Город грешных желаний - Арсеньева Елена (бесплатные серии книг txt) 📗
Женщина. Значит, не зря он в первое мгновение посылал ее к Джироламо. Бедняжка, верно, и впрямь ошиблась в потайных переходах (теперь он понимал, что она, конечно, проникла в его покои через какую-то необычайно хитрую секретную дверь, обнаружить которую непосвященный не сможет никогда!) и забрела не в ту келью, так что все ее дивное эротическое представление предназначалось совсем другому зрителю. Это перед Джироламо она должна была лежать, разведя ноги так, что роса, окроплявшая цветок ее женственности, сияла в лунном свете подобно бриллиантовым искрам. Это Джироламо должны были свести с ума трепетные движения ее руки. Это ему адресовался нетерпеливый, томительный шепот: «Иди ко мне!» Это руки Джироламо, это естество Джироламо должны были…
Нет!
С губ ли Гвидо сорвался крик, или это «Нет!» исторгло все его существо, потрясенное взрывом мучительной ревности?
Нет. Только не это. Жирные руки Джироламо, мокрые губы Джироламо, изъязвленная плоть Джироламо – и эта живая, вздыхающая, сияющая красота?
Нет. Она досталась Гвидо (какое имеет значение, по воле неба или земли!), она принадлежит ему, и он не отпустит ее. Не отдаст! Никому не отдаст! Никогда.
Осторожно, стараясь не задеть кровоточащей полосы, Гвидо обнял девушку. Она испуганно вздрогнула. Она ведь не знала, что Гвидо больше никогда не причинит ей боль. Не посмеет! Уж лучше он будет мучить самого себя!
И, наверное, она почувствовала это, потому что напряженное тело ее расслабилось и доверчиво прильнуло к Гвидо, как бы сливаясь с ним всеми своими чудными изгибами. Ему нестерпимо захотелось снова увидеть ее лицо, и, как бы почувствовав это, она подняла голову и посмотрела на него почти неразличимыми в темноте, странно мерцающими глазами. Губы ее дрогнули… это был еще не шепот, а как бы его предвестие, но все существо Гвидо затрепетало в ожидании этих слов.
Вдруг глаза девушки расширились. Она смотрела на что-то за спиной Гвидо. И когда судорога прошла по ее телу, передавшись ему, он, еще не зная, что произошло, испытал прилив мгновенного, мучительного отчаяния, вдруг поняв: он потерял ее, потерял навеки!.. И это чувство ужаса было даже сильнее того потрясения, которое он испытал, услышав за спиной душераздирающий вопль:
– Смотрите! О, смотрите!
Гвидо обернулся.
Цецилия Феррари, и отец Балтазар из монастыря Сан-Стефано, и толпа полуодетых монахинь, воздевающих свои наперсные кресты, как бы сторонясь греха, и еще какие-то люди в сутанах… И все кричали, кричали… До Гвидо донесся язвительный голос отца Балтазара:
– Если не ошибаюсь, вы приехали сюда, чтобы уличить нас всех в распутстве, брат мой?
Он обращался к Гвидо? Нет, к Джироламо.
Джироламо тоже был здесь – смотрел на своего секретаря остановившимися, выпученными глазами. Какое-то время он стоял недвижимо, потом ринулся вперед, оттащил девушку от Гвидо, грубо хватая ее своими жирными короткопалыми руками…
Гвидо не сопротивлялся. Стоял, будто пронзенный молнией, и не дрогнул даже тогда, когда человек в черном, с лицом, неразличимым под низко опущенным капюшоном, приблизился к нему и положил руку на его плечо со словами:
– Вы арестованы. Идите за мной.
Потом эти слова прозвучали еще раз – для нее.
Для нее.
15. Проделки этого Харона
Со времени основания Венеции Ponte dei Sospiri – мост Вздохов – возносится над узким каналом, упершись своими концами в стены зданий, стоящих на противоположных берегах. Мягкая, плавная линия его длинной крыши, увенчанной завитками, повторяет изгиб узорной арки, но в окна этого чудесного создания рук человеческих вбиты крепкие решетки.
Да, мост Вздохов вполне мог бы стать укрытием для влюбленных в непогоду, если бы… если бы он не соединял Дворец дожей со зданием тюрьмы Карчиери.
Потому-то такая тесная и мрачная лестница ведет к узкому пролету моста Вздохов.
И преступник, входя на мост, хоть на мгновение, но останавливается у зарешеченного окна, чтобы проститься с дневным светом, а часто и с самой жизнью. Что ж, лучшего места для последнего вдоха всей грудью нельзя и отыскать! Бесконечная даль лагун, залитых солнечным светом, открывается направо – с черточкою Лидо на краю, с Сан-Джорджо-Маджоре ближе… Гондолы скользят по лазурным каналам, несутся мимо, словно перламутром одетые облака. Изредка мелькнет птица… а там, впереди, по направлению черного и мрачного хода, уже тускло слезятся лампадки в руках суровых и молчаливых тюремщиков, уже слышится пронзительный визг дверных петель, щелканье железных замков и отдаленное, слабое позвякивание цепей…
Тюрьму Карчиери иногда называли Piombi – «Свинцовая», потому что ее крыша была покрыта свинцовыми листами и буквально раскалялась в жаркую пору. Но не меньшие муки ожидали узника и в подвалах Piombi.
…Два человека неспешно продвигались в непроницаемой тьме подземного коридора, слабо рассеиваемой огнем фонаря.
Столь медленно шли они не потому, что плохо различали путь, поскольку могли идти хоть с закрытыми глазами, за долгие годы научившись видеть в темноте. И не зрелище холодного камня, сочащегося стылыми слезами подземных вод, не болезненные стоны, слышимые то здесь, то там, не визг цепей, не душераздирающие вопли, вдруг проносящиеся под низкими сводами, замедляли их путь. Нет, оба едва замечали, едва слышали все это. Если кто-то и думал, что в могиле лучше, чем в этих подвалах, то уж никак не эти двое… Тюремщики – а парочка относилась именно к этой разновидности человеческой породы – находили свою работу и место этой работы вполне привлекательными. Спешить? Но куда и зачем? Какая разница, сейчас или через час настигнет смерть того, к кому они направляются?.. Этим двоим приходилось бывать и палачами, а потому они были властны над своим временем. Как, впрочем, и над чужим.
Возможно, один из них и не отказался бы убыстрить шаг. Он был младше сотоварища лет на десять и служил в Карчиери недавно, так что кровь его еще не успела оледенеть и невольно бежала по жилам живее при мысли о том, как молода и хороша собой узница, к которой они идут. Бедняжку ждет смерть, это правда… но они-то останутся в живых, а значит, будет только справедливо, если оставят себе немножко приятных воспоминаний об этой хорошенькой преступнице. Беспокоился Паоло (так звали молодого тюремщика) лишь оттого, что Лука, его сотоварищ, обычно считал себя вправе – по старшинству! – первым иметь дело с женщинами, которые нет-нет да и перепадали в награду усердным служителям правосудия. Обычно Паоло терпеливо ждал; однако сегодня особенное нетерпение распаляло его чресла. Он робко надеялся, что, ежели Лука не торопится, значит, не больно-то хочет позабавиться. Может быть, плоть его поостыла и для задора он пожелает поглядеть, как исполняет свое дело молодой и горячий Паоло? Ну что же, тот обеспечит ему зажигательное зрелище! Правда, жаль бедняжку, у которой воспоминание о слюнявых губах и вялом отростке Луки будет последним в жизни. Но… но ведь никто не помешает Паоло сменить напарника и еще раз утешить узницу перед тем, как они задушат ее и вынесут тело, чтобы сбросить в канал?
Словом, мечты в голове Паоло роились самые радостные, и он ощутил себя так, словно вдруг споткнулся – и упал на черный, осклизлый пол, когда в камере их встретила не обезумевшая, рыдающая, готовая на все ради продления жизни женщина, а неподвижное тело, столь же холодное, как та каменная скамья, на которой оно лежало.
– Вот те на… – растерянно промямлил Паоло, а Лука злорадно хихикнул:
– Что, не выйдет сегодня почесаться задарма? Понапрасну губу раскатал?
– Будто б ты не раскатал! – огрызнулся Паоло, и Лука сокрушенно зашмыгал носом:
– Был грех! Да, не повезло… Померла!
– Неужто померла? – испугался Паоло. – А может, в бесчувствии? Говорят, с благородными это бывает.
– Да какая она благородная! – пренебрежительно хмыкнул Лука. – Распутная монашка. Нашел тоже благородную!
– Распутная монашка? – изумился Паоло. – Да за что же ее сюда одну, когда тут весь монастырь должен по лавкам сидеть, и не один монастырь?!
