Чужая вина (Пленник) (Другой перевод) - Монк Карин (читаемые книги читать .txt) 📗
«Спокойно! — приказал он себе. — Ты должен запастись терпением».
Теперь, когда Винсент обнаружил Хейдона, преспокойно живущего в роли мистера Максуэлла Блейка, мужа и отца, такая смерть была бы для этого негодяя слишком легкой. Надо сказать, Винсент встревожился, увидев днем Хейдона садящимся в карету. Он решил, что Хейдон, возможно, покончил с маскарадом в Инверэри и собирается искать убежище в другом месте. Но, проведя более часа в картинной галерее, Хейдон вернулся домой. Винсент, разумеется, не отставал от него. Более всею Винсент удивился теплому приему, оказанному Хейдону. Какой-то старик хлопал его по плечу, как родного сына, а потом стайка детей различного возраста и роста схватила его за руки и потащила в дом.
Винсенту сразу же вспомнилась Эммалайн, цепляющаяся за его руку маленькими пальчиками. Ей еще не было трех лет, и она ковыляла за ним по коридору. «Где мой песик, папа?» — спрашивала Эммалайн, ведя его в комнату, где она спрятала одну из своих мягких игрушек. Это была их любимая игра, и, каким бы очевидным ни являлось местонахождение игрушки, Винсент устраивал целый спектакль, заглядывая под стулья и диван, переворачивая подушки и снимая со стен картины, пыхтя и хмурясь, к огромному удовольствию Эммалайн.
Он не помнил, когда впервые вырвал свою руку из пальцев девочки. Воспоминание стерлось, потому что Эммалайн продолжала тянуться к нему день за днем, неделя за неделей, вплоть до того страшного момента, когда она наконец осознала, что папа больше не хочет держать ее за руку, обнимать, целовать, прижиматься к ней щекой, называть своей маленькой принцессой и искать ее песика.
Винсент тряхнул головой, стараясь вернуться к действительности.
«Смерть для тебя слишком легкое наказание, ублюдок!»
Глава 11
Глазго был шумным и многолюдным городом исключительной красоты и столь же невероятного отчаяния. Холодные воды реки Клайд, подобно пульсирующей голубой вене, текли через его сердце, связывая город с Клайдским заливом и Атлантическим океаном. Такое расположение было идеальным для быстро развивающейся промышленности. Почти сотня текстильных фабрик украшала городской пейзаж, а чугунолитейные заводы и угольные копи в пригородах кормили верфи и мастерские по изготовлению паровых котлов на обоих берегах реки. Необходимость в дешевом труде была огромна. Шотландские горцы наводняли город в поисках работы, но им приходилось соперничать с такими же отчаявшимися ирландскими, итальянскими и еврейскими иммигрантами. Те немногие, кому удавалось нажить огромные состояния, воздвигали величественные дома, наполняя их роскошной мебелью и произведениями искусства. А мужчины, женщины и дети, проводящие долгие часы на фабриках, возвращались по ночам, еле волоча ноги, в свои зловонные трущобы, где вели нескончаемую битву с голодом, болезнями, пьянством и насилием. Но, несмотря на это жалкое «подбрюшье», Глазго оставался одним из прекраснейших городов Европы — идеальным местом для представления шотландской публике знаменитого французского художника Жоржа Булонне.
Женевьева, как зачарованная, смотрела на свое отражение в зеркале, не веря, что она могла настолько измениться. Платье из серого шелка, выбранное с помощью Юнис и Дорин, было отделано прозрачными кремовыми кружевами и скроено отнюдь не по последней моде. Продавщица в магазине развернула перед ними пеструю, ошеломляющую палитру. Юнис и Дорин только вздыхали над роскошной коллекцией платьев из розового, фиолетового и зеленого шелка, щедро расшитых бисером, украшенных лентами и бантами, с широченными юбками на каркасе, словно сделанными для того, чтобы сбивать с ног каждого в радиусе пяти футов.
Несколькими годами ранее Женевьева с радостью облачилась бы в самый новомодный наряд и с нетерпением ожидала бы восторгов от окружающих. Но этой избалованной и легкомысленной девушки больше не существовало. Женщина, стоящая перед зеркалом, была не замужем, но имела при этом шестерых детей, ни один их которых не был ею рожден. Она годами боролась за то, чтобы ее подопечные были сыты, одеты и не оказались на улице. Мысль о том, чтобы выложить крупную сумму за нелепое платье, которое и надевать-то можно только в редких случаях, теперь казалась ей безнравственной.
Несмотря на простоту, новое платье нравилось Женевьеве куда больше тех, которые она носила последние несколько лет. Корсаж сужался треугольником от груди к талии, а юбки походили на жемчужно-серый шелковый колокол, поддерживаемый скромным кринолином.
По просьбе Женевьевы отель прислал горничную помочь ей одеться. В одиночку она ни за что бы не справилась со всеми сложностями корсета и кринолина, а также с бесконечным рядом крошечных пуговиц и крючков на спине. Горничная — приятная разговорчивая девушка по имени Элис — предложила сделать ей прическу. Сначала Женевьева отказалась, думая, что достаточно просто собрать волосы сзади в узел при помощи шпилек. Но Элис настаивала, утверждая, что ей нечасто приходится иметь дело с такими красивыми и густыми волосами. Она попросила Женевьеву позволить ей попрактиковаться в новом стиле причесок, который Элис видела в парижском журнале мод, присланном подругой из Франции. Отвечать отказом на подобную просьбу граничило с нелюбезностью, поэтому Женевьева разрешила горничной попробовать укротить ее кораллово-золотистую гриву.
Когда Элис закончила, волосы Женевьевы были завиты в гирлянду локонов, собранных на затылке. Элис приколола над правым ухом миниатюрный букетик, подходящий по цвету к серым и кремовым тонам платья. Женевьева выразила опасение, что цветы будут чересчур бросаться в глаза, но Элис настаивала, что такое украшение идеально подойдет столь красивой и стройной женщине. На открытие выставки придет много леди со страусовыми перьями, лентами и даже драгоценностями в волосах, никто не сочтет цветы неуместными.
Темнота незаметно окутывала город. Женевьева зажгла масляные лампы и продолжала изучать себя в зеркале. Она не привыкла уделять так много сил и времени своей внешности. Прическа выглядела изумительно, платье, хотя и слишком простое для вернисажа в большом городе, казалось вполне приемлемым. Но больше всего Женевьеву интересовало ее лицо. На лбу и вокруг глаз виднелись мелкие морщинки. Когда же они там появились? Женевьева напомнила себе, что она уже не восемнадцатилетняя девушка с нежной кожей, а женщина двадцати шести лет, за плечами у которой множество тревожных, бессонных ночей. Конечно, в ее жизни было немало радостей: улыбки и забавные выходки детей, маленькие достижения, картины. Но вот лицо, увы, не помолодело. Было не слишком приятно видеть, как сильно она изменилась. Как-то не было времени смотреть на себя в зеркало. Прошло много лет, с тех пор как Женевьева не могла насмотреться на себя! Это было в другой жизни. Там, обручившись с Чарлзом, она чувствовала себя на седьмом небе, завоевав внимание такого блестящего и изысканного мужчины, как граф Линтон.
В дверь постучали. Женевьева встала, неловко поправила заблудившуюся прядь волос и пошла открывать.
В коридоре стоял Хейдон в элегантном черном смокинге и безукоризненно белой рубашке. Аккуратно завязанный галстук и устричного оттенка брюки в обтяжку довершали картину. Он молча уставился на Женевьеву, пожирая взглядом каждый дюйм — от поблескивающих золотистых локонов до кружевных оборок юбки на фоне темного ковра. Женевьева почувствовала, что ее бросает в жар. Ей стало трудно дышать, хотя в комнате было прохладно, а платье вовсе не было таким уж тесным.
— Добрый вечер, — произнес Хейдон, с трудом обретая самообладание, утраченное при виде Женевьевы. Он знал, что она хороша собой и одетая в одно из своих поношенных платьев, и лежащая обнаженной на скомканных простынях, но не был готов увидеть ту ослепительную красоту, которую она излучала сейчас и которую только подчеркивало изысканное в своей простоте новое платье. Войдя в комнату, Хейдон бросил в кресло цилиндр и накидку, еле сдерживаясь, чтобы не сжать Женевьеву в объятиях.
