Гентианский холм - Гоудж Элизабет (читать бесплатно полные книги txt) 📗
— Я… дезертировал, — проговорил он в конце, сделав после первого слова мучительную паузу, которая сказала доктору все то, что он уже и так знал: чертенок Захарии в честной схватке победил его.
Только в двух местах из своего рассказа Захария как бы споткнулся. Интуитивно доктор почувствовал, что юноша что-то не договаривает. Что-то случилось с Захарией в часовне и на холме Беверли. А, может, он просто не умел это описать?.. Если так, то лучше пусть никогда и не пытается описать эти случаи, в которых был приобретен первый юношеский опыт, эти пробные предчувствия вечных ценностей… Пытаться облекать это в слова — значит, смешить народ. Однако это, видимо, были самые важные события для становления его личности и его судьбы.
И еще один раз во время своего рассказа Захария проявил некоторую сдержанность. Он не мог честно рассказать доктору о том, что значила для него Стелла. С одной стороны, она казалась слишком драгоценным сокровищем, чтобы разменивать на нее простые человеческие слова. С другой стороны, Захария едва сам понимал, что же все-таки произошло между ним и Стеллой.
Все же доктор понял юношу. И не просто понял, а проникся с той минуты глубоким уважением по отношению к Захарии. Он понимал, что юноша, который мог так влюбиться в еще по сути совсем девочку, не относится к тем, для кого любовь — временная глупость. Точно так же все было и с ним самим в молодости. Теперь он вспоминал об этом с мрачной гримасой на лице. Первой его любовью была взрослая женщина. Это было безумное увлечение. Тогда юный Крэйн совсем потерял голову. Вспомнив об этом, он вспомнил и о том, как горевала о Захарии Стелла. Должно быть, она до сих пор скучает. Юноше, видимо, удалось произвести на нее самое глубокое и серьезное впечатление. Возможно, настолько серьезное, что уже ничто в жизни не сотрет его из памяти Стеллы.
«Позвольте мне не препятствовать браку истинных душ».
Доктор решил сделать для детей все, что от него могло зависеть. Но в то же время он понимал, что сейчас, в пору опасностей и войны, в жестокую эпоху слабые ростки любви легко могут быть вырваны обстоятельствами с корнем, так и не успев зацвести…
Захария наконец закончил свой рассказ. Доктор вздохнул, переполненный отцовскими чувствами и, прежде всего, отцовской любовью.
Захария тоже был встревожен, ожидая реакции доктора на свой рассказ. Но это была другая тревога. Молчание старика он расценил, как его отношение к тому, что Захария дезертировал. Что делать, если доктор вдруг велит ему возвратиться во флот?.. В голове у юноши царила настоящая сумятица. Как и тогда в часовне, весь он внутренне преисполнился потребностью бросить вызов:
«Я не могу, сэр! Честное слово, не могу вернуться туда! Это невозможно… Я физически не вынесу этого! Понимаете, физически не вынесу!..»
О, Господи, неужели он выкрикнул эти слова вслух?.. Он изо всех сил сцепил руки. На висках выступили капельки пота.
— Ты уже придумал, Захария, чем теперь будешь заниматься? — мягко спросил доктор.
Захария заметно расслабился. Слава Богу, значит, у него хватило ума не выкрикнуть те слова вслух.
— Да, сэр. Я хотел бы стать пастухом на хуторе Викаборо.
Доктор Крэйн был изумлен. Этот умный мальчик хочет быть работником на ферме?.. Впрочем, возможно, ему лучше знать, как занять себя в сложившихся обстоятельствах. Доктор чувствовал, что, отводя овец попастись на холмы, Захария, возможно, найдет себе покой и исцеление. Он очень нуждается в этом, ибо впереди его неизбежно ждет еще не одна схватка со своим внутренним чертенком.
— Но насколько я понял, Захария, ты уже предлагал свои услуги фермеру Сприггу, которые тот с негодованием отверг, так ведь?
Захария улыбнулся. Он был так рад, что доктор не стал требовать от него возвращения во флот, что почувствовал даже легкое головокружение.
— Да, сэр. Но тогда я был одет, как настоящее чучело.
— А сейчас в этом наряде Тома Пирса ты похож, если честно, на какую-то заморскую и экзотическую птицу.
— Может быть, сэр… — осторожно начал было Захария.
— Хорошо, дружок. Завтра мы с тобой поедем в город и оденем тебя так, чтобы ты смог произвести на отца Спригга самое благоприятное впечатление. В новом одеянии ты пойдешь туда и снова попытаешь счастья. А теперь, как личный врач, я настоятельно рекомендую своему пациенту вернуться в постель, хотя, как отец, мог бы говорить здесь с тобой до полуночи.
Захария поднялся, посмотрел на доктора, попытался найти какие-то слова благодарности, но не смог и только пробормотал:
— Спокойной ночи, сэр.
С этими словами он поклонился Крэйну и вышел из комнаты.
Доктор Крэйн еще некоторое время неподвижно сидел на своем стуле. Глаза и лицо юноши все еще живо стояли перед его мысленным взором. Наконец он вышел из оцепенения, улыбнулся и сделал глубокую затяжку. Он чувствовал, как удовлетворение и довольство растекается по всему его телу. Капризной судьбе иногда приходит в голову эксцентричное желание положить человеку на рану немного целебного бальзама. Причем ощущения настолько приятны, что человек радуется самому существованию этой раны, ибо без нее не было бы и бальзама…
Доктор думал, что если бы он и получил возможность иметь родного сына, то единственным его желанием было бы, чтобы тот во всем походил на Захарию… Не каждый отец может похвастаться таким ребенком…
Впрочем, доктор Крэйн не верил в капризную судьбу. Он был убежден в том, что жизнь человека — это искусно сотканный узор, в котором нитка боли всегда сплетена с ниткой радости…
Вот уже несколько дней на хуторе Викаборо было не все благополучно. Обстановка медленно накалялась и наконец взрывоопасность ее достигла критической точки. Все это было связано с упрямством Джека Крокера, помощника старины Сола. Работа их состояла в том, чтобы боронить на воловьей упряжке фермерские поля. Для того чтобы животные шли веселее, работники должны были им петь. Сол вытягивал «работную» песню басом, а Крокеру полагалось подпевать ему тенором. Беда была в том, что Джек пел всегда фальшиво. Хуже было то, что он и не пытался исправиться. Самое обидное заключалось в том, что у мальчишки был прекрасный музыкальный слух. «Капли бренди», например, он насвистывал, что твой певчий дрозд. А когда он затягивал «Испанские леди», — песня посвящалась свиньям, которых разводили на ферме, — шум на старом лугу стоял просто оглушающий.
Однако песня «для плуга» не привлекала его ничем. Он говорил, что от нее у него болит живот. Джек был земным человеком до мозга костей, поэтому, когда Сол клал руки на плуг и поднимал свое морщинистое лицо к небесам, затягивая песню, Джеку действительно становилось не по себе. Он говорил, что эта песня выворачивает ему кишки. Дух его восставал против этого, и он либо вообще отказывался подпевать Солу, либо по своему детскому злорадству специально фальшивил. Вообще это был невыносимый мальчишка. До корней волос он был пропитан городским духом и плотскими устремлениями. Он часто говорил, что бросит хутор и уедет в Плимут, где устроится на работу к дяде в мясницкую. Отец Спригг всегда отвечал на это:
— Ну и катись с глаз долой, чертенок!
Однако Джек никуда не катился. Он говорил, что на хуторе его держат поросята. Действительно, с ними он обращался весьма ловко. Должно быть от того, что здорово походил на них характером. Отчасти это обстоятельство не давало ему бросить ферму. Но основная причина была в другом. Джек, как и Спригт, как и все девонширцы, был в душе очень оседлым человеком. Он относился к тому типу людей, которые сегодня живут, как жили вчера, и завтра будут жить, как живут сегодня. Каждая перемена воспринималась им как перемена к худшему.
В отличие от отца Спригга Сол сносил все выходки Джека с удивительным терпением и добродушием. За исключением этой истории с «работной» песней. Тут его гнев во много раз превосходил гнев отца Спригга. Отец и матушка Спригг, Мэдж и Стелла даже тревожились, видя, как беснуется в такие минуты Сол. Все-таки старик… А вдруг что случится?..
