Дар ушкуйнику (СИ) - Луковская Татьяна (книги бесплатно без онлайн .txt, .fb2) 📗

Устя сидела в уголке и ничего не отвечала, лишь, опустив голову, перебирала крупу.

Дарья вошла неслышно, собиралась окликнуть, но замерла, напряженно глядя на тощую спину дьяка.

– Сбыслав Гордеич польщен, что я самому князю гороховецкому прислуживал, сразу согласился на службу взять. Они завтра поутру отъезжают, и нам надобно. Устька, сколько дуться-то можно, ну ошибся один раз, так ведь раскаялся, никто мне не надобен, кроме тебя, и матушка не против. А этот ушкуйник лишь потешится с тобой, да в жены не позовет. Нешто звал? То-то же. А я зову, доедем до Новгорода, повенчаемся.

Дарья тихо развернулась, чтобы своим присутствием не давить на Устю – пусть сама решает. Коли сразу не прогнала, а сидит да слушает, значит не все перегорело. И Ратшу ведь не подпускает, бегает от красавчика, как он не старается.

Нога уже ступила на порог, чтобы отступить в тень подклети, но тут Терентий произнес:

– Из-за нее остаться хочешь? Так она губит всех, кто рядом. Ей сотник сказывал – дальше бежим, а она уперлась, деда ей дряхлого жаль, а нас нет. Тебя вот не жаль, княжича малого, что жизни еще и не видывал не жаль! Ежели б не ее упрямство, так давно б на Вятке в тепле да сытости сидели. Проклятая она, в грехе зачатое может ли добрым быть? Где ее супружник, а племянник, мачеха? Все сгинули.

– Не смей так про хозяйку сказывать! А они живые, зачем раньше времени их хоронишь, язык, что жало?! – возмутилась Устя, резким жестом отставляя крупу, и, заметив выпрямившуюся струной Дарью, подскочила с лавки.

Но Терентий, как тетерев на току, ничего не замечая, продолжал вещать:

– И князя Ростислава она сгубила, попомни мои слова.

– Как это – сгубила, ты что несешь?! – замахала руками Устинья, понимая, что тот делает Дарье больно. – Молчи, дурень!

– Я дурень? Князя Ростислава Матрена, тетка ее родная, убить велела, за сестру мстила. Верно тебе говорю. Это Матрена ушкуйникам броню убитых кметей подарила, сам про то слыхал, ратник их проболтался. Ежели б Елица не понесла, ничего б и не было, все б живы остались.

– Не слушай его, хозяйка, – метнулась к Дарье Устинья, – мелет, что не попадя. Броня на торгу куплена, то вороги наши так болтают.

Дарья оперлась о дверной косяк, воздух оборотился в плотное, ватное одеялом, и это черное одеяло упало на лицо, закрывая свет. Дарья потеряла сознание.

– Очнулась, очнулась, милая, – из темноты вынырнуло большое лицо Вторицы. – Вот и хорошо, вот и ладно.

– Дареша, – это в руку вцепился Михалко, испугано моргая. – Ты же не умерла?

– Ну, что ты, гляди, живехонькая она, – Вторица указала толстой ладонью. – Живехонькая, благодетельница наша.

– Попить, выпить отвара ей следует, – это Устя, отодвигая няньку, протиснулась с крынкой. – Пей, хозяюшка, пей. А про броню мы уж тут разведали. Треклятый Терешка то все выдумал, чтоб меня сманить. Да мы его уж прогнали. Ничего не болит?

Дарья прислушалась, прикладывая руку к животу.

– Н-нет, ничего.

– Да, слава Богу, Ратша вовремя вошел, так успел тебя поймать.

Дарья села, голова чуть кружилась. Что произошло? Терентий обвинил тетку… Да нет, он врет, правильно говорит Устинья, врет! Он дурной человек, плут себялюбивый. «Да и думать об том не хочу. Вот не хочу и все тут!»

– А еще Ратша сказывал, – голос Устиньи стал непривычно жестким, словно чужим, – сказывал, что никуда тот Сбыслав уж не выедет. Посадник из мужей никого не выпустит, все на стенах стоять станут.

– Да так ему и надобно, – не преминула подпеть Вторица.

– Никому то не надобно, – устало проговорила Дарья. – Дай Бог и Пресвятая Богородица выстоять.

А в черноте безлунной ночи, стуча копытами по льду Волги, уже скакал, загоняя коня, всадник. Гарью пахли его одежды, черной сажей было умыто иссушенное лицо, пеплом присыпаны спутанные власы да всклокоченная борода. Это вырвавшийся из самого пекла погребального пожарища гонец нес весть новгородцам, что Переяславля-Залесского больше нет.

Глава XXXVII. Западня

Можно ли спрятать целый город? Вот так, взять и сделать невидимым, затерять в лесах, чтобы враг, покружив по оврагам и буреломам, развернулся да убрался восвояси? Стереть наезженные тропы и увести прочь речное русло. Невозможно? Ведовство?! Глупая затея? Но терять-то нечего. И Микула кинул все силы на воплощение пришедшей на ум бредовой думки.

Вначале мужи нагребли широкий холм, перегораживая ледяную дорогу по Клязьме. Затем бабы, старики покрепче и детишки дружно кинулись резать стебли камыша и ветки кустарника, втыкая их в наст и превращая снежный бугор в заболоченный берег. А вот старицу, обходящую Гороховец стороной, расширили, приглашая свернуть именно туда, в тупик, упирающийся в густой лес. Помог и легкий снежок, присыпавший людские старания. Ищите теперь, голубчики, милости просим!

Микула рисковал – ратные валились от усталости, а им еще держать оборону, отбивать вражеский натиск, ну это, если затея прогорит, но ведь может и сработать.

Дозор доложил, что Стародуб пылает. Беда приближалась все ближе и ближе. Ее страшное дыхание уже веяло в лицо.

Ватага встала в лесочке у развилки – там старое русло, а вот щедро присыпанная снегом потаенная Клязьма. Оставалось только ждать.

Микула потер нос. Знатный нынче мороз, кусачий, настырный. Разжечь бы костерок погреться, да нельзя. Рядом задумчиво грыз сухарь Дедята.

– Угостил бы, больно смачно хрустишь, – прищурил левый глаз Микула, правым продолжая следить за берегом, ожидая возвращения очередного дозора.

Дедята покопался в калите и протянул ржаной сухарь Микуле.

– Стародубские, сказывают, в схроны лесные ушли, – снова начал беседу Микула, пытаясь разговорить не больно охочего лясы точить кметя. – Града нет, так хоть люди целы. Жаль, что сами мы до того не додумались. Ежели здесь не выйдет, баб и детишек в лес надобно успеть увести.

– Одно дело – схрон земляной, а другое в морозном лесу промеж елок скитаться, – не одобрил Дедята. – Замерзнут или заплутают да не выйдут, а кострами себя выдать можно, опять же – зверье дикое, уж и не знаешь какая смерть более лютая.

Оба замолчали, обдумывая сказанное.

– Но ежели подступятся, Божен пусть все ж люд выводит, – сам себе поперек изрек кметь. – Больше надежи, что спасутся.

– А чего ж Божен, а не ты? – усмехнулся знакомой упертости Микула.

– От него на стенах все равно проку никакого, а так-то хозяйственный, может, сумеет малых детушек сберечь.

Микула знал, что Дедята не больно жалует Божена, а все ж против правды не пошел. Была б жизнь мирной, и оборотистый, рачительный Божен развернулся бы, в ларец с самоцветами град сумел бы превратить, не все же воинами рождаются, кому-то и гусиного пера довольно. А вот немирье, словно обухом по голове, отупляло посадника, он терялся и никак не мог взять в свои руки оборону града, показать характер и поставить зарвавшуюся чернь на место.

Микула дожевал сухарь, обтер снегом бороду. Где же дозор?

Проняй появился откуда-то сбоку, совсем не с ожидаемой стороны. В лохматом тулупе поверх кольчуги, с густой спутанной бородой, доброхот привычно напоминал лешего, вышедшего из темной чащи.

– Едут, – выпалил он.

– Много ли?

– Сотни три, не больше. Дозор.

Началось! Сейчас все решится. Микула подобрался, огладил рукоять меча, перекрестился на подаренный когда-то матушкой складень. Воины тоже принялись осенять себя распятьем, готовясь к битве. Все засуетились, забегали, принимая обговоренные места. Всадники вскочили в седло. А потом стало так тихо, что начало казаться, будто слышно, как подо льдом ворочается и журчит Клязьма.

Вражеский отряд шел от Стародуба. Черные очертания неясных теней преобразились в плотную колышущуюся массу, чтобы потом облечься в плоть и кровь и явиться сверкающими нагрудниками воинами. Легкой рысцой весело бежали коренастые степные лошадки. «Один, два, три десятка…» – принялся пересчитывать Микула. У многих воинов был булгарский доспех, хорошо знакомый вятскому ватаману, часть ехали при русских шишаках, головы иных украшали шеломы с прицепленными лисьими хвостами. И лица: то азиатские скуластые в обрамлении редких черных бород, то смуглые, что зарумянившийся в печи каравай, то вполне славянские курносые и розовощекие.