Самая подходящая леди (ЛП) - дж.куин, к. брокуэй, э. джемс (бесплатная библиотека электронных книг TXT) 📗
Плавание — не тот род занятий, который даже рассматривается приличными молодыми леди. А Господь знает, что она всегда соблюдала приличия.
— Мне было десять лет. В то лето умирала моя мама, поэтому вы со своей мамой гостили в нашем поместье.
Джорджина непроизвольно взяла Хью за руку.
— Прости. Мне было шесть. Нет, должно быть, семь. Я не совсем ясно помню то лето.
Хью от души, даже радостно улыбнулся.
— Она была самой лучшей мамой, но совсем не следовала приличиям, как ожидалось от графини. Я с ума сходил по лошадям с той поры, как покинул детскую.
— Ничего удивительного, — сказала Джорджина, крепко держа его за руку.
— Обычно она приходила в детскую и забирала меня в конюшни. Даже в то лето я приходил в ее покои, и она рисовала для меня лошадей. Всегда рисовала меня на лошади, прыгающей через препятствие, которое было выше замка, и побеждавшей в скачках… А мой любимый рисунок тот, где я прилип к спине коня, копытами бьющего по луне.
Ей показалось мало держать Хью за руку, поэтому Джорджина совершила то, чего никогда не делала прежде. Она подвинулась к нему поближе, взяла его лицо в ладони и поцеловала. А потом обхватила за шею и крепко-крепко к нему прижалась.
А поскольку это был Хью, то он обратил объятие, которое значило лишь утешение, в нечто совсем иное.
— Погоди, — сказала Джорджина, отодвигаясь спустя несколько минут. Дыхание застряло в горле. — Я хочу…
На сей раз Хью взял ее лицо в ладони.
— Что ты хочешь, Джорджина Соррел? — спросил он настойчиво и жестко, встретив ее взгляд.
Это было уже слишком.
— Я хочу услышать о твоих приключениях с плаванием. О тех, в которых, по твоему мнению, я участвовала, хотя ничего подобного не было.
Игравшая на губах Хью улыбка говорила ей, что он еще вернется к своему вопросу, а сейчас не станет настаивать. Вместо того он сел на траву и потянул Джорджину за руку. Она потеряла равновесие, упала ему на колени и запротестовала:
— Хью, так нельзя делать! Ты не можешь тянуть и таскать меня, и вообще, будто я кобыла с уздечкой.
— Я никогда о тебе так не думал, — возразил он, укладывая ее рядом с собой. Пальцами задел туфельки, потом медленно, самым неприличным образом погладил лодыжку.
— И так не делай! — возмутилась Джорджина, выставив вперед ноги так, чтобы Хью не отвлекал ее своими заигрываниями. — Расскажи мне, куда ты ходил плавать.
— На лошадиный пруд, — прямо сказал он. — Ты, наверно, не помнишь поместье…
— Нет, помню, — прервала она его — Я там была неделю на богоявленский сочельник, если ты помнишь. Лошадиный пруд за конюшнями, и не совсем пруд. Больше похоже на разлившийся ручей, который протекает через ваше поместье.
— Он все еще там, — задумчиво сказал Хью. — Хотя не знал, что ты ходила в конюшни в те праздники.
— Мы уже выяснили, что ты меня не замечал, даже если я и ходила, — сухо напомнила Джорджина.
Поскольку правда была в том, что она неоднократно приходила к конюшням и наблюдала, как Хью выгуливал лошадей, и даже заглянула к новорожденным близнецам-жеребятам, хотя скорее дала бы отрезать себе язык, чем призналась.
— Поэтому ты молила богов отомстить за мою слепоту, — целуя ее в ушко, пошутил Хью.
— Что?
— И боги за тебя отомстили, — продолжил он. — Поскольку отныне всю оставшуюся жизнь я всегда буду знать, где ты, Джорджина, или же не будет мне покоя. И всегда перво-наперво увижу тебя в любой комнате, куда войду. И всегда буду желать найти тебя там.
Она сглотнула и крепко закусила губу. Хью говорил спокойным и ровным тоном, знакомым ей с детства. И не требовал от нее ничего, даже не просил ответить. Он просто…
Утверждал очевидное.
Просто давал ей знать.
— Ты говорил о плавании, — напомнила она, поскольку не знала, что ему ответить.
Хью вздохнул и еще раз чмокнул ее в макушку.
— Обычно я возвращался в сумерках, весь потный после скачки, и кидался в пруд. Тем летом… все стало по-другому. Матушка была при смерти, и врачи все время сновали туда-сюда. Все слуги, вся семья суетились вокруг нее.
— Я знаю, — сказала Джорджина, прислонившись к нему. — Я знаю, что это значит.
— Я запамятовал, что Ричард болел. Конечно же ты знаешь, каково это. — Он убрал со лба локоны и поцеловал ее туда. — Итак, тем летом мне предоставили больше свободы. Сестры — и ты вместе с ними — сидели безвылазно в детской с сонмом нянек. Однако я вырос достаточно, чтобы сбегать от надзора. И сбегал.
— То лето я не помню ясно, — нахмурившись, призналась она. — Мама так близко дружила с твоей матушкой и отцом… конечно же, мы приезжали каждый июль. Как помню, просто лето проходило за летом, время, когда мы тоже могли сбежать от нянь и купать наших кукол в ручье, и играть с тобой, и строить шалаши.
— Я бы сбросил одежду и прыгнул в пруд, — сказал Хью.
— Ну, я никогда этого не делала, — засмеялась Джорджина. — Тогда почему ты думаешь, что я с тобой плавала?
— Потому что так и было.
Она помолчала секунду. Потом раздалось:
— Нет!
— Я не знаю, что бы Каро делала без тебя тем летом. Ты носила в переднике носовой платок.
— Я всегда носила платок, — заметила Джорджина. — Одно из правил мамы.
— И всегда доставала его, если кто-то принимался лить слезы, — продолжил Хью. — Не то что бы я сам плакал. Я не верил в слезы.
— Полагаю, мальчики не плачут, — со вздохом признала она.
Единственный мужчина, которого Джорджина видела плачущим, был камердинер Ричарда, после того как умер хозяин. Она разрешила ему сидеть с Ричардом до самого конца, потому что… потому.
И когда камердинер вышел из спальни Ричарда с опухшими глазами, и слезы еще скатывались по его щекам, Джорджина в тот момент поняла, что овдовела.
— Тогда ты этого еще не понимала, — напомнил Хью, положив подбородок ей на макушку. — И несколько раз давала мне платок, когда тебе казалось, что я в нем нуждаюсь. И я всегда с пренебрежением его отталкивал, но за жест был благодарен.
— Не помню, — призналась Джорджина. — Как странно.
— Потом матушка умерла. И мы все надели траур, и приехали наши тетушки, наступил кошмар. — Хью обнял ее крепче. — Из детской стало труднее выбираться, но я умудрился спустя несколько дней. До того… ну, девчонки нуждались во мне.
— Ты был самым лучшим старшим братом, — заверила Джорджина. — Даже для меня, хотя я не твоя сестра.
— И слава богу, что нет, — сказал он с искренней радостью в голосе, от чего ее сердечко живо встрепенулось снова. — Я бросился в пруд не потому, что собирался заплакать…
— Поскольку мальчики не плачут, — подсказала она.
— Потому что у всех глаза были на мокром месте и чтобы никто, на всякий случай, не заметил, что я в этом смысле ошибка природы.
— И где вступаю я?
— Ты тоже сбежала, только я не знал. Должно быть, ты последовала за мной. Тебе было — сколько? — семь лет, поэтому я не могу представить, как тебе это удалось.
— О, я могла сбежать, — подтвердила Джорджина. Ей так нравилось очутиться в теплом гнездышке, которое образовали обнимавшие ее руки Хью. — Меня так муштровали по части правил и слуг, как поступать, что я всегда знала точно, как поступить неправильно. Это же неизбежно. Заранее учат не целоваться по темным углам еще до того, как возникнет даже смутное побуждение этим заняться.
— А Ричард целовал тебя в темных углах?
В голосе звучала не ревность, а любопытство.
— Нет. Значит, я сбежала из детской?
— Я только знаю, что когда отвлекся от плескания в пруду, который, кстати сказать, был восхитительно теплый, то ты уже была там.
— На краю пруда?
— Когда я увидел тебя, ты уже сбросила передник и платье. Меня охватил такой ужас, что я ничего не предпринял. Ты в один миг скинула туфли и чулочки, потом сорочку и просто вошла в воду.
— Нет!
Хью засмеялся.
— Да. Именно. Ты, истинная леди Джорджина. Ты сбросила без помощи горничной всю одежду и вошла в воду, словно родилась с умением плавать.
