Фея Альп (др. перевод) - Вернер Эльза (Элизабет) (е книги .txt) 📗
– Я редко ошибаюсь в людях, – согласился Нордгейм, бросая испытующий взгляд на лицо молодого человека, – а вы уже продемонстрировали свои технические способности. Ваш проект моста через Волькенштейнское ущелье гениален. Как бывший инженер, я могу судить об этом и говорю вам, что проект великолепен.
– А между тем его так долго не желали принять или хотя бы заметить, – сказал Эльмгорст с горечью. – Если бы мне не явилась счастливая мысль обратиться к вам, когда мне уже всюду было отказано, он так и остался бы незамеченным.
– Очень может быть. Бедному и неизвестному молодому человеку большей частью трудно выдвинуться: уж так устроена жизнь. И я страдал от этого в былые годы, но, в конце концов, все можно преодолеть, и вы уже преодолели, получив теперешнее назначение. Я поддержу вас, если вы будете исполнять свои обязанности, остальное – ваше дело.
Он встал, давая понять, что аудиенция закончена. Эльмгорст тоже поднялся, но колебался еще мгновение.
– Позвольте мне высказать одну просьбу. Несколько недель назад в городе я имел честь встретиться с вашей дочерью и быть ей представленным, когда она садилась с вами в экипаж. Я слышал, что фрейлейн Алиса теперь в Гейльборне, не позволите ли вы мне лично осведомиться о ее здоровье?
Нордгейм смерил взглядом смелого просителя. Он имел обыкновение оставаться исключительно в деловых отношениях со своими подчиненными и считался крайне высокомерным и разборчивым в выборе знакомств, и вдруг этот молодой человек, еще недавно простой инженер, требовал милости, которая означала – ни больше ни меньше – аудиенцию в доме всемогущего президента железнодорожного общества; это показалось ему уж слишком дерзким. Он сдвинул брови и холодно сказал:
– Слишком смелая просьба, господин Эльмгорст!
– Я знаю, но смелым Бог владеет.
Эти слова, быть может, показались бы оскорбительными другому покровителю, здесь же произвели обратное действие. Могущественный человек, миллионер, был чересчур хорошо знаком с лестью и низкопоклонством и в глубине души презирал их. Спокойное чувство собственного достоинства импонировало ему, он почувствовал в этом человеке что-то родственное. Смелым Бог владеет! Это был и его девиз, с помощью которого он пробился в жизни. Эльмгорст, казалось, тоже не намерен стоять на месте. Морщина между бровей Нордгейма разгладилась, и после секундной паузы он медленно произнес:
– Пусть же поговорка и на сей раз окажется справедливой. Пойдемте!
Глаза Эльмгорста блеснули торжеством, но он только поклонился в знак благодарности и пошел вслед за Нордгеймом через длинный ряд комнат в другой конец дома.
Нордгейм занимал одну из самых красивых и элегантных вилл аристократического курорта. Из нее открывался прекрасный вид на горы, а ее внутреннее убранство соответствовало всем требованиям избалованных отдыхающих.
В салоне была отворена лишь стеклянная дверь на балкон, окна заперты и жалюзи спущены, чтобы закрыть доступ солнцу. В прохладной полутемной комнате находились только две дамы.
Старшая, читавшая книгу, была уже далеко не молода. Все в ее туалете – от кружевной наколки на седеющих волосах и до подола темного шелкового платья – указывало на тщательную заботу о своей внешности, и она сидела так чопорно, с таким холодным и высокомерным видом, словно представляла собой живое воплощение этикета. Младшая, девушка лет семнадцати – нежное, бледное, болезненное существо – полулежала в кресле; голова ее была откинута на шелковую подушку, руки недвижно покоились на белом утреннем платье. Ее миловидное лицо имело усталое, апатичное выражение, так что казалось почти безжизненным, особенно теперь, когда глаза были полузакрыты и она как будто дремала.
– Вольфганг Эльмгорст! – произнес Нордгейм, войдя в комнату и представляя своего спутника. – Кажется, он не совсем незнаком тебе, Алиса! Баронесса Ласберг!
Алиса медленно открыла большие глаза, имевшие все то же апатичное выражение. Ее взгляд не выражал ни малейшего интереса, и она явно не помнила ни лица, ни имени представленного ей человека. Баронесса Ласберг, напротив, явно удивилась. Только Вольфганг Эльмгорст, ничего больше? Те, кто не обладал титулами и чинами, обычно не появлялись в доме Нордгейма. Должно быть, этот молодой человек представлял собой что-то исключительное, если Нордгейм вводил его в свое общество! Тем не менее она ответила на глубокий поклон инженера холодно и сдержанно.
– Я не могу рассчитывать на то, что фрейлейн Нордгейм помнит меня, – сказал Вольфганг, подходя ближе. – Наша встреча была слишком мимолетна. Тем более благодарен я господину Нордгейму за то, что он представил меня. Однако я боюсь… надеюсь, фрейлейн, вы здоровы?
– Немного устала с дороги, – ответил Нордгейм за дочь. – Как ты себя чувствуешь сегодня, Алиса?
– Очень плохо, папа, – ответила девушка.
– Жара в этой узкой долине невыносима, – вмешалась баронесса. – Такая духота плохо действует на нервы Алисы. Боюсь, что она не выдержит здесь.
– Но врачи специально послали ее в Гейльборн, мы должны, по крайней мере, подождать результатов, – сказал Нордгейм тоном, в котором слышалось скорее нетерпение, чем забота.
Алиса ничего не сказала, и вообще, короткий ответ, кажется, исчерпал всю ее охоту разговаривать, она предоставила это отцу и баронессе.
Эльмгорст принимал в разговоре сначала лишь скромное участие, но затем незаметно завладел им, и нельзя было не признать, что он умеет привлечь внимание слушателей. Это были не обычные рассуждения о погоде и окрестностях; он говорил о вещах, довольно далеких от круга дамских интересов – о предстоящей постройке горной железной дороги. Он описывал величаво вздымающуюся гору Волькенштейн, зияющее ущелье, через которое предполагалось перекинуть мост, горные потоки и дорогу, которая пройдет через скалы и леса, долины и пропасти. Здесь не было технических подробностей; нет, ряд великолепных красочных картин, дающих живое представление о колоссальном предприятии, развертывался перед глазами слушателей, и инженеру в самом деле удалось заинтересовать их. Баронесса стала на градус теплее, она даже задала несколько вопросов, Алиса тоже слушала, и по временам ее взгляд почти с удивлением обращался на говорящего.
Нордгейм тоже был удивлен красноречием своего протеже. Он знал, что молодой человек имеет скромное происхождение и практически не бывает в обществе, а между тем Эльмгорст держал себя в салоне при дамах так непринужденно и уверенно, точно с юности привык к такой обстановке. В его обращении не проскальзывало и следа навязчивости – он умел оставаться в границах, требуемых первым визитом.
Разговор был в полном разгаре, когда вдруг появившийся лакей доложил со смущенной миной:
– Господин, называющий себя бароном Тургау, желает…
– Желает видеть своего почтеннейшего шурина, – перебил лакея рассерженный голос, и в ту же минуту сильная рука оттолкнула его в сторону. – Черт побери, что это у тебя за порядки, Нордгейм? Я думаю, легче добраться до китайского императора, чем до тебя! Я должен был пройти через три кордона, и, в конце концов, эти олухи в галунах все-таки решили не пускать нас! Ты привез с собой целую шайку таких болванов!
Алиса испуганно приподнялась при звуке грозного голоса, а баронесса в немом негодовании встала медленно и торжественно. Нордгейму такой способ докладывать о себе также не очень нравился, но он быстро овладел собой и пошел навстречу шурину, который появился в салоне в сопровождении дочери.
– Очевидно, ты только под конец назвал себя, – сказал он, – иначе такого недоразумения не возникло бы. Ведь прислуга тебя не знает.
– Не велика была бы беда, если бы к тебе допустили и просто честного человека, – проворчал Тургау, все еще красный от гнева. – Но здесь это, видно, не в обычае. Только тогда, когда я назвался «бароном», лакеи снизошли до милости доложить обо мне.
Ошибка прислуги была, впрочем, вполне извинительна, потому что барон и сегодня был в костюме горца; да и Эрна нисколько не походила на молодую баронессу в своем очень простом темном платье, пригодном скорей для прогулок в горах, чем для визитов, и такой же простой соломенной шляпе на волосах, которые сегодня были собраны под шелковую сетку, но весьма неохотно подчинялись такому стеснению. По-видимому, она еще сильнее отца чувствовала обиду из-за первоначального отказа впустить их, потому что стояла возле него с мрачным выражением и упрямо сжатыми губами, враждебно глядя на присутствующих. Сзади сидел неизменный Грейф, сердито скаливший зубы на лакея, который хотел прогнать его из салона.
