Тиран-подкаблучник (император Павел I и его фаворитки) - Арсеньева Елена (библиотека книг .txt) 📗
Однако тут внезапно – и очень вовремя, с точки зрения Павла! – Екатерину настиг удар. Она так и не успела убедить Александра принять престол. Наследником остался Павел. И Нелидова мгновенно почувствовала, что ей следует вернуться в Зимний, к «дорогому Павлушке», который сделался теперь императором.
И любовь втроем, на которую, кажется, был обречен Павел во все периоды своей жизни, возобновилась – теперь уже в Зимнем дворце.
Была ли Нелидова истинно корыстна? Судя по ее письмам, она старательно боролась с чрезмерной щедростью к ней Павла. Она очень неохотно приняла от него простой фарфоровый сервиз для завтрака и отказалась от предложенной ей при этом тысячи душ. Однако некий кавалер Уитворт, английский посол в Петербурге (между прочим, любовник Ольги Жеребцовой – как все-таки тесен этот мир!), в депеше своему правительству упоминал о сумме в 30 тысяч рублей, тайно уплаченной им Нелидовой за посредничество в заключении торгового договора, выгодного для Англии. Камергер Кутайсов получил за те же услуги 20 тысяч.
Увы, Катерине Ивановне приходилось пробавляться мелкими взятками, которые создавали иллюзию того, будто она имеет какой-то вес в государстве. Ей постепенно пришлось усвоить: «дорогой Павлушка», сделавшись императором, отнюдь не намерен слушаться ее благочестивых, добрых, но отнюдь не всегда разумных советов. Он вообще как-то вдруг обнаружил, что женщине ум только вредит. Жена должна рожать от него детей, любовница – делать свое постельное дело, а как управлять страной – он лучше знает. Он и вправду «знал лучше», и в этом могли убедиться его подданные в первый же день нового царствования. В полках и гарнизонах с нетерпением вскрывали конверты с первым указом нового императора. В нем определялась вышина гусарского султана и был приложен собственноручный рисунок его величества, изображавший соотнесение высоты кивера и султана. Ну и так далее…
К слову сказать, отныне ни одна из фавориток Павла не имела никакого влияния на ход государственных дел. А впрочем, ни одна из них и не обладала нужными для этого способностями. В том числе и Нелидова.
Ну что ж, она старалась хотя бы утихомирить бурный нрав императора: «Будьте добрым, будьте самим собой, потому что истинная черта вашего характера – доброта!», «Государи созданы более для того, чтобы жертвовать своим временем, чем для того, чтобы им пользоваться!»
Сдерживать, смягчать Павла – ради этого она была готова на все.
Порой ей приходилось дергать государя за полу мундира, чтобы заставить его сдержать гнев! И ей это удавалось настолько хорошо, что Мария Федоровна даже прибегала к ее помощи, чтобы примириться с мужем. Это приводило в бешенство Александра и Елизавету.
– Какие глупости делает мама?! – в ужасе восклицал наследник. – Она совершенно не умеет себя вести!
А впрочем, и Нелидова, и липнувшая к ней императрица вовсе не были семи пядей во лбу и натворили множество глупостей. Они покровительствовали католической и иезуитской пропаганде в стране, они поощряли Юлия Литту, посланника Мальтийского ордена, и в конце концов в России возросло количество иезуитских школ, а сам император сделался гроссмейстером ордена.
В конце концов все это стало весьма беспокоить тех, кто недавно еще находил нужным быть с Нелидовой в союзе: Кутайсова, Растопчина, канцлера Безбородко. Они стали искать случая свести влияние фаворитки вообще до нуля. И, как ни странно, помогло им именно то, что так старательно декларировали в свое время Павел и его petit ange: якобы платонизм их отношений.
Дело в том, что как раз именно в это время Мария Федоровна родила своего десятого ребенка, и лейб-медик Иосиф Моренгейм констатировал, что во имя сохранения жизни и здоровья императрицы рожать ей больше нельзя. Ни-ког-да!
А это означало, что ночи ее отныне должны быть безгрешны. На-всег-да!
Эти два наречия, очень может быть, звучали бы не столь категорично, когда бы в спину Моренгейму не дышали вышеназванные господа, от камердинера до канцлера. Интрига, задуманная ими (придать женскому влиянию на императора совсем иной характер!), имела тем больший успех, что именно в это время Мария Федоровна получила известие о смерти своей горячо любимой матушки – и была так расстроена, что даже не смогла сопровождать мужа в его поездке в Москву, а затем в Казань. Разумеется, с ней в Петербурге остался и ее штат фрейлин – вместе с Нелидовой. Таким образом, Павел вырвался из-под присмотра жены и фаворитки – и…
Ему нужна была женщина. Жена больна, фаворитка безнадежно усохла, преждевременно постарела и больше не влекла к себе. И еще он хотел, чтобы с постелью сочеталась возвышенная, романтическая любовь…
Кутайсов, Растопчин и Безбородко знали, что делали, когда настаивали на этой поездке в Москву. Ведь именно там жила Анна Лопухина.
Собственно, эту юную особу Павел уже видел два-три года назад, во время какой-то прошлой поездки во вторую столицу. Тогда мадемуазель Лопухиной было лишь шестнадцать. Она отчего-то вдруг принялась безумно кокетничать с императором, не сводя с него своих прелестных черных глаз. Нет, они и впрямь были прелестны. Все остальное могло с натяжкой считаться хорошеньким, не более того.
Еще тогда Растопчин заметил как бы в шутку:
– Она потеряла из-за вас голову!
Павел рассмеялся:
– Она совсем еще ребенок!
Однако «ребенок» имел уже вполне сформировавшийся стан, да и действовал с натиском записной кокотки. Это насторожило Марию Федоровну и Нелидову – и они соединенными усилиями сократили время московского визита. И вот теперь Павел прибыл сюда вновь – уже без присмотра.
Официальной целью поездки Павла было участие в маневрах. В честь этих маневров в Лефортовском дворце императором был дан бал для московской знати. На этот бал были приглашены сенатор Петр Васильевич Лопухин с женой и дочерью Анной. Тем самым «ребенком».
Теперь «ребенок» настолько повзрослел, что вновь привлек внимание императора. Благосклонное мужское внимание… Кажется, это было то, что надо! Он спросил совета у трех своих ближайших друзей. Поскольку Лопухина была их, выражаясь по-старинному, креатура, а проще сказать, протеже, триумвират ответил, что лучше и быть не может, заодно разобрав по косточкам все стати барышни – с самыми благоприятными комментариями.
Теперь предстояло договориться с семейством. Было сделано самое недвусмысленное предложение: все Лопухины переезжают в Петербург. Там Петр Васильевич получает княжеское достоинство, титул его светлости, миллионное богатство. Если он этого получить не хочет, то может «отправиться путешествовать в Сибирь – ловить соболей». Этот эвфемизм означал опалу и ссылку.
Что взамен? Ах да… сами понимаете!
Дольше всех сопротивлялась жена Лопухина, мачеха Анны. О нет, не стоит обольщаться: ее заботило вовсе не целомудрие падчерицы и не откровенный позор семейства. Непременным условием переезда в столицу она ставила переезд и некоего Федора Уварова, молодого человека, которому она покровительствовала. Попросту говоря, Уваров был ее любовником.
Эта незначительная фигура едва не стала камнем преткновения и не исчерпала терпения Кутайсова, который вел переговоры. В самую последнюю минуту, когда он уже отчаялся сладить с дурой-бабой, в комнату, где велись переговоры, ворвалась сама Анна Петровна и сообщила, что хочет ехать в Петербург.
«Маменьке» пришлось затаиться. Впрочем, Кутайсов был настолько доволен, что не надобно искать новую протеже, что переговоры, зашедшие было в тупик, из него все же вышли: на радостях он дал согласие на переезд Уварова – только не со всем семейством, а чуть попозже. Дабы соблюсти приличия.
В то время, пока шли переговоры, Павел откладывал свой отъезд в Казань. Экипажи и свита ждали у крыльца, генералы и штаб-офицеры переминались в нетерпении тут же. Всем было не по себе, пуще всего – статс-секретарю императора Обрескову, на которого в первую очередь обрушивался монарший гнев. Обресков прекрасно знал, что, если Кутайсов привезет отрицательный ответ, на промысел соболей придется отправиться не одному Лопухину.
