Трав медвяных цветенье (СИ) - Стрекалова Татьяна (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
Глава 7 «Розы-морозы»
Пусть отцвёл давным-давно шиповник,
Только сад у знающих людей
Весь в цвету, и роз китайских полный
Аж по самый по Успеньев день…
А после Успенья – уехал Стах. И – скорей вернуться обещал. Из дальних краёв росток диковинный привезти. Разузнать всё про него, сберечь и в пути не обидеть. Чтоб росло по рубиновой розе в палисадниках под окошками. Одна у Лалы, другая у Стаха. И чтоб цвели они лето каждое – друг с другом перекликаясь.
Как сказал – так и сделал. Вернулся – разом сходу к Зару в ворота стукнул:
– Эгей! Хозяин! Не откажи соседу! Глянь на диво заморское! Живым доставил!
Выглянул Азарий в окно – над забором лошадиная чёлка машется. А Стах уж с седла соскочил, куль притороченный отвязывает. И к себе не зашёл покуда – так торопился гостинец устроить.
Лошадка у ворот нетерпеливо ногами перебирает. Молодая, глупая… та самая... Этим летом оседлали, первый раз на ней Стах поехал. Кобылка не подвела, сдюжила. Ста́тью хороша – пусть к дороге привыкает!
Кобылка хороша – да норовиста. Порой затеи выдумывает. Твёрдая рука нужна. Потому как – девица.
Стах так и кликал: «Дева!» С Лалой пошучивая – томно вздыхал, мол, две у него девицы в жизни. Лала недосягаемая. И вот ещё тут, одна – невеста, к женихам капризная. Ну, прямо – тётка Яздундокта в юности!
Лала смеялась сквозь слёзы, кобылку по морде поглаживала, уздечку на руку крутила:
– Возвращайся скорее, Стаху! Не позабудь о чайных-нечайных розах китайских! Пусть, солнцем согреты, цветут розоцветы каждое лето! Нам с тобой – на них смотреть – друг другу в сердца заглядывать!
Старательно в обоих палисадниках по ямке вырыли, навозу конского рыхлого уложили, да золы пригоршню следом, да молитву Божью кстати. Улеглось корневище с ростками, как младенец в колыбель пуховую… да ещё по ведру водицы расщедрились в каждую… ха-ха! точно дитя неразумное освежило пелёнки!
– Теперь побег даст, – землю с рук отряхивая, улыбчиво Стах обронил, – а к ноябрю, как подморозит – дубовым листом завалим, лапником лесным. Гляди, поливай, роза! – мигнул он Лале. Улучив миг, чтоб Азар не вник – шепнул горячо-вдохновенно, – это ж не росток, это я у тебя в гостях денно и нощно пребуду!
– И я у тебя! – жарким пламешком колыхнулась взволнованно Лала. – Как пробьётся бутон – знай, это я к тебе в дверь стучусь! Как раскроются лепестки – знай, душа моя раскрыта пред тобою, и мысли все о тебе! Век бы розам цвести, не отцветая!
В сарай отошёл Азар – колышек подобрать, для пометки. Потому две розы меж собой и перемолвились.
Дальше – тяжко пришлось им. Опять в луга убегать, по лесам хорониться, камышами прятаться. А камыш поблек. И лес поредел. Потому как – время листопадное.
Вот и птицы в стаи сбиваются. Лететь им, бесприютным – за моря, за горы… в страны роз вечноцветущих… И ждать их оттуда Стаху с Евлалией! Ждать – вешнего дуновенья. Ждать цветенья двух роз, под окнами, в палисаднике…
Никогда не видать им тех роз. Ни Стаху. Ни Лале.
К теплу тяготеет душа человечья… да и живот – чего таить? Оттого – как потянуло севером – бесприютно стало по скатам-отрогам поблекшим, по рощам стылым. Увидеться-то можно – а всё не то. Больно наспех, больно прохладно… не того сердце ждёт!
Оно, конечно – искусу меньше. Только продрогшему телу – тем вожделенней жар мнится. Летний ли – от печки ли, в топлёной горнице. Туда и прибивается порода людская.
Потому куда жарче майских – осенние ветры раздувают пламя тайное. Всё тесней сплетаются руки, пронзительней уста впиваются… Воистину – беспечна младость! Утро ждёт солнца полуденного, не помнит о ночи!
С вечера сговорившись с Азарием – Стах до лесу съездил. Сухим и звонким от морозца осенним утром. Углядел поваленную недавним вихрем сосну – порубленная, она и заполнила воз. И так хорош. А для большего – санного пути дождёмся!
Поверху, выше крыши – уложил Стах как раз то, ради чего и потревожил старого заслуженного мерина, привыкшего воз возить – елового лапнику, себе да соседу.
То есть – до дому добравшись, предполагалось половину хвои Зару забросить, половину себе занести. Не только розы укрыть, а ещё и молодые яблоньки, чтоб не обидели морозы, и не обглодала зимней ночью всякая едкая тварь.
Стах свалил Азарьеву долю у соседских ворот и завёл лошадь к себе. Вскоре, глянув мельком, обнаружил полное пренебрежение к своим трудам: Азарий не заметил колючей копны, подпёршей две добротные да разукрашенные, на железных скобах, створки.
Конечно, рано ли, поздно – заметит, подхвалит Стаха, над забором рукой махнёт…
Вожделенный забор Стах так и просверлил всевидящим оком влюблённого. Разглядел где-то там, за высоким частоколом, крепкой стеной, занавешенным оконцем печальную девицу в темнице. И ноги сами привели к калитке Заровой.
А калитка-то не заперта. Вот те раз! А у Стаха повод есть – карта козырная! Козырем и пошёл. Ворох лапника перенёс за ворота. Пока тащил – двор оглядывал. Никого.
До палисадника доставил – и на порог. Ну, как же? Надо хозяину доложить, что вот, де – всё на месте, честь по чести. А то, поди, не заметит еловую груду на самом виду.
В двери пару раз грохнул для приличия. Надо же! Не слышит хозяин, а двери бросил открыты. Прямо приглашение, а не двери!
Прохладными сенями пролетел, а из горницы навстречу выходит уже девица растерянная. Не впопыхах, а принаряженная. Замерла в открытом проёме. Стах её тут обратно в горницу затолкал. И дверь от холоду прикрыл. Для всеуслышанья – излишне громко – прозвучало слово:
– Больно продрог… обогреться бы… Где хозяин?
Лала смущённо пролепетала:
– Да вроде дома был… может, к соседу забежал… тот заглядывал, звал показать что-то…
– А детва?
– А Тодосья детей к сестрице повела: у них поросята.
– А я так озяб, Лалу, – мгновенно снизил голос молодец. И совсем зашептал, притягивая девицу за плечи:
– Ведь грех же – выгнать озябшего…
Конечно, грех. Оттого – Лала не выгнала. К печке проводила. Присаживайся на лавку, гость! А Стах не отпускает. Потому и сама села. Рядилась – рядом, а вышло – на коленку. Сперва всё пугливо на дверь оглядывалась, а потом и забылась. И Стах обогрелся – армяк сбросил: мешает же!
А в печке потрескивает, пуская вспышки в щели заслонки, жаркий огонь. А огонь Стаху – что болезнь заразная! Сразу и подхватил хворь: вместо крови пошла по жилам лава огнедышащая, сердце заухало, как мех кузнечный. А где мех кузнечный – там и клещи. Поди, поспорь – в клещах-то! Лала и не спорила. Только ручка по-привычке в грудь упёрлась. Так ведь – ручка ручкой…
Как давно не виделись они – чтобы так, наедине, да на лавке… И когда вместе оказались – рванула вскачь тройка бо́рзая коней, удила закусив. Ухнулись оба в марево дурманное. Ничего в нём не разберёшь. Только дыханье хрипящее да обрывки сумасшедших речей. Разве вспомнишь их – потом – когда ушатом воды холодной ливанут!
Больно смелые руки стали у молодца. А голова – глупая-глупая!
Того допустила, чего прежде меж ними не было. Много чего было – а того, что Азарий застал – того не было.
Беднягу аж заклинило меж дверей. По башке молотом шарахнуло – звон пошёл. Ноги вросли в порог, руки в косяки – потому и не рухнул. Подавился только. Внезапно врезался в лёгкие непомерный клуб воздуха – отчего надсадным кашлем начало бить.
Но даже мучительный кашель не сразу спугнул голубков. Ничего не видели, не слышали. Целовались!
До дрожи, до боли. Влипнув всем телом друг в друга. Не поймёшь, где кто. Забытые заботой прилежной, скомкались да сплелись беспорядочно нарядный тёмно-красный сарафан да серая стахова рубаха, а поверх всех сплетений лежала при молодецком колене ладная девичья нога – нага. Ладонь же Стахова терялась где-то в сумбуре сарафанных складок у самого её основания.
