Геркулес и Кантариды (императрица Екатерина Великая – Александр Ланской) - Арсеньева Елена (книги онлайн без регистрации полностью .TXT) 📗

Можно сказать, что господин Ланской был самым невежественным из придворных, и порою сама императрица краснела, когда он ляпал в кругу людей образованных что-нибудь несусветное. К моменту судьбоносной встречи в Петергофе он с грехом пополам умел писать и читать по-русски и знал несколько французских слов. А впрочем, все его друзья-кавалергарды не страдали избытком знаний! Что до императрицы, она давно стала относиться снисходительно к умственному развитию своих любовников, твердо усвоив: если человек захочет выучиться – он выучится! Тем паче что умные взрослые женщины обожают образовывать невежественных юношей. В этом есть нечто от любви матери к капризному ребенку… однако это ни в коей мере не материнская любовь!

С другой стороны, если Екатерина была лучшей из мыслимых учительниц, то и ученик ей попался на славу. Совсем скоро она уже писала Мельхиору Гримму:

«Генерал Ланской тактичен, легко увлекается, имеет горячую душу. Чтобы вы могли составить себе понятие об этом молодом человеке, надо вам передать, что сказал о нем князь Орлов одному из своих друзей: «Увидите, какого человека она из него сделает!» Он все поглощает с жадностью! Он начал с того, что проглотил всех поэтов с их поэмами в одну зиму, а в другую – нескольких историков. Романы нам прискучили, и мы пристрастились к Альгаротти [3] с братией. Не изучая ничего, мы будем иметь бесчисленные познания и находить удовольствие в общении со всем, что есть самого лучшего и просвещенного. Кроме того, мы строим и сажаем; к тому же мы благотворительны, веселы, честны и исполнены кротости».

Ланской и впрямь учился быстро, а огромные деньги, которыми располагал (за четыре года фавора он получил в различном овеществлении и наличными более семи миллионов рублей), тратил отнюдь не за карточным столом. Покупка собраний картин, статуй, драгоценных эмалей, чуть ли не смертельная ссора с Гриммом, который упустил возможность купить для него коллекцию редкостных камней (Александр пристрастился к модному аристократическому увлечению – вытачивать на токарном станке камеи, а для этого редкие камни были необходимы)… Однако, научившись ценить и понимать роскошь (одни только пуговки на его кафтане стоили под восемьдесят тысяч рублей!), начитавшись книг, «навострившись» как в разговоре, так и в искусстве любви, он так и не воспринял уроков честолюбия и тщеславия, подхалимства и лицемерия, которые щедро преподавало ему придворное общество. Ланского нимало не тянуло к делам государственным – должно быть, здравый смысл, унаследованный от матушки, как и спокойствие натуры, внушали ему, что это не то поприще, на котором ему следует отличаться. Дураком слыть ему не хотелось, вот он и не лез в дела, в которых совершенно ничего не понимал. Честно говоря, и не хотел понимать. В придворные интриги он не ввязывался, никому ничего не обещал и вовсе не пытался хоть как-то использовать то огромное влияние, которое имел на влюбленную Екатерину. Он умудрялся ладить со всеми, ни с кем не враждовал и не ссорился. Даже со скандальным цесаревичем Павлом у него были наилучшие отношения, великая княгиня Мария Федоровна благоволила к нему, несмотря на всю свою обостренную высоконравственность, прежде всего потому, что он был истинным другом ее сыновьям Александру и Константину и забавлялся с ними, как мальчишка, восхищая их своей поистине геркулесовой силой.

Вот что тянуло, вот что неотразимо влекло их с Екатериной друг к другу – оба были людьми без возраста! Вернее, оба обладали редкостным даром мгновенно становиться в тех годах, в каких был их собеседник. Именно поэтому Екатерина могла читать Ланскому рукопись своей «Бабушкиной азбуки», написанной ею для внуков, – а через несколько минут дурачиться с ним, словно влюбленная девчонка.

Да, она была такой всю жизнь – влюбленной девчонкой, и когда эти двое (а люди, видевшие их вместе, уверяли, что они воистину были созданы друг для друга!) соединялись, каждому было ну самое большее по двадцать. И куда тогда девались те тридцать лет, которые разделяли их в глазах людей?

Эту поразительную женщину бросали и предавали мужчины, как и всякую другую, самую обыкновенную. В Ланском не было ни намека на склонность к измене или предательству. Он весь принадлежал ей – до вздоха, до трепета сердечного.

Спустя много, много лет, полюбив Платона Зубова, который причинял ей немало страданий, Екатерина как-то скажет одной из своих придворных дам:

– Ну не чудно ли, что любовь до такой степени ставит все с ног на голову? Ты можешь быть лучшей на поприще жизни, властительницей умов, повелительницей чужих судеб, мнить себя всемогущей – и при этом ощущать себя полным ничтожеством оттого, что не в силах прельстить некое юное существо, которое просто, глупо и убого по сравнению с тобой… но одной тебе известно, чего бы ты не отдала за один только взгляд его, исполненный любви! Горше всего сознание собственного бессилия: и прочь не уйти, и не добиться своего…

Александр же Ланской был дорог Екатерине тем, что рядом с ним она никогда не испытывала этого «горького сознания собственного бессилия».

Ну хорошо: она – не испытывала. А он?

При всей своей безудержной веселости и счастливой натуре, позволявшей ему наслаждаться счастьем каждого дня и каждой минуты, Ланской отнюдь не был дураком. Ему были ведомы нормальные человеческие сомнения: да разве может такое счастье длиться вечно?!

Что и говорить, о постели императрицы (и связанных с этим благах!) мечтало не одно честолюбивое сердце. На вечерах продолжали мелькать красавцы с искательными взорами – этих молодых людей мечтало продвинуть к Екатерине какое-нибудь влиятельное лицо. Конечно, Потемкин по-прежнему поддерживал Ланского, который умудрился подружиться со всевластным светлейшим, однако мало ли что?! Надеяться тут можно было только на одно: что любовь Екатерины к Саше не иссякнет. О, пока опасаться было нечего: каждый день их был напоен любовью, а в письмах императрицы к самым разным людям то и дело проскальзывало: «Саша сказал… Саша насмешил… Саша восхитился… Саша велит тебе кланяться…» Но Ланской не уставал тревожиться: а вдруг она его разлюбит? Тогда жизнь для него будет кончена.

Кто-кто, а он прекрасно знал, как много значит для Екатерины физическая любовь. И понимал, что путь к ее сердцу он проторил именно в постели. Значит, надо оставаться в постели таким, чтобы обожаемая женщина передышки не знала от его пыла. И Ланской решил сделаться истинным Геркулесом в области любовной. За помощью он обратился к врачу лейб-гвардии Григорию Федоровичу Соболевскому.

Соболевский мечтал в жизни об одном: дослужиться до звания лейб-медика. И решил, что с помощью Ланского он это звание непременно для себя добудет. Отныне он неустанно взбадривал и без того цветущую плоть и неутомимую силу юноши шпанскими мушками и наркотическими веществами в количествах, которых хватило бы, чтобы возбудить и жеребца. Дело в том, что Соболевский желал достичь высшего поста как можно скорей. Ну а Ланской, поскольку был человек истинно русский, не знал ни меры, ни грани и твердо верил, что чем больше, тем лучше. Всего! В том числе и кантарид. [4]

Может быть, его могучий организм – Геркулес все-таки! – выдерживал бы и эти излишества сколь угодно долго. Однако дело осложнилось простудой. Незначительная ангина (ею, между прочим, заразилась и Екатерина, которая ухаживала за больным) перешла в воспаление горла, какое может быть только при скарлатине. Ее называли в народе гнилой жабой, и это название говорило само за себя… Все тело Александра воспалилось, словно гнило изнутри, из незначительного прыщика на руке сделался страшный гнойный нарыв, окруженный черным пятном. То, что когда-то неумеренно возбуждало его силу, теперь стало врагом и разлагало юношу изнутри. Кантариды одолели Геркулеса!

Роджерсон, Соболевский, доктор Кельхен и недавно взятый ко двору немец Вейкардт лечили Ланского наперебой – кто во что горазд, вплоть до поставленных к шее пиявок или приложенных к нарыву ртутных белил. Если в начале болезни отравленного юношу еще и можно было спасти, то благодаря всем этим врачебным усилиям сие стало невозможным.