Прихоти фортуны - Стоун Джулия (читать полную версию книги .txt) 📗
Она запрокинула голову и с тоской смотрела в небо. Люди с воем улепетывали.
– Пошли, мракобесы, – сказала она.
Монахи торопливо повели ее дальше.
Жанна, парализованная ужасом, во все глаза глядела на молодую Сатон. Проходя мимо, та скользнула по лицу девушки взглядом. В глазах ее не было ничего, кроме смертельной усталости.
Телега, скрипя и взвизгивая, скрылась за поворотом, и только тогда красавица Жанна очнулась от сковавшего ее страха, и, подобно лани, понеслась от проклятого места.
Окончательно Жанна пришла в себя только на берегу моря. Зеленые волны пенились у скал. Широкий простор не прекращал свой зов, действовавший на Жанну магически. Какое-то время она лежала на мокром песке, с разбегу упав на него, и ободрав ладони о мелкие камни. Потом сердце стало биться ровнее, она услышала крик чаек, почувствовала дыхание ветра.
Она поднялась, и, спотыкаясь, побрела к деревне.
ГЛАВА 3
– А я вам говорю, ее непременно сожгут. Ведьма, она ведьма и есть, – говорил мясник, здоровенный краснолицый детина с закатанными рукавами рубахи. – Мне доподлинно известно, что сам епископ говорил, будто Сатон отреклась от бога, оскверняла христианские святыни, а, совершая молитву, страшно бранилась. У меня и то язык не повернется повторить такое.
– Ну уж у тебя и не повернется, – с сомнением сказал крестьянин. Его шляпа с петушиным пером лежала на столе, в руке он держал стакан с вином.
– А я тебе говорю, не повернется, – обратил мясник красные глаза к крестьянину. Тот только усмехнулся тонкими побелевшими губами.
– Да ладно, Пьер, – примирительно проворковал субтильный старичок с кожей, напоминавшей серый пергамент. – Мы все тебя слушаем. Если уж взялся рассказывать, так рассказывай, не томи.
– Ну, так вот. Призывая святую Троицу, ведьма говорила: «Тьфу! Тьфу! Во веки веков! Аминь!»
Компания ахнула. Старичок покачал головой.
– Да-а-а, история…
– Но это еще не все. – Пьер со значением поднял палец. – Эта Сатон выдергивала из изгороди кол и летала на нем по воздуху. А еще, бывало, оседлает борова…
– Свят, свят…
Сидящие за столом осенили себя крестным знамением.
– Святые апостолы!
– Мерзости такие к ночи! Тьфу!
– А не хочешь, не слушай.
– Я вот другое думаю, почтенные, – сказал крестьянин. – Тут колдовством и не пахнет.
Мясник Пьер фыркнул, недовольный тем, что его перебили.
– Так я, по-твоему, враль что ли? – Он подбоченился. Под рубахой вздулись тугие бугры мускулов. – Говори прямо, стручок, ну! Пьер Пэррис заврался, а? Каково?
Его оппонент коротко вскинул холодные голубые глаза, и тут же снова уставился в стакан.
– Да нет, – отозвался он, болезненно кривя губы. – Я этого не говорил. Но ведь Сатон не созналась.
– Ха-ха-ха! Сознается! Держи карман! Неужто думаешь, что ведьма себя оговаривать станет?
– По каноническому праву, не признавшие своей вины, не должны быть наказаны.
– Тысяча чертей! Признается, куда ей деваться.
– И все же, я не думаю, что она ведьма. Тут может быть совсем, совсем другое, – задумчиво протянул крестьянин.
– А я голову прозакладываю, что она ведьма, и сожгут ее как ведьму! – Мясник горячился; его широкая физиономия раскраснелась сверх всякой меры. – Э, да что с тобой говорить! У тебя, видать, ум так же короток, как язык у говоруна.
При последних словах раздался дружный хохот. Крестьянин обиженно засопел. Головы повернулись к румяному малому с длинными соломенными локонами, который на протяжении всего разговора только отхлебывал из стакана и пучил глаза. При виде общего внимания к своей персоне, он заулыбался и кивнул с такой готовностью, что не только голова, но плечи и спина произвели гибкое, ныряющее движение.
– Горазды же вы гоготать, – сказал рассудительный крестьянин. – А ну как здесь не колдовство, а ересь. Помните, как она кричала на Гнилом пруду, никто, мол, не спасется! То-то. А. если она из катаров, почтенные? Дело-то посерьезней выходит, а?
Компания всколыхнулась, стали горячо обсуждать новую версию. Пьер Пэррис, стремительно терявший рейтинг, горячился и ерошил волосы.
– Катары, жулики, ведьмы – один черт! Их водой не разольешь, – крикнул он в сердцах.
– Ученье катаров в чем состоит? – вполголоса рассуждал крестьянин. – А в том, что они признают владычество сатаны, а в своих нечестивых проповедях отрицают церковь. Каково? Все вокруг, и даже тело, создано дьяволом, чтобы завладеть душой. То-то. Еще они говорят, что католическая церковь – сама орудие дьявола, а святыни ее – мерзость.
– Срань господня! – взревел мясник. – Да ты, приятель, заврался, как я погляжу. А вот возьмем тебя сейчас за хомут, отволочем к господину кюре!
Крестьянин примирительно вскинул руки.
– Это абсолютно лишнее, Пьер! Я всего лишь напомнил, чему учили эти нечестивцы добрых христиан. Нам с тобой этого знать не полагается. Ты, конечно, сильнее, что и говорить. Лучше ни о чем не рассуждать. Да, да. С этой минуты я нем, как рыба. Ведьма так ведьма, мне какая корысть. – Он пожал плечами и потянулся за кувшином.
– Нетушки, Жан, – сказал молодой рыбак. – Нам вот, например, с Говоруном охота знать про еретиков.
Немой закивал и смущенно улыбнулся. Рыбак, похлопав его по плечу, продолжал:
– Матушка моя, царство ей небесное, еще сызмальства стращала меня катарами. Это все равно, что сатаной. Спрашиваю, бывало, кто такие, только крестится, толку не добьешься. Потом мне один францисканский монах, по правде сказать, и сам мастак по части всякой ереси, объяснил, что к чему. Помянул я матушку добрым словом. По мне, так лучше держаться от этого подальше.
– Еретики, они и есть еретики. Христопродавцы. Какой тебе еще толк нужен? – сказал старик.
– Оно и дураку понятно, что еретики, дед! – рассердился вдруг рыбак. – Но придумать такое, что церковь наша – орудие дьявола! Говорят, они и не люди вовсе… Говорят, будто они сыны сатаны и вступают в связь со своими матерями, а незаконнорожденных перебрасывают из рук в руки, пока те не испускают последний вздох. А потом…
– Эх-хе-хе, ну и сказочник ты, Поль, – сказал старик.
– А что?
– А то. Бабьи басни повторяешь и радуешься… Мы вот лучше Жана послушаем.
– А как же мой обет молчания? – сказал крестьянин, набивая рот ливерной колбасой.
– Нарушай смело, – заявил старик и приосанился.
– Ну ладно, значит так. В нашем благословенном Провансе катаров этих…
– Чтоб им святой Павел шею свернул! – в сердцах выпалил мясник.
Все посмотрели на него, тот только махнул рукой.
– Хм… В Провансе их была тьма. Папа Иннокентий Третий собрал войско, и рыцари двинулись на Прованс под королевскими и папскими штандартами. Война длилась двадцать лет.
– Как же, как же, ~ поддакнул старик. – Мой родитель ходил в наемниках. Это уж потом остепенился, поселился в Провансе, на матушке, опять же, женился.
– Прекрасный Прованс превратился в руины, погрузился в нищету и мрак. Альбигойцы были повержены.
Нетерпеливый Поль присвистнул.
– Так когда это было!
– Давно, мой мальчик, – ответил Жан. – А только кострищами нет-нет да и потянет – ересь неискоренима. Она как плесень расцветает, стоит ненадолго о ней забыть.
– И то верно, – крякнул мясник.
– Давай дальше.
– Потом Григорий Девятый послал войско доминиканцев для борьбы с ересью. Всем известна непримиримость монахов. Кострища опять запылали, братья, а?
– Стой, стой! Это ты к чему?
– А к тому. – Жан понизил голос. – Что, может, и теперь также? Кого мы видели нынче на Гнилом пруду? Хм…
– Ого.
– Вот тебе и «ого»…
– А я говорю, что все чепуха и враки, – вскинулся мясник. – Ведьма она, и творила малефиций. Если б не ее колдовство, разве поплыла бы она?
– Верно, верно, хе-хе-хе. Вода ее не приняла.
– Так я о чем и говорю! Грозилась еще назвать кого-то, видать, из своей секты. Или не слыхали?
