Кречет. Книга IV - Бенцони Жюльетта (читать книги онлайн полностью без регистрации .TXT) 📗
Слегка пошатываясь, Фаншон подошла к валявшейся на полу накидке, завернулась в нее по самые глаза, а затем спросила:
— Завтра мне прийти?
— Только если ты опять испугаешься.
— Еще как! Сильнее, чем сегодня…
Жиль расхохотался и, хлопнув горничную по мягкому месту, подтолкнул ее к двери.
— Иди, иди! Это было… весьма недурно…
Оставшись в одиночестве, он упал на кровать и заснул как убитый, с легким сердцем и приятной истомой в теле. Но когда наутро Жиль встретился взглядом с чистыми непорочными глазами Мадалены, кровь бросилась ему в лицо, и он, отвернувшись, поспешил к вахтенному, не в силах дольше выносить ее взор, в котором ему чудился упрек. Разве может она судить о физиологических потребностях молодого, полного сил мужчины?
С тех пор Фаншон стала наведываться к Жилю каждую ночь. Она казалась совсем простой и бесхитростной. Ей нравилось заниматься любовью, она делала это весьма умело, сжимая хозяина в немых, но страстных объятьях, и была счастлива, что может любить такого красавца.
Жиль не без удовольствия принимал ее ласки, однако вскоре с ужасом обнаружил, что, чем полнее его удовлетворяет Фаншон, тем сильнее ему хочется обладать Мадаленой. Камеристка, конечно, помогала приглушить его болезненную страсть к прекрасной сестре Пьера, но не могла унять ее вовсе. Он знал, в какую бесконечную муку эта страсть обратится, если ему так и не удастся ее утолить.
Разумеется, он упрекал себя за такое святотатство — вожделеть к самой невинности и чистоте — но сам же находил себе прощение: зачем всемогущий Господь дал небесному ангелу тело, словно созданное для любви и сладострастья.
Что же касается Жюдит и ее бремени, Жиль не мог без гнева даже вспоминать о ней и запретил себе думать о том, как сложатся их отношения до тех пор, пока сама жизнь не заставит супругов окончательно объясниться, равно как запретил себе задавать Фаншон даже самые невинные вопросы об образе жизни госпожи Керноа в Фоли-Ришелье. Он мог возвысить хорошенькую горничную до положения своей любовницы, но не желал опускаться, выслушивая в постели признания, от которых за версту несло кухней… И, когда однажды Фаншон позволила себе намекнуть на двусмысленную роль барона де Керноа, считая, что доставит этим удовольствие любовнику, Жиль тут же положил конец их интрижке, запретил до тех пор, пока она находится под его крышей, упоминать, даже в мыслях, имя барона де Керноа и пригрозил, что в противном случае немедленно пошлет ее обратно в Европу. Камеристка разрыдалась, но несколько подаренных Жилем золотых мгновенно подняли ей настроение.
Все же горничная попыталась спорить.
— Почему бы нам не встречаться по-прежнему? — хлюпая, ныла она. — Госпожа никогда ничего не узнает, и, клянусь могилой моей матери, я больше никогда не произнесу вслух имя… которое так не нравится господину де Турнемину.
— В любом случае с этим нужно было покончить до того, как мы прибудем на место. Америка — страна высоконравственная, даже пуританская. Я собираюсь основать там почтенный род и, уж конечно, без султанских гаремов. Впрочем, я сохраню самые чудесные воспоминания о минутах нашей близости и постараюсь найти тебе достойного супруга.
— Ваших ласк он все равно не заменит, — вздохнула Фаншон. — Но раз уж вы так решили, пусть хоть он будет покрасивее…
И, сделав церемонный реверанс, словно восстанавливая между ними прежнюю дистанцию, Фаншон покинула каюту, чтобы больше никогда не переступать ее порога, сохраняя, впрочем, надежду, что привлекательный хозяин скоро переменит свое решение. Да разве и могло быть по-другому — ведь едут они в дикий край, где все женщины краснокожие да еще натирают себя медвежьим жиром? Последнее она заключила из рассеянного, хоть и точного замечания Понго — оруженосца-ирокеза, которого Фаншон недолюбливала и боялась.
Такие вот заботы одолевали пассажиров «Кречета», пока через четыре недели вполне сносного для весеннего периода плавания элегантное судно не влетело на всех парусах в порт Нью-Йорка, получившего за два года до этого статус столицы Соединенных Штатов Америки.
Жюдит едва дождалась, когда они пристанут к берегу. Ее судорожно сжимавшийся желудок много дней не принимал твердой пищи, и молодая женщина совсем обессилела.
Жиль так и не видел жену ни разу с самого отплытия. А узнав от Розенны о причине недомогания Жюдит, перестал даже подходить к ее каюте, справлялся о ее здоровье у кормилицы или у Фаншон. Он решил дождаться, когда Жюдит полностью придет в себя, лишь потом обсудить с ней планы на будущее, поговорить о том, что необходимо предпринять, дабы их сосуществование стало приемлемым для обоих. Он никогда не нападал на безоружного неприятеля, а потому прежде всего позаботился о восстановлении ее сил.
Так что, едва корабль спустил паруса. Турнемин высадился на берег и занялся поисками жилья, где можно было бы устроить больную, то есть частного дома, потому что постоялые дворы в этом лишь начинающем отстраиваться городе» особыми удобствами похвастать не могли.
В те времена в Нью-Йорке проживало тридцать тысяч человек, и он лишь отдаленно напоминал европейские города. Вся жизнь Нью-Йорка была связана с портом, растущим как на дрожжах, реки, впадавшие в море как раз в этом месте, соединяли столицу страны с ее глубинкой. Если не считать нескольких улиц, примыкавших непосредственно к порту, на самой оконечности острова Манхэттен, узких и грязных, все здесь напоминало скорее деревню. Несколько красивых зданий, а рядом — болота, поля, леса и затерявшиеся среди них фермы. Вдоль немощеных улиц, чаще всего без тротуаров, тянулись лавки, ломившиеся от товара. Через придорожные канавы были переброшены там и тут доски, а в центре города, на какой-нибудь Брод-стрит или Уолл-стрит, грязища такая, что особам деликатным впору зажимать нос. Но окрестности прекрасные: озерца, раскидистые деревья, холмы, особенно очаровательны берега Гудзона. Вообще говоря, Нью-Йорк занимал часть большого острова Манхэттен, по которому вился лентой древний индейский путь, называвшийся Бродвеем; остается сказать еще о Бруклинских холмах, к которым лепились жилые кварталы, находились они по другую сторону Ист-Ривер, и добираться туда приходилось на пароме.
Турнемин познакомился с Нью-Йорком, когда сражался в рядах армии Лафайета: с горсткой бойцов осадили они Форт Конституции, где скрылся после предательства в Уэст-Пойнте генерал Бенедикт Арнольд. Форт, охранявший бухту, Жиль узнал без труда, а вот сам город — едва-едва. Он вырос быстро, как гриб, а точнее, как поганка. Порт — без сомнений один из лучших портов мира: с глубокой, прекрасно защищенной бухтой — пестрел флагами; кораблей здесь было так много, что «Кречету» не нашлось места у причала. Пришлось стать на якорь подле небольшого островка, поросшего орешником, Наттенз-Айленда. Впрочем, парусник Турнемина не был одинок, рядом с ним и возле соседнего острова Бедлоуз-Айленда стояло много кораблей, не сумевших подойти ближе к берегу.
Жиль и не подозревал, какая удача поджидала его на берегу. Первым, кого он встретил, выпрыгнув из шлюпки на пристань, или, скорее, на временный причал на восточном побережье Манхэттена, оказался выходящий из таверны, каких здесь было бесчисленное множество, высокий мужчина в наряде из зеленой замши и в бобровой шапке: дружище Тим Токер собственной персоной.
Правда, он-то совершенно не удивился встрече.
— Ты же написал на Рождество, что скоро приедешь. Вот я с тех пор и хожу каждое утро в порт.
— Каждое утро? Зачем? Я ясно сказал в письме, что найду тебя дома…
— Я так и понял, только дом мой в настоящее время именно здесь.
— То есть как здесь? А как же Стилборо? А твоя невеста Марта, дочь корабельного мастера из Ньюпорта?
— Марта и теперь моя невеста, а женой станет только тогда, когда я наконец окончательно обоснуюсь.
— В Нью-Йорке?
Тим пожал плечами.
— Почему нет? Марте надоел ее Ньюпорт. Она хочет жить в большом городе. Вот я и решил взять в компаньоны одного парня — Роберта Боуна и заняться делом.
