Навеки моя - Рэддон Шарлин (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Полночь. Небо было таким черным, что невозможно было разобрать, где оно кончается и начинается вода, а также где кончается вода и начинается суша.
Бартоломью покинул башню маяка, вверив ее попечению Сима, и начал подниматься по лестнице на вершину утеса. Ветер вцепился в его дождевик, хлопая полами тяжелой, промасленной ткани по ногам. Подобно фокуснику, порыв ветра раздул его капюшон. Он почувствовал, что капли холодного дождя бьют его в лицо, но продолжал идти.
Ничто не имело значения: ни дождь, ни ветер, ни, в первую очередь, он сам. Он был ничем, даже меньше, чем ничем. Он больше не хотел родиться заново, он хотел перестать существовать.
Он поскользнулся на мокрой деревянной ступеньке и начал падать. Инстинктивно схватился руками за поручни и сумел удержаться, но при этом больно ударился коленом о ступеньку. Он приветствовал боль. Она позволила отвлечься от видений и образов, преследовавших его.
Видения Эри – и Причарда.
Ветер дул так яростно, что ему пришлось изо всех сил держаться за канат, натянутый вдоль вымощенной деревом дороги к домам. Он сморгнул капли дождя с ресниц и провел ладонью по мокрому лицу. Далеко впереди, по меньшей мере за тысячу миль, возникло крошечное пятнышко света. Его дом? Или дом Эри? Может, это горел свет в окне ее спальни? Ее и Причарда?
Резкий порыв ветра свалил его на колени. Он подался назад и несколько секунд балансировал на краю деревянного помоста, прежде чем ему удалось выпрямиться, держась за канат. Старый Сим предупреждал его, что снаружи – ад кромешный. Старый морской волк сказал: «Тебя легко унесет ветром с утеса, и ты утонешь в бушующей черной бездне». Край обрыва был в двадцати пяти футах от него. Каким искушением было просто сделать несколько шагов, и шторм навеки заглушит его боль!
Не помня себя, Бартоломью дошел до ограды. Калитка тихонько скрипнула, когда он открыл ее. Луч света, который и помог ему дойти до дому, исходил от его собственного порога. Соседний дом помощника смотрителя был погружен во тьму. Бартоломью обошел дом и подошел к его северной стороне, откуда он мог видеть окна спальни. Они тоже были темны. Он долго стоял там, глядя в темные окна и от всего сердца желая, чтобы ветер в эту ночь был еще сильнее.
Несколько часов спустя Хестер вошла в кабинет и с удивлением посмотрела на Бартоломью, который сидел за столом. Его черные волосы, кучерявые, но обычно аккуратно постриженные, выглядели так, как будто один из его фазанов свил в них гнездо. Красные глаза, заострившиеся черты лица. Его дождевик валялся в луже на полу. На столе стояла пустая бутылка из-под виски.
– Чего ты хочешь, Хестер?
Уныние и усталость прозвучали в его словах.
– Ты был здесь всю ночь, не так ли? – спросила она, – с этой… этой…
Его карие глаза стали ледяными, обещая ответ, такой же смертельный, как укус кобры, если она произнесет свое излюбленное оскорбление в адрес Эри Скотт. Нет, теперь это была Эри Монтир. Губы Хестер искривила улыбка, более похожая на гримасу. То, что Бартоломью так страдает из-за того, что Причард залез под юбку этой девчонке вместо него, почти стоило того, чтобы эта стерва стала частью ее семьи.
–Теперь она принадлежит Причарду, – язвительно сказала Хестер. – И я уверена – ты ее никогда не получишь. – В воздухе повисло напряжение. Он внимательно посмотрел на свою жену. Ее серое длинное платье висело на ее теле, как плохо установленный парус.
– Тебе нужно сходить к доктору Уиллсу, Хестер, – сказал он безразлично. – Ты похудела. И выглядишь как старая карга.
– Ничего со мной такого не происходит, все это можно вылечить, стоит только уехать из этого проклятого места!
Бартоломью улыбнулся – ему нравилось наблюдать, как Хестер выходит из себя. Возможно, после хорошего скандала он почувствует себя лучше.
– Ты уверена? Кстати, я могу поспорить, что ноги у тебя болят все сильнее, судя по твоей походке.
Услышав это, Хестер выпучила глаза.
Улыбка Бартоломью превратилась в самодовольную гримасу.
– Ты думала, что я не знаю о том, что у тебя проблемы с ногами, не так ли? Что и бедра тебя тоже беспокоят? Или что ты пьешь столько воды, что в ней может утонуть пароход, не говоря уже о том пойле, которое ты называешь тоником. Ты полночи проводишь, глядя на мир сквозь бутылку, а потом три четверти дня проводишь в туалете. Что с тобой, Хестер? Какие грехи ты замаливаешь, разрушая свое здоровье?
Белая от гнева, она оскалилась:
– Нет, грешишь здесь только ты. Не пропускаешь ни одной юбки. Ты всегда был таким, не так ли? Похоть! Она точит тебя, как ржавчина железо. Ты женился на мне, чтобы пользоваться моим телом каждую ночь. Но я не позволила тебе так поступать со мной, – ее смех звучал как истерика. – И ты никогда не смог простить мне это. Потому что похоть – вот для чего ты живешь. – Театральным жестом она подняла руку вверх, поднеся вторую руку к груди. – Вожделенные плотью не попадут в царство Божие.
– Плодом Духа есть любовь, – ответил он голосом настолько же спокойным, насколько фальшиво пафосным был ее голос. – Это что-то такое, чего ты никогда не могла понять, правда, Хестер? Любовь. Может быть, я смог бы полюбить тебя, если бы ты не закрыла дверь для меня. Но дух твой был отягощен ненавистью ко всему миру. А все, что осталось от тебя сейчас, – это ракушка, подобная тем, что валяются на пляжах, все еще в слизи от улитки, которая покинула их. Твой стыд перед самой собой напугал тебя настолько, что ты не позволяешь никому любить тебя. Поэтому тебя никто и не полюбит. Можешь быть в этом уверена.
– Будь ты проклят, Бартоломью Нун. Будь проклят твой… – она попыталась найти слово, достаточно оскорбительное для того, чтобы выразить свою мысль, и достаточно умное, чтобы не унизить ее гордость. – Отвратительный придаток. Я надеюсь, этот поганый кусок плоти, который висит у тебя между ног, сморщится и отпадет из-за того, что ты перестанешь им пользоваться.
Он засмеялся, громко и раскатисто. Бледное лицо Хестер вспыхнуло, и она выбежала из комнаты, оставив дверь открытой. Смех Бартоломью прервался так же неожиданно, как и начался. Он откинулся в кресле, поглощенный чем-то более важным, чем эта неприятная встреча. Хестер была права, он мало спал этой длинной и одинокой ночью. Каждый раз, когда он закрывал глаза, сцены Эри в постели с Причардом вспыхивали у него перед глазами в трехмерном цветном изображении, как в стереоскопической трубе, которую Хестер купила в Тилламуке. Он и не собирался отрицать, что любит Эри, и его мучила мысль о том, что какой-то неуклюжий медведь Причард спит с ней. Эти сцены в его голове были даже хуже того, что описала Хестер. С глубоким выдохом он поднялся с кресла и выглянул в окно. День был прекрасным. Шторм уже закончился, и небо прояснилось. Вдалеке/в море, подгоняемая легким бризом, виднелась грациозная черная яхта на фоне лазурного неба. Он увидел то место у берега, где всего три ночи назад ласкал нежное тело Эри своим языком, своими руками. Забыла ли она то, что они испытывали вместе, когда вышла замуж?
Снедаемый этими мыслями, он перешел в гостиную, чтобы посмотреть на дом, который теперь стал ее пристанищем. В это утро Эри не занималась своей обычной работой по хозяйству. Все ли у нее в порядке? Не обидел ли ее Причард?
Он не услышал, как Хестер подошла к двери.
– Если тебе так больно видеть эту девочку женой моего несчастного племянника, то почему бы тебе не отказаться от своего поста? – спросила она. – Мы могли бы вернуться в город, и ты принял бы участие в выборах мэра. Старый Дункан уже сказал, что он не будет участвовать в следующих выборах.
Не поворачиваясь к ней, он сказал:
– Я же тебе уже говорил, я не собираюсь возвращаться в город. Я счастлив здесь. Я без ума от моря и от моих птичек.
– И от этой суки в постели Причарда, – эхом ответила она. – А как же я? Разве мое, счастье не имеет для тебя значения? Мне здесь все опостылело, Бартоломью. Это и есть моя единственная болезнь. Если ты действительно беспокоишься о моем здоровье, отвези меня обратно в город, и ты посмотришь, какой цветущей я могу быть.
