Прощай, пасьянс - Копейко Вера Васильевна (версия книг .TXT) 📗
Федор крепко схватил его за протянутую руку и потянул, ставя обратно на ноги. Тот вцепился в крышку стола другой рукой. Но Федор не отпускал. Он мигнул Прыткому, который больше не изображал вусмерть пьяного матроса, все понял и быстро подхватил нового знакомого. Они усадили его на стул, и Федор сказал:
— Это китайцы сидят на низких скамеечках или на полу. Мы — нет. Мой батюшка бывал в Китае и сам видел.
— Вот как? — изумился американский друг. — Но это ведь вы едите ласточкины гнезда?
— Да нет, — поморщился Федор. — Их едят тоже китайцы.
— А ты говорил, что твоя лодка называется «Моя ласточка», — не отступал американец.
— У нас тоже есть ласточки. Мы любим и почитаем этих птиц. И вообще… это нежное имя для любимой женщины, если хочешь знать.
— Но ты не ешь ее, правда? — Американец наклонился к нему, изображая крайнюю степень доверительности. — Не ешь?
— Кого? — опешил Федор. Потом почувствовал, что начинает злиться на бестолковость собеседника, и скомандовал: — Алешка! Плесни-ка ему поглубже. Пускай протрезвеет!
Алешке не надо было повторять дважды. Он наклонил бутыль с калиновкой и подвинул питье американцу. Тот не глядя опрокинул его в себя и снова уставился на Федора. В его глазах стало еще больше доверительности.
— Я читал, что у русских любимое блюдо — ласточкины гнезда и медвежьи пальчики. — Он поднял вверх руку, потом с грохотом опустил на стол. Стекло зазвенело, а налитые напитки пошли волнистой рябью.
— Убери меня от него, — прошептал Федор Алешке.
Тот понял. Федора Степановича редко разбирал гнев, но если это случалось, могли пострадать не только возбудившие этот гнев.
— Понял, — кивнул он. Потом повернулся к хозяевам застолья: — Мы… мигом будем обратно, — скорее объяснил он жестами, чем словами.
Он вывел Федора на улицу через качающиеся двери салуна.
— Какие тупые, сил моих нет! — сжимал кулаки Федор.
— Дышите, Федор Степанович, дышите.
— Они считают нас китайцами, а тех — варварами и дикарями. Мой батюшка был в Шэньси — это провинция в северо-западном Китае. Там, говорил он, семнадцать книг этикета. Понимаешь? А у этих? Там написано, как держать себя с разными людьми. Эти бы почитали.
— Все так, Федор Степанович. Все так, — поддакивал Алешка хозяину.
— А лечат как китайцы, а? Им стоит пощупать пульс, и они определяют любую хворь. А эти, — он кивнул на освещенные окна салуна, — считают их дикарями.
— Вот пускай они к нам приплывут, посмотрят, а потом мы проводим их дальше, в Китай.
— Ты поехал бы с ними в такую даль? — изумился Федор.
— А чего? С вами бы, конечно, с большей радостью.
— Нет, Прыткий. — Федор улыбнулся. — У меня, как вернусь, начнется другая жизнь.
— Да-а, отцом станете.
Федор закинул голову к небу, чтобы не выказать перед Алешкой небывалой ширины улыбку.
— Может, даже уже стал.
Алешка засмеялся:
— Сын небось встретит вас на берегу.
— Я думаю — сын.
Из салуна донесся шум, потом смех. Подгулявшие мужчины решили сесть за карты. Они сдвигали на край стола напитки, освобождая поле для схватки.
— Сыграешь? — подмигнул Федор.
— А то… — Алешка ухмыльнулся. — Покажу им, как дикари умеют обдирать других как липку. Больно мне понравились их серебряные монетки по двадцать долларов.
Они засмеялись. Оба знали, какой ловкостью обладают руки Алешки Прыткого…
Они вышли в море, как и собирались, ранним утром, когда солнце еще только-только появляется из-за горизонта. Федор любил этот час, любил по нему угадывать, каким выдастся день. Он угадывал по цвету первого луча — каков цвет, таков и день. Если желтый — день будет бледно-золотой и тихий. Если красный — то ветреный и жаркий.
Сегодня будет хороший день для парусов, в меру ветреный, решил он, ступая на борт свой тяжелой бригантины.
Мешки с буйволиной кожей, взятой в обмен на привезенную из России пеньку, лежали в трюме. Хорошо пошла пенька, из которой получаются самые крепкие корабельные канаты.
Удачно поторговал он и соболями. Как горели глаза женщины-купчихи, которая готова была упасть на связки соболей и никому их не уступить…
Перед глазами Федора до сих пор мелькали грузчики, которые сновали на причале, укладывая все, что увозил с собой он, русский купец.
Федор надвинул на глаза шляпу, которую ему подарил протрезвевший американец.
— Моя любимая. — Он снял с головы свою шляпу с загнутыми по бокам полями и тесемкой под подбородком. — Ты меня встретишь в ней в России, и я тебя сразу узнаю.
— Ты на самом деле собираешься плыть в Россию?
— У меня нюх на новые рынки. — Он подмигнул. — Ты ведь слышал весь бред о России?
— Слышал. — Федор ухмыльнулся. — Ты хорошо излагаешь.
Американец засмеялся:
— Прости. Ты неплохо прочистил мне мозги. Теперь я сам хочу посмотреть и успеть обернуться, пока рейсы к вам считаются такими же опасными, как в ад, как в гости к дьяволу.
Федор оценил его прозорливость.
А шляпа хорошая, подумал он. Фамильное это у них, что ли, — отец из Китая шапку с шариком из золота привез, хранил, как самую большую ценность. Кстати, она такого же размера, как и эта шляпа. Что ж, у него голова, как у батюшки, большая. Старший сын, что ни говори. Не младший.
Стоило Федору вспомнить о брате, как сердце его сжалось в тревоге. Не знал он точно, о чем ему стоит тревожиться. Но что-то мучило его, сердце больно поднывало.
— Отдать концы! — скомандовал он, заглушая возникшие чувства. Все, теперь они идут в обратный путь. Одолеют морские просторы, и увидит он на берегу… Ох, страшно даже мысленно сказать о том…
Море было величественным и спокойным, ветерок дул так, как надо, паруса надувались… Круглились…
Как живот у беременной жены, внезапно пришло в голову сравнение, и Федор ощутил жар в теле. Жаль, что он не увидит ее такой, в тысячный раз сокрушало его это, но в следующий раз он это восполнит.
Но, видимо, не только ему нравилось любоваться первыми лучами солнца. Из Брайтона, из Бостона или из самого Сан-Франциско, что на за побережье Америки, или вообще из какой-то другой страны судно. Теперь оно стремительно приближалось к ним, во все паруса дул ветер. Оно неслось им навстречу, как будто собираясь протаранить бригантину «Моя ласточка».
Федор приподнял шляпу, всматриваясь в противника.
— Прыткий! — крикнул он.
Алешка возник мгновенно, как будто был с самого начала в шапке-невидимке.
— Я тут, Федор Степанович!
— Скажи ребятам, что на нас пошла охота, нас осаждают.
Прыткий словно растворился в воздухе, стало слышно, как защелкали ружейные замки.
Он ощутил такой прилив сил, что ему даже захотелось сразиться с кем-то.
Может быть, сейчас, в этот рассветный час Мария рожает. И он тоже должен сделать что-то, чего не делал до сих пор.
Сохранить жизнь себе и своим людям? Это уже бывало, это обычное. Он должен родиться заново. Потому что теперь у него будет другое имя.
Отец.
Федор громко рассмеялся.
Вот именно, и эта схватка ему послана ему, он победит в ней, он станет отцом.
Так что же делает сейчас Мария?
— Мне надоела эта Жанлис со своими ужимками, — скривилась Лиза.
— Да и мне тоже, признаться, надоели все эти ужимки дам из светского общества.
— Мы не такие, поэтому нам не интересно.
— Но мы могли быть такими, верно? — Мария подняла на сестру глаза. — Все шло к тому, чтобы мы стали такими. Мы должны были обожать балы, наряды…
— Можно подумать, что мы не любим наряжаться, — перебила ее Лиза. — Почему бы нам сегодня не…
— Сегодня — нет.
— Но мы уже дома, мы больше не в комнатке у Севастьяны.
— А знаешь, Лиза, мне там было даже уютно. Более того, как-то очень надежно.
— Надежность происходит не от малости комнаты, а от самой Севастьяны. Она удивительная женщина. Если бы она попала в свет, то царила бы в нем, я уверена.
— Между прочим, она любит читать романы Стефании Жанлис. Но только на исторические темы, — сказала Мария. — Она прочла все, что ты мне присылала.
