Гентианский холм - Гоудж Элизабет (читать бесплатно полные книги txt) 📗
— Ты видел кораблекрушение, Захария? — спросила Стелла.
— Мы с доктором и Томом были в Пэйнтоне. Все видели. Хорошо, что моряков удалось спасти, правда?
Стелла страшно боялась услышать о том, что моряков не спасли, так что теперь она вздохнула с облегчением и тут же потянула юношу к северной стороне церкви, где они могли уединиться и куда почти не доносились крики папаши Спригта.
Могилы здесь были очень старые, уже заросшие мхом и травой, и над ними широко раскинули свои ветви три из пяти тисов, посаженных в церковном дворе много лет назад. Стелла очень любила эти тисы с их ярко-красными ягодами, которые сверкали в полумраке крон, словно лампочки. А еще ей нравились две могилы, которые были рядом и казались древнее всех остальных. Вокруг них росли горечавки, которыми славился церковный двор. На могильных камнях было что-то вырезано. Кажется, геральдические лилии…
— В древние времена, когда англичане уходили на войну, они делали луки из церковных тисов, — проговорила Стелла. — Мне доктор рассказал.
Захария, который невидящим взглядом смотрел на старые могилы, едва-едва возвышавшиеся над землей, вдруг встрепенулся, словно вспугнутый жеребенок, и поднял на Стеллу сердитый взгляд.
— Монахи не для того сажали в церковном дворе пять тисовых деревьев, чтобы из них потом делали луки, — с горечью проговорил он. — Они должны были напоминать людям о пяти ранах Господа нашего. Использовать такое дерево в военных целях… это кощунственно!
Улыбка тут же исчезла с личика Стеллы, и на нем появилось озабоченное выражение. Она вспомнила о неприятном разговоре, который произошел сегодня утром на ферме, когда отец Спригг, тужась, натягивал на себя свой мундир.
— Плохо, когда используют это дерево для неправедной войны, — сказала она задумчиво. — А когда для справедливой — это хорошо. Отец говорит, что англичане никогда не вели неправедных войн, но мне кажется, что когда мы отправились во Францию и отнимали дома у французов — это была неправедная война. Зато теперь французы пытаются отнять наши дома, и поэтому сейчас мы ведем справедливую войну. — Она облегченно вздохнула, отыскав выход из этого сложного рассуждения. — Ты ненавидишь французов, Захария? Лорд Нельсон, например, ненавидит.
— Я не могу ненавидеть французов, — мрачно проговорил Захария. — Моя мать была француженкой. Этим я и отличаюсь от лорда Нельсона.
— И я отношусь к ним без ненависти, — сказала Стелла. — Но ведь многие англичане ненавидят их, как лорд Нельсон.
— Ненавидеть врага — это еще не значит быть патриотом, сказал Захария. — Главное, это любить свою страну.
— А ты любишь Англию? — спросила Стелла.
— Да.
— А ты мог бы записаться в армию и сражаться за нее, как призывает воззвание, если бы был взрослым?
Святая наивность! Он никогда не рассказывал ей о том, что служил во флоте и дезертировал. Это было известно только доктору.
Черты лица Захарии напряглись, словно у него вдруг заболели зубы. Он уклонился от ответа, задав вместо этого свой вопрос:
— А ты, Зеленое Платьице? Если бы ты, конечно, была взрослым мужчиной?
Она серьезно кивнула, затем вдруг улыбнулась, показав свои милые ямочки, и снова превратилась в ребенка.
— Я обязательно сделала бы себе лук из тиса, который растет на Беверли Хилл. И мои стрелы летали бы очень далеко, потому что это дерево сначала было ангелом, который превратился в тис… По крайней мере, я так думала, когда была маленькая.
— С чего это ты вдруг взяла? — спросил Захария.
— Потому что его ветви похожи на крылья. И еще… когда залезаешь на этот тис, то такое впечатление, будто у тебя тоже появились крылья.
Захария рассмеялся.
— Да, верно. Ладно, пора идти. Сейчас всех позовут в церковь. Тебе надо вернуть матушке Спригг молитвенник.
К матушке Спригг присоединился доктор, и они оба ждали молодых людей на крыльце церкви. Но войдя внутрь, семьи разделились, потому что скамья Викаборо была по левую сторону от прохода, а скамья доктора по правую.
«…но мы приглашаем добровольцев… Встаньте на защиту всего того, что вам дорого!»
Эти слова с воззвания снова бросились в глаза Захарии, когда он заходил в церковь.
Церковь на Гентианском холме была старая и красивая, с готическими окнами и каменной крестной перегородкой. Трехуровневая трибуна восемнадцатого века и скамьи стояли на полу, а колонны устремлялись вверх, поддерживая собой кровлю из испанского каштана. В западном конце зала была галерея.
Музыканты уже настраивали свои инструменты, когда Захария и доктор опустились на колени на соломенные подушечки и закрыли лица шляпами. Захария был католиком и не имел права даже заходить в церковь Викаборо, но когда туда шли доктор и Стелла, он не сидел дома. Он был готов даже принять участие в англиканской службе, зная, что потом отмолит этот грех. И хотя шум, который поднимали в галерее музыканты, не шел ни в какое сравнение с божественными католическими хоровыми песнопениями, к которым Захария привык. Девонширцы были славные люди, но, увы, музыкальными их нельзя было назвать. И все же юноша заставил себя терпимо относиться к их службе. Да, шум музыканты производили дикий, но зато играли от чистого сердца и знали, что грохот будет воспринят основным большинством присутствующих именно как музыка. В церкви сейчас не было ни одного человека, который бы не пел во всю силу своего голоса. Пели мужчины, пели женщины, пели дети. Не пели только те музыканты, которые отчаянно дудели в горны, тромбоны, кларнеты, трубы и водили смычками по грифам скрипок и виолончелей.
Служба казалась Захарии частичкой всей этой деревенской жизни, которую он уже успел так хорошо узнать. Это была полнокровная, приносящая удовлетворение трудолюбивая жизнь независимого и веселого народа. Эта служба на его взгляд не имела почти никакого отношения к религии. Гораздо больше истинного поклонения, как ему казалось, было в труде этих людей, в обработке их полей, в выпасе скота. Посещение же церкви по воскресеньям было одним из немногих доступных местным жителям светских событий. Воскресную церковь ждали, как святочные гуляния, как языческие праздники урожая, о которых рассказывал ему доктор.
Гентианский приходской священник всем своим видом плохо гармонировал с той службой, которую вел. Но ни у кого не хватило бы смелости назвать священника Эша духовным лицом. Он был невысокого роста, толстенький, с круглым, румяным и очень умным лицом, на котором светились черные глазки-пуговицы и добродушная улыбка. Особенно трудно было принять его за святого отца, когда он начинал смеяться. Мощные раскаты его смеха стирали с его облика всю чинность. К тому же, отец Эш частенько выезжал на охоту с собаками, что казалось странным для человека его возраста, — священнику было под семьдесят, — и считался отличным стрелком.
Он был холостяком, и происходил из аристократической семьи, но ему не повезло: он родился младшим сыном. Родители не знали, что с ним делать, и, в конце концов, отдали в церковь. Благодаря своему происхождению, отец Эш был состоятельным человеком и очень славился своим гостеприимством. У него в доме гостей всегда ждал отменный стол и большой выбор вин из личного погреба. Он любил посидеть с людьми за бутылочкой и был хорошим рассказчиком. Свой профессиональный долг отец Эш выполнял, как ему казалось, превосходно — исправно крестил, женил, хоронил. Службы отправлял в рекордно короткие сроки, но ревниво поддерживал чистоту в церкви, опрятность церковного двора и не позволял опаздывать своему писарю и музыкантам.
Одет отец Эш всегда был безупречно: черное, хорошо вычищенное платье священника англиканской церкви с двумя белыми полосками, а также старомодный белый парик «цветная капуста» и изящная черная шляпа, которые носят все священники. Он никогда не наносил визиты больным, так как боялся заразиться, никогда лично не утешал людей, потерявших своих близких, так как их скорбь угнетала его, зато в такие дома он всегда присылал через своего эконома хорошую еду и портвейн. Поймав мальчишек на воровстве, он строго и примерно наказывал их, и деревня гордилась своим священником и любила его. Он ценил свое время и ценил время своих прихожан, поэтому службы отца Эша никогда не затягивались надолго.
