Пурпур и бриллиант - Паретти Сандра (читать книги TXT) 📗
Он смотрел вслед сыну. Пройдет не так уж много времени, и мальчик превратится в мужчину. Нет, он не должен превратиться в такого же отверженного, какие жили здесь. Фараджи набрал хвороста, лежащего за стеной. Он свалил его за закопченную плиту перед своей хижиной и поджег.
Недвижно он наблюдал, как к хижине приближались незнакомцы.
– Оставайтесь по ту сторону костра, – сказал он. – Огонь защитит вас.
Хворост испускал резкий запах эвкалипта. Каролина не могла понять, кажется ли ей это, или и в самом деле этот аромат придает жаркому пламени свежий оттенок прохлады. Фараджи глубоко надвинул капюшон налицо. Но, несмотря на это, Каролина чувствовала на себе его серьезный, изучающий взгляд. Пастух палкой немного разгреб угли, чтобы языки пламени стали пониже. Он явно хотел заговорить, но не решался начать, боясь первого слова.
– Я, к сожалению, ничего не могу предложить вам, – сказал он наконец. – Всех продуктов, что у нас есть, касались наши руки.
– Мы благодарим вас за воду, – сказал Стерн. – Вряд ли существует что-либо более ценное, что можно предложить умирающим от жажды.
Фараджи нагнулся вперед:
– Куда вы держите путь?
– В Алжир.
Уставившись на огонь, Фараджи произнес:
– Дальний и опасный путь. Вы так хорошо знаете Сахару, что решились отправиться без проводника? Дорога курьеров намного восточнее отсюда.
– Мы выбрали самый короткий путь, – ответил Стерн.
– Я живу здесь тринадцать лет, – сказал Фараджи, – однако за эти годы никто не просил у нас воды. Должно быть, вы находились просто в отчаянном положении, – он говорил приглушенно, задумчиво, будто обращаясь к себе самому. – Простите, что я спрашиваю, но плащ вашего спутника возбудил мое любопытство. Этот пурпурный плащ – я всегда полагал, что лишь один человек на свете вправе носить его. Но конечно, теперь я очень мало знаю о жизни за этими стенами.
– Вы знали Калафа? – вырвалось у Каролины.
Фараджи прислушался к ее голосу, сравнил его с тем, что остался в его воспоминаниях. Потом задумчиво произнес:
– Человек, о котором я говорю, знал каждый колодец в Сахаре.
Каролина совсем позабыла, что на ней плащ Калафа. Только сейчас до нее дошло, что ни один из прокаженных никак не отреагировал на него. Но разве это удивительно? Что значил здесь пурпурный плащ Калафа? У этих людей не было врагов. Даже если бы здесь, в этих руинах, таились несметные сокровища, им бы не понадобилось оружие, чтобы охранять его. У них не было ни друзей, ни недругов. Они больше не существовали для мира. Как ни ужасно жить в такой полной изоляции от всего света, безопасность и мир, в которых существовали эти люди из-за своей болезни, казались Каролине просто райским даром.
Мысли Стерна двигались в ином направлении. Набранной воды хватит на три дня – потом отчаянные поиски колодца начнутся снова. Как по наитию, он вдруг спросил:
– Если вы знали Калафа, то, может быть, знаете и об этом плане? – Стерн достал из кожаного мешочка злополучный план колодцев, развернул его и поднял повыше.
Он хотел протянуть его Фараджи, но пастух покачал головой:
– Положите его на землю.
Рамон разложил бумагу на песке. Фараджи не отрываясь смотрел на нее. Ему казалось, что время повернуло вспять. Он снова молод и здоров – он, Фараджи бен Нокундер, друг и советник отца Калафа. Он снова в Алжире, на террасе виллы посреди сада, превратившегося в море белых апельсиновых цветов. Ночь. На небе сияет луна. Шестнадцатилетний Калаф сидит на желтой подушке, а он, Фараджи, разворачивает перед ним этот план, как сейчас раскладывает его незнакомец.
– Вам знаком этот план? – Стерн больше не мог выносить его молчания.
Но Фараджи не отвечал. Он не хотел возвращаться из своих грез, не хотел вспоминать о действительности.
– Вы владеете бесценным сокровищем, – произнес он наконец, но голос его звучал как будто издалека.
– И тем не менее он чуть было не стоил нам жизни.
Фараджи кивнул:
– План был предназначен только для одного человека. – Теперь в его голосе была неприкрытая гордость. – Только одному может он служить – своему владельцу. Всех остальных он лишь введет в заблуждение. – Из-под капюшона Фараджи взглянул на своего сына и снова перевел взгляд на план.
Его мысли опять вернулись к прошлому. Неужели действительно его рука наносила эти линии, отмечала знаки? Неужели это он подал идею, как зашифровать план, чтобы посторонний не мог воспользоваться им? В его хижине стоял сундук, а в нем лежали сокровища, подаренные отцом Калафа за эту услугу. Теперь эти вещи не имели для него никакой цены, но все же доказывали, что его прежняя жизнь не была лишь сном. Ему казалось, что круг замкнулся. Разве не ожидал он всегда этого особого знака, который должен был доказать ему, что его Сайд не обречен на вечное пребывание среди заживо погребенных?
Тень голубя скользнула по земле. Как бы хотел Фараджи удержать это мгновение! Этот миг, в котором будущее заявило о себе, как заявляет о себе пора цветения в нарождающемся бутоне, – это было счастье, единственное доступное для него. И этого он вскоре лишится, когда его Сайд уйдет в большой мир вместе с этими чужеземцами.
Фараджи взял себя в руки. Люди ждали его ответа.
– Я знаю тайну этого плана и открою ее вам, – начал Фараджи. – Но прежде я хотел бы кое о чем попросить вас – Он повернулся к Сайду. – Это мой сын Сайд. Я передал ему все знания, которыми владел сам. Я всегда бывал счастлив, когда видел, с какой жадностью он впитывает их. Но я также знал, что наступит день, когда я не смогу больше ответить ему на слишком многие вопросы. И этот день пришел. Я прошу вас, возьмите его с собой!
– Отец! – Сайд вскочил. – Скажите им, что я смогу охотиться для них. Мне не нужна лошадь. Я бегаю так же быстро, как она. – Он хотел броситься на шею отцу, но Фараджи уклонился от объятия с горячностью, доказывающей, насколько он был взволнован.
– Мой сын родился здесь, – продолжал он. – Когда он появился на свет, я хотел убить его. Я не хотел, чтобы он жил прокаженным, как его отец и мать. Это чудо, что он не стал таким, как все остальные, что он остался здоров. Каждый день был днем, полным страха. Пришло время, чтобы он покинул это место.
– Мы возьмем Сайда с собой, – сказал Стерн. – Есть ли у него родственники в Алжире?
Фараджи покачал головой:
– Когда будете в Алжире, отведите его на базар. – Он говорил так, словно уже многократно и во всех подробностях продумывал это. – Пусть Сайд купит там доску для письма, чернила и перья. И маленький шелковый коврик. Когда у него будут все эти вещи, отведите его к сенгирской мечети. Под арками там сидят писцы. Пусть он развернет там свой коврик и поставит доску. Я научил его писать. Кроме арабского, он владеет еще турецким и греческим. У него прекрасный почерк. Уже в первый день он заработает достаточно, чтобы быть сытым и оплатить пристанище. Все остальное – в руках Аллаха. – Фараджи говорил быстро.
Он верил, что все это будет для него легко, стоит только принять окончательное решение. Но он ошибался.
– У вас есть одежда для него? То, что он носит здесь, надо будет сжечь.
Алманзор, который присоединился к ним и внимательно слушал разговор, откликнулся на последние слова Фараджи.
– Я могу дать ему свою одежду! – воскликнул он.
– За городом мы разведем костер и сожжем наше платье, – сказал Стерн. – Потом Сайд может выбрать, что ему понравится.
– Мой любимый цвет – зеленый, – сказал Сайд. – Цвет пророка.
Фараджи повернулся к сыну:
– Слова так легко слетают с твоего языка, Сайд. Я предупреждаю тебя – поостерегись! Там, в большом мире, держи рот на замке. И прежде всего никому не открывай, откуда ты пришел, даже самому лучшему другу! Объясни, что у тебя больше нет отца и матери. – Фараджи замолчал.
Он боролся с собой, с искушением назвать сыну свое настоящее имя. Никогда еще это искушение не было так сильно: он страстно желал, чтобы в памяти сына остался не только образ нищего, обезображенного проказой отца, но и другой – высокого богатого сановника, приближенного ко двору. Однако Фараджи понимал, что память о том, кем был отец в другой жизни, прежде чем его поразила проказа, сулит мальчику лишь страдания и неприятности. Будет лучше, если он не узнает, что в Алжире живут братья и другие родственники отца, богатые, добропорядочные граждане. Каждый раз, слыша их имена, он будет чувствовать себя отверженным – и это чувство неполноценности никогда не оставит его.
