокому господину. Проникся теплым чувством, несмотря на то, что холодное лицо высокого господина, казалось, совершенно не располагало к этому.
Он походил на преждевременно состарившегося человека. Его редковатые волосы, почти совсем не растущие на висках, тщательно причесанные и стянутые сзади черной ленточкой, отливали сединой. У него были тонкие красивые черты лица, обтянутого, словно пергаментом, тонкой очень бледной кожей. Благодаря твердой складке губ на этом лице всегда присутствовало выражение ледяной сдержанности. Оно было непроницаемо и словно не могло смягчиться никогда и ни при каких обстоятельствах. Казалось, этот человек просто не способен выражать своим лицом какую-либо человеческую слабость, каковой, к примеру, является чувство нежности. Мягкого в нем было только изящная фигура и красивый мелодичный голос. Одет высокий джентльмен был в строгий черный костюм, а его шею обвивал просторный белый шарф. По одежде его можно было бы принять за ученого мужа, но посадка головы и развернутость плеч выдавали нечто военное. У него были красивой формы руки, которые — в сравнении с лицом — выглядели удивительно молодыми и сильными.
Захарии казалось, что он где-то уже встречался с этим человеком. Но сознание его было слишком расстроено, чтобы он мог собраться с мыслями и вспомнить, где именно.
В момент же расставания этот высокий джентльмен настолько удивил Захарию, что тот едва не забыл вежливо попрощаться. Доктор ушел со своим саквояжем к бричке и к Захарии подошел высокий джентльмен. Он помог юноше подняться со скамьи и заботливо поддержал его, когда тот покачнулся от слабости.
Уже одно это несказанно изумило Захарию. В прикосновении руки господина в черном было что-то почти такое же согревающее и нежное, как в прикосновении доктора. Захария поднял на незнакомца благодарный взгляд, отвечая на добро, словно цветок, распускающийся под солнечными лучами, и встретился с взглядом необычайно ярких серых глаз. Высокий джентльмен улыбнулся и эта улыбка, словно вспышка света озарила его лицо. Если всплеск потаенного участия доктора казался источником, бьющим из скалы, то внутренний свет, который излил на Захарию этот высокий джентльмен, напоминал блеск рапиры на солнце. Захария заморгал. Когда он набрался духу вновь посмотреть на высокого джентльмена, рапира была уже спрятана в ножны и лицо этого человека, как и прежде, выражало только холодную сдержанность.
Захария был потрясен. Такое с ним случалось впервые. Что-то задело этого джентльмена и заставило его проявить ту черту, то качество, которое, казалось, в нем не существует. И Захарии ни тогда, ни позже не пришло в голову, что это «нечто», задевшее его нового знакомого, находилось в нем самом.
Они пошли через сад к бричке. Доктор уже закинул свой саквояж и сел на место.
— Захария, — проговорил высокий джентльмен. — Мне кажется, что мы с тобой уже виделись. Помнишь? В часовне Св. Михаила. Очень надеюсь на то, что в один прекрасный день мы встретимся снова.
У Захарии не было слов. Он только молча кивнул.
