Не бойся любви - Осборн Мэгги (чтение книг TXT) 📗
Долгое молчание воцарилось между ними, пока Дженни придумывала аргумент против подобного понимания справедливости. Одно из придуманных ею опровержений было такое: взрослым можно то, чего нельзя детям. Но ей тут же пришло в голову, что с точки зрения ребенка это вряд ли убедительно.
— Право, не знаю, как нам решить задачу, — заговорила она. — Но одно могу сказать тебе точно: я не хочу еще раз испытать вот это. — Она кивнула в ту сторону, где стоял таз. — Тебе придется перестать ругаться.
Подбородок Грасиелы взлетел вверх, поднялась и раздражающая Дженни одна бровь.
— Я перестану, если перестанешь ты.
Короткий смешок сорвался с губ Дженни.
— Я? Да я ругаюсь с малых лет, с тех пор, как была в твоем возрасте. Я в этом настоящий мастер.
Глядя на отмытое личико ребенка, трудно было поверить, что этот ангелочек в состоянии произносить бранные слова. Но Грасиела их произносила, и никуда от этого не деться. Что же теперь делать? Самой попридержать язык? Еще чего! Дженни понурилась. Ей не нравилось направление разговора и его неизбежное завершение.
— Дядя Тай не ругается.
— Он не делает этого при тебе, вот и все. Погоди, а ведь это, пожалуй, и есть решение.
Дженни просияла. Она вовсе не должна переделывать себя в угоду ребятенку, ей всего-навсего надо сдерживаться в присутствии Грасиелы. Это, пожалуй, ей по силам. И справедливость не нарушится.
— Ладно, — медленно произнесла Дженни, — договорились. Ни одна из нас больше не произносит «черти», «к черту», «чертов» и тому подобное.
Про себя она добавила: «В присутствии другой». В глазах у Грасиелы вспыхнула смесь торжества и неудовлетворенности достигнутым.
— А еще мы не должны говорить «будь оно проклято», «пропади пропадом» и «сукин сын». Дяде Таю это не нравится.
От души желая дяде Таю провалиться в эту минуту в чан с мусором, Дженни неохотно кивнула.
— И нельзя говорить «писать кипятком».
— Бог ты мой! — Дженни покачала головой. Мне, наверное, вообще не придется разговаривать. А как выражалась твоя мама, если она пи… то есть если она очень сильно сердилась?
Грасиела состроила в высшей степени пренебрежительную гримасу.
— Мама, когда сильно сердилась, говорила, что ее это раздражает.
— Ну! — Дженни с трудом удержалась от крепкого словца. — Послушай, я могу случайно забыться. Ты должна с этим считаться. Ведь я говорила так, как говорю, очень долгое время. Человек не может измениться за сутки. Так что не думай, будто я нарушила обещание, если у меня случайно что-нибудь нехорошее сорвется с языка.
Грасиела покосилась на Дженни с еле заметной усмешкой.
— Если ты забудешь и выругаешься, можно мне вымыть тебе рот с мылом?
Дженни заморгала от неожиданности, потом запрокинула голову и расхохоталась. Время от времени девчонка прямо-таки приводила ее в восторг, и это был именно тот случай.
— Если ты попробуешь, то я буду… очень раздражена. К тому же я гораздо больше тебя. — Они улыбнулись друг другу. — Знаешь, — ласково сказала Дженни, — когда ты не распускаешь сопли, ты просто молодчина.
Лицо у Грасиелы порозовело от удовольствия.
— Я голодна, — призналась она.
— Сеньора Армихо сейчас что-нибудь принесет, — ответила Дженни и добавила, снова поглядев на синяки на шее у девочки: — Послушай, что я еще хочу тебе сказать. Жаль, конечно, что ты узнала своих кузенов с самой плохой стороны. Они… — Дженни запнулась, подыскивая подходящие слова. — Они испорченные, жадные люди. Но хорошо, что ты теперь это знаешь, потому что Луис и Чуло все еще ищут тебя. Они опасны, Грасиела. Может, опаснее тех, кого мы оставили в пустыне.
У Грасиелы задрожали губы.
— Кузен Тито бросил змей прямо передо мной. Он хотел, чтобы они укусили меня.
— Ты вела себя очень смело, и я тобой горжусь. Это очень страшно — быть одной, когда на тебя напускают змей.
Грасиела порозовела еще больше, глаза у нее сияли. Дженни удивилась тому, что девочка так дорожит ее похвалой. Ей даже стало не по себе: насколько Дженни знала, всем всегда было наплевать на ее мнение. Но Грасиела впитывает ее слова как губка. Столь сильное влияние на кого бы то ни было обязывает, что и говорить.
— Держу пари, что ты никогда ничего не боялась, — сказала Грасиела.
— Ты проиграла бы пари. Я много раз испытывала страх, — улыбнулась Дженни.
И в эту секунду существо, перед которым она испытывала особый страх, отворило двери и с важным видом ступило в комнату.
— Сеньора Армихо следует за мной с ужином, — объявил Тай, забрасывая шляпу на гвоздь, вбитый в oстену. — Что случилось с Грасиелой? — озабоченно поинтересовался он, заметив грязь на полу.
— Ничего, — ответила Дженни, и из глаз Грасиелы, едва она поняла, что Дженни не расскажет об эпизоде с мылом, исчезло тревожное выражение.
— Поставьте еду на стол, — попросила Дженни сеньору Армихо.
Та повиновалась и, выслушав благодарность Дженни, удалилась из комнаты. Тай поднял Грасиелу и усадил ее на табурет у стола. Потом придвинул еще два табурета — для себя и для Дженни — и обратился к племяннице:
— Смотри-ка, бифштекс, да еще с помидорами и луком! Не знаю, как вы, дорогие леди, но я не прочь отведать чего-нибудь, кроме бобов и тортилий.
Дженни не спеша устроилась на табурете и заправила за воротник рубашки пестренькую салфетку. Ей казалось непривычным и оттого странным сидеть за столом вместе с мужчиной и ребенком. Припомнилась вдруг картинка в каком-то каталоге: семья за столом. Люди на картинке были одеты куда лучше, чем она, Грасиела и Тай, да и мебель — не чета убогой обстановке мексиканской хижины, но это, как решила тогда Дженни, несомненно, была семья. Не такая, какую ей самой довелось знать, а такая, о которой она мечтала про себя.
— Салфетку обычно кладут на колени, — заметила Грасиела. — Вот так.
— Скажите какие тонкости, — засмеялась было Дженни, но, увидев, что Тай тоже положил салфетку на колени, вдруг побагровела. — А мне нравится заправлять салфетку за воротник.
Она подцепила вилкой с блюда кусок мяса и положила себе на тарелку.
— Что ты собираешься делать? — спросила она, заметив, как Тай наклонился к тарелке Грасиелы.
— Собираюсь нарезать мясо для племянницы. А что?
— Она не калека. Вполне может нарезать сама это проклятое мясо.
— Говорить «проклятое» нельзя, — немедленно заметила Грасиела со своей обычной высокомерной улыбочкой, которая доводила Дженни до бешенства.
— Дженни, ей всего шесть лет.
— Вполне достаточно, чтобы есть самой.
— А мне не позволяют пользоваться ножом, — сказала Грасиела, устремив на Тая очаровательно беспомощный взгляд.
Дженни положила вилку.
— Позволь мне задать тебе один вопрос, — обратилась она к Грасиеле, — Если бы тут некому было разрезать для тебя мясо, как бы ты поступила? Ухватила весь кусок и откусывала бы прямо от него?
— Нет!
— Сидела бы голодная? — Грасиела только глянула на Дженни в ответ на эти слова. — Если бы ты была достаточно голодна, то спорим, ты бы придумала, как разрезать мясо. Ну, — продолжала Дженни, намеренно усиливая напор, — ты сейчас достаточно голодна?
Тай положил вилку и нож на тарелку, бросил на стол салфетку. Встал, нахмурив брови.
— Я хотел бы поговорить с тобой с глазу на глаз, — сказал он.
— Но мы же едим.|
— Прямо сейчас.
Повернувшись на каблуках, он прошествовал к двери и вышел во двор, залитый мягким предзакатным светом.
Дженни вытащила салфетку из-за воротника и тоже бросила ее на стол.
— Подумай, как воспользоваться этим ножом. И будь осторожна, а я скоро вернусь.
Ветхие лачуги выглядело чрезвычайно живописно в умирающем свете дня. Два мальчугана и собака бежали по изъезженному проулку — видимо, на запах жарящегося чили. Из соседней хижины доносился смех, и женский голос напевал ласковую мелодию колыбельной.
Дженни прошла по двору к деревянной повозке со сломанным колесом.
— Чего тебе?
Тай, упершись руками в бока, молча смотрел на нее. Солнечный сумрак позолотил его кожу, черты лица казались подчеркнуто твердыми и четкими. Глядя на него, Дженни почувствовала ненавистную ей слабость. Они еще не начали спорить, а она уже утратила преимущество.
