В тени луны. Том 2 - Кайе Мэри Маргарет (книги серия книги читать бесплатно полностью txt) 📗

— Теперь расскажи мне все.

— Это Нисса, — сказала Винтер, и на глаза у нее навернулись слезы. — Вчера ей приснился кошмарный сон. По крайней мере, я думаю, что это был кошмар. Акбар Хан сказал, что это был припадок. — Она описала то, что случилось на крыше. — Затем он унес ее; когда я пошла навестить ее утром, мне сказали, что она умерла. Они не хотели, чтобы я прошла к ней, но я заставила их пропустить меня. Ее мать плакала, старалась что-то рассказать мне, но ее оттащили, а мне сказали, что с ней истерика. Я никогда раньше не видела покойников. Только прадедушку, а он… Но я думаю — я думаю — они задушили ее. — Внезапно в ее голосе послышался настоящий ужас.

Алекс сказал тихо:

— Ты этого знать не можешь.

— Да. Они сказали, что у нее был еще один приступ… а я не верю этому! Он слышал, что она говорила — Акбар Хан — и испугался. Я знаю, он испугался. Я поняла это прошлой ночью.

Алекс сказал:

— Посмотрю, что я смогу сделать.

Он вышел с ней в ярком свете солнечного утра, посмотрел, как она вошла в дом, а час спустя он послал ей записку, в которой спрашивал, поедет ли она вечером с ним верхом.

Во второй половине дня Винтер слышала рыданья в комнатах слуг, некоторое время спустя через боковую дверь вынесли небольшой деревянный ящик, чтобы отвезти на мусульманское кладбище за городом; она не видела, как его повезли.

— Мы ничего не сможем сделать, — сказал Алекс. — Оказывается, ребенок страдал эпилепсией, и доктор О’Дуайер, которого я попросил осмотреть тело, сказал — вполне возможно, что она умерла во время припадка, толчком могла послужить жара и общая слабость девочки. Он не был готов предпринять какие-то дальнейшие действия. Он сказал — и совершенно правильно — что обстановка здесь и без того напряженная, и совершенно незачем усугублять ее. Извини, но это все, что я мог сделать.

Винтер сказала холодно:

— Ну, а ты сам что думаешь?

— То, что я думаю, не имеет к этому ни малейшего отношения, — сухо ответил Алекс.

— Так что, ты больше ничего не будешь делать?

— Я не могу сделать ничего больше того, что я уже сделал. Ребенка уже похоронили в четыре часа дня. Все уже кончено.

Он повернулся и взглянул в застывшее бледное лицо. Спустя минуту он сказал:

— Извини меня, Винтер, я очень сожалею.

Она не посмотрела на него, и ее собственная боль возбудила в ней желание причинить ему боль тоже.

— Нет, ты не сожалеешь. Ты ее не знал. Для тебя и для Конвея она была просто одним из индийских детей. Туземкой! Что она значила для вас? Вас бы больше расстроила смерть вашей собаки, а тем более — лошади. Ты не возражаешь, если мы больше не будем обсуждать эту тему?

Алекс пожал плечами и больше ничего не сказал. Он не хотел это обсуждать. Он кое-что знал о Зеб-ун-Ниссе и слышал, что о ней говорили. Эпилептиков часто считали в Индии одержимыми бесами или любимцами Бога, а сам он был свидетелем, какой властью обладала девочка над созданиями природы, хотя он и относил это за счет ее бесконечного терпения, столь необычного в ребенке; у нее никогда не было быстрых, торопливых движений, она любила часами сидеть на одном месте. Но то, что рассказала ему Винтер о событиях последней ночи, обеспокоило его.

Не то, чтобы он верил, что у Зеб-ун-Ниссы было второе зрение, но ему казалось вполне вероятным, что она видела во сне или повторяла то, что слышала: какой-то разговор, шедший при ней. Если так, то это подтверждало слова Винтер о том, что Акбар Хан испугался. Если Акбар Хан считал, что девочка говорила вслух о том, что подслушала, ей могли и помочь умереть. Однако, поскольку О’Дуайер не был готов вмешиваться в это дело, дальше предпринимать было нечего. Но слова, сказанные ребенком, снова и снова звучали в его мозгу так, как прошлой ночью их повторяла Винтер: «Они убивают белых женщин. Они убивают белых женщин!»

Возможно, это произошло из-за смерти Зеб-ун-Ниссы — некогда было позвать в тот жаркий день послушать крики белых женщин.

Дели был далеко, скрытый пылью и дрожащей дымкой, выжженными солнцем долинами, и миссис Эбатнот не кричала, умирая под палящим солнцем у Кашмирских ворот, где незадолго до этого вечером в лунном свете был устроен пикник с офицерами из военного лагеря возле Риджа. Но маленькая мисс Дженнингс, дочь капеллана, и молоденькая мисс Клиффорд, которая пела песенку «Где цветы?» под аккомпанемент своей мандолины и гитары капитана Ларраби, пронзительно кричали, когда их схватили цепкие, окровавленные руки и зарубили заалевшими от крови саблями. И весь этот долгий жаркий день душераздирающие крики женщин и обезумевших от ужаса детей, потрескивание огня, вой толпы — доносились из Дуриагунджа — всегда такого тихого и мирного делийского квартала, где жили, а теперь умирали — в лучах безжалостного слепящего солнца — европейские и евразийские чиновники и пенсионеры, а также индусы, принявшие христианство.

Весь этот долгий жаркий день в Мируте, где началась резня и откуда мятежники после ночи убийств ускакали в Дели, обезумевшие от горя офицеры, скрипя зубами, ждали или умоляли разрешить им отправиться за ними в погоню (в Мируте было больше войск, чем в любом другом гарнизоне в Индии, и не все туземные полки приняли участие в мятеже), только разрешить им преследовать мятежников и спасти Дели, прежде чем не станет слишком поздно — или, по крайней мере, послать туда предупреждение! Но генерал Хьюит был старым, толстым и нерешительным. Масштабы кризиса повергли его в такое замешательство, что он потерял способность принимать решения и действовать, а бригадный генерал Уилсон, которому была передана инициатива, колебался и пребывал в растерянности. «Мы должны беречь мужчин: мы должны думать о женщинах и детях, — повторял бригадный генерал, явно испытывая неловкость. — Мы не можем рисковать и допустить повторения резни прошлой ночи. Мы должны защитить оставшихся женщин и детей». Он не давал разрешения отправиться в погоню…

Весь этот долгий жаркий день делийский гарнизон ждал и надеялся на помощь из Мирута — никто не мог поверить, что помощи не будет. И с каждой минутой задержки подкрепления восставшие из третьего кавалерийского полка и присоединившиеся к ним становились все наглее, и все больше и больше народа собиралось перед дворцом, где суд престарелого Короля Индии с каждым часом чувствовал себя увереннее.

— Это правда — это правда! — подстрекал Зинат Махал, интриган и фаворит старого Бахадур Шаха. — Говорят, убили всех иностранцев в Мируте: мужчин, женщин и детей. Должно быть, это правда, потому что — посмотрите, на дороге из Мирута пусто. Если бы кто-нибудь остался в живых, что, вы думаете, они не помчались бы в Дели, чтобы отомстить? Они мертвы. Должно быть, никого не осталось в живых. Давайте перебьем всех иностранцев в Дели и тогда ты станешь настоящим Королем!

— Это правда — это, должно быть, правда! — кричали оборванцы, точа сабли и ножи для убийства. — Они убили всех иностранцев в Мируте! Давайте и здесь сделаем то же самое.

— Правда! — кричали повстанцы из третьего кавалерийского полка, примчавшиеся в Дели, опасаясь погони и мести (воображая, что их нагоняют) и видевшие, не в силах в это поверить, что никто их не преследует. — Разве мы вам не говорили, что мы убили всех до единого? Король! Король Дели! Помоги нам, о Король! Убей! Убей!

Лотти видела, как ее отца зарубили свои же люди; на его румяном, благообразном лице было выражение крайнего недоумения, как будто даже в момент смерти он не мог поверить, что такое возможно. Она не издала ни звука, потому что она тоже не могла поверить своим глазам. Стоя вместе с матерью и еще с десятком женщин с детьми, укрывшимися в караульном помещении Кашмирских ворот, она видела, как он со своими людьми подъехал к воротам; спокойный и уверенный в себе, торопя их сразу покончить с этой нелепой ситуацией, подробности которой потом будут тщательно описаны. Она слышала возбужденный отцовский голос — этот приятный, добрый невысокого роста человек (о котором она знала так мало) поднялся, увещевая своих людей, когда они остановились перед воротами. Спустя минуту она увидела, как его стащили с лошади, и три штыка вонзились в его тело.