Карта любви - Арсеньева Елена (мир бесплатных книг txt) 📗
— Что ты делаешь! — пробормотал Баро. — Она же не перенесет…
— Никуда не денется! — дернула ртом Эльжбета. — Потом ее будет рвать двое суток, но полчаса полежит спокойно и даст нам, наконец, поговорить. С глазу на глаз, как я давно хотела.
— С глазу на глаз? — оживился Баро. — А девчонка? А мои сыновья?
— Рано радуешься! — бросила Эльжбета. — Твоих ублюдков я отпущу, но ты рано радуешься! Я так и вижу твои глупые, подлые мыслишки: мол, Чеслав и Петр уйдут, вернутся с оружием и зулой, убьют меня, а ты тут же вскочишь верхом на новую кобылку и будешь ее погонять, пока не надоест?
Дрожь Юлии унялась, она смогла открыть глаза и увидела на лице Баро такое злобно-обескураженное выражение, что стало ясно: догадка Эльжбеты верна. А графиня — Юлия вспомнила, кто была Эльжбета: хозяйка этого дома и графиня Чарторыйская! — продолжала с тем же выражением холодного презрения: — Пораскинь мозгами, что будет, если русские придут и найдут графиню убитой, а дом разграбленным — твои девки не постесняются, я уверена! С пустыми руками ни одна не будет! Вряд ли они поверят, что это поляки убили патриотку, шляхтянку, дальнюю родственницу самого Адама Чарторыйского. Да и среди русских таких дураков нет! И подумай, далеко ли ты оторвешься от русского эскадрона, который идет на рысях, — ты со своими телегами?!
— О чем ты, Эльжбета? — поднял брови Баро. — Русские будут озабочены твоей смертью? Да они награду дадут тому, кто тебя прикончит: ведь это в твоем имении вырезали русский отряд!
Эльжбета так и передернулась:
— Против моей воли, ты знаешь. Против моей воли. Я принесла свои извинения русскому полковнику, поклялась на Евангелии, что этой кровью мои руки не обагрены, что это трагическая случайность войны.
— И он поверил, да? Это же надо! Поверил лживой женщине! А ведь с виду такой умный, голова седая, вояка прожженный… как бишь его фамилия, я что-то запамятовал… Аргамаков?
Юлия даже подскочила на постели. Ее отец был здесь?! Был, не зная, что его дочь в это время пляшет с цыганами в подвале? Ах, как жестока, жестока судьба! Почему отец не осмотрел это подлое место от крыши до подвала — тогда он нашел бы, нашел дочь! Слезы хлынули из глаз, но следующие слова Баро высушили их мгновенно.
— Я так и вижу твои глупые и подлые мыслишки, — передразнил он графиню, и ее лицо сжалось в кулачок от ненависти. — Мол, я предъявлю эту девчонку русским — и меня не тронут! Что ж ты не показала ее отцу, когда он спускался в подвал, когда он говорил со Стэфкой и со мной, когда мы клялись самыми страшными клятвами, что ты укрыла нас, несчастных, сирых цыган, от жестоких поляков, внезапно налетевших на Бэз и уничтоживших русский отряд?
— Да ты еще глупее, чем я думала! — уничтожающим тоном проговорила Эльжбета, и черты ее лица вернулись на место, вновь приобретя привычное выражение холодного презрения ко всему на свете. — Вообрази-ка, что сделал бы с тобой Аргамаков, узнав свою дочь в полусумасшедшей девке с крашеными волосами и услышав ее россказни, которыми она всем уши в подвале прожужжала: про статую молодого красавца, которая оживает ночью и предается безумной страсти с первой попавшейся женщиной? А потом бы он поглядел на эту статую, — Эльжбета резко отдернула штору, — узнал бы в ней тебя на двадцать лет моложе, поглядел бы вот на эту штучку, — она ткнула пальцем в бесстыдно торчащий фаллос, — сложил бы два и два… и получил бы не пять, как ты надеялся своим куцым умишком, а именно четыре! Тогда твоя голова и минуты не удержалась бы на плечах. А теперь…
Она умолкла, задумчиво глядя в стену, и молчала так долго, что Баро не выдержал:
— Да что теперь-то?!
Юлия взглянула в его лицо — и была поражена. Куда девался самоуверенный, разнузданный барон? Этот немолодой, испуганный цыган с полуседой растрепанной бородою, набрякшими подглазьями, багровыми щеками, неужто он — тот самый Баро, который входил в подвал, полный на все готовых молоденьких красавиц, с видом султана, идущего в свой покорный гарем? Не иначе все они тоже были одурманены зулою, да и Эльжбета, если и вправду это она изваяна с ним рядом во второй нише?! Но, наверное, это было давным-давно…
— Это было давным-давно, — словно эхо, отозвалась Эльжбета, и в глазах ее, устремленных на Баро, вспыхнула жалость. — И я любила тебя, так любила… Я вышла за тебя замуж тайно, я бросила бы все и ушла бы с тобой в лес, в степь, я жила бы с тобой в кибитке — и ежеминутно благодарила бы Бога за это счастье! Но ты не велел! Ты знал: случись такое — и я потеряю наследство покойного мужа, и старый граф, отец его, который еще жив, лучше завещает деньги монастырю, но только не графине-цыганке. Ты ничего не хотел терять! Ты хотел ездить со мною в Италию и жить там годами, изображая из себя польского магната, но так же ты хотел иногда возвращаться в табор, чувствовать себя вольным цыганом. Я принесла табору столько денег, что ты стал Баро — вожаком. Теперь вся власть была твоя, все женщины твои, весь мир твой. А зимою ты возвращался вместе со своими девками в Бэз, и я лизала тебе колени — так, кажется, ты это назвал? — вдруг сорвалась на истерический визг Эльжбета. — Я лизала тебе колени, умоляла о любви, о ласке, будто собачонка! Я, графиня Чарторыйская, твоя жена, вся вина которой была в том, что она не смогла родить тебе сыновей!
— Да, Петра и Чеслава родила мне Стэфания, — с отзвуком прежней спеси в голосе произнес Баро, и Юлия вновь мысленно ахнула: «Стэфания? Стэфка, эта толстая цыганка, мать его детей, приводила к нему девок в постель? Ну и нравы, скажу я вам?!»
Страшный грохот прервал ее мысли, она едва не свалилась с кровати. Баро замер, воздев руки…
Это был выстрел. Из дула пистолета сочился дымок. Облачко дыма реяло вокруг статуи голого Баро… вернее, того, что от нее осталось. А осталось совсем мало: голова, плечи, торс разлетелись вдребезги. Меж полусогнутых ног вызывающе торчало кожаное орудие удовольствия, и это было так смешно, что Юлия зашлась в истерических повизгиваниях, ну а Эльжбета хохотала во весь голос.
Баро же чуть не плакал. Поднимал с полу меленькие осколки своей былой, юной красоты и бормотал:
— Будь ты проклята, Эльжбета! Будь ты проклята!
На мгновение Юлии показалось, что второй пистолет графиня сейчас разрядит не в статую, а уже в оригинал, но та лишь коротко, сухо рассмеялась:
— Я и это прощу тебе, Тодор. И это… Как и все остальное. Да, я хочу проститься с тобою навеки — но с живым. Моя душа должна очиститься от тебя: от жизни твоей, от смерти… И если ты погибнешь, то сам, уже без меня. Один! Я же сделаю все, чтобы ты ушел отсюда в полной безопасности, и твоим драгоценным пропуском будет эта девчонка. Ты отвезешь ее к отцу: его имя станет охранной грамотой при встрече с любым русским отрядом. Ну а от поляков тебя защитит мое имя.
Лицо Баро прояснилось, хотя в глазах еще осталось недоверие:
— Можно ли верить тебе, Эльжбета, после того, что ты наговорила мне сегодня?
— Можно ли верить мне?! После того, что я делала для тебя двадцать лет и еще готова сделать?! — ответила вопросом на вопрос Эльжбета и махнула пистолетом: — Убирайся! Ну! Завтра к вечеру вы уберетесь отсюда — все до одного, весь табор!
Баро скрипнул зубами и шагнул вперед, к ней, но, верно, опомнился — резко повернулся через плечо и вышел, шарахнув дверью о косяк.
Эльжбета какое-то время неподвижно смотрела ему вслед, потом всхлипнула — и плечи ее задрожали…
Впрочем, приступ слабости длился недолго. Утерев слезы неловко вывернутой рукой, в которой по-прежнему был пистолет, она обернулась к кровати и уставилась на Юлию своими блекло-сиреневыми глазами. Черные волосы ее жидкими прядями прилипли к вспотевшему лбу, но щеки были по-прежнему бесцветно-бледными, зеленоватая кожа еще туже обтянула костлявое лицо. Да можно ли вообразить, чтобы она, эта бледная поганка, эта землисто-сиреневая лягушка, оказалась той самой страстной вакханкою, которая самозабвенно любострастничала с молодым и прекрасным Тодором?
