Вторая жена - Марлитт Евгения (книга регистрации .TXT) 📗
Все это, может быть, промелькнуло в душе Майнау; он невольно поддался новому очарованию и сделался спокойнее.
— Еще раньше была у меня мысль тотчас же перевезти тебя и Лео в Волькерсгаузен, а самому вернуться в Шенверт и навсегда изгнать из него нечистого духа, — сказал он, и в его голосе звучали еще отголоски внутренней бури. — Вся кровь кипит во мне при мысли, что этот негодяй спокойно сидит теперь наверху, в спальне дяди, тогда как, несмотря на ночь и ветер, его следовало бы вытолкать за дверь… Но я знаю, что с такими людьми ничего не добьешься прямым путем: он человек пропащий, хотя бы за него и стояли все законы. Видишь ли, моя любимая, дорогая Лиана, первое блистательное действие твоего влияния: я сдерживаюсь; но это дорого обойдется черноризцу: око за око, зуб за зуб, святой отец! Хочу и я раз в жизни похитрить, во имя дяди Гизберта, против сына которого я тяжко виноват. Даже дядя гофмаршал — этот старик со своим умом и придворною проницательностью — был тоже одурачен запиской, как и я, что меня, конечно, немного утешает.
Майнау непоколебимо верил в честность больного старика. Лиана трепетала: с этой минуты, когда Майнау брал на себя защиту Габриеля, ничто не обязывало и Лен молчать… Какое горькое разочарование готовилось ему!
— Если бы я теперь захотел изложить ему настоящее положение дел, то он просто осмеял бы меня и потребовал бы неопровержимых доказательств, — продолжал Майнау. — А потому я возьмусь за это дело иначе… Лиана, как ни тяжело мне, а надо нам на некоторое время сохранять по наружности прежние отношения. Можешь ли ты принудить себя и завтра снова приняться за свои хозяйственные обязанности, как будто ничего не случилось?
— Попробую. Ведь я твой верный товарищ.
— О, нет! Наше товарищество кончено, условие, которое мы заключили на другой день нашей свадьбы, давно нарушено и уничтожено. Между товарищами всегда существует некоторого рода снисхождение, а я сделался нестерпимым и в товарищи не гожусь. Даже Лео возбуждает во мне порой враждебное чувство, когда так мило скажет «моя мама», а имена Магнуса и Ульрики в твоих устах возбуждают во мне просто ревность. Мне кажется, что я никогда не примирюсь с этими именами. Впрочем, будь спокойна, я буду охранять тебя не хуже твоего ангела-хранителя и ни на минуту не оставлю тебя, пока не очистится воздух от хищника, который добирается до моей стройной лани.
Прислуга, встретившая его через несколько минут в коридорах замка, никак не подозревала, что на его строго сжатых губах горели еще поцелуи помолвки и что возбуждавшая их сожаление вторая жена только что сделалась «полною госпожою его дома»… А когда, полчаса спустя, несмотря на дождь и бурю, священник обходил вокруг замка, он увидел тень Майнау, ходившего взад и вперед по ярко освещенному кабинету, а внизу, в будуаре, сидела Лиана за письменным столом и что-то писала… Значит, эти два человека даже не чувствовали потребности объясниться друг с другом. Священник, который, подобно робкому, но алчному хищному зверю, разгоревшимся взглядом искал за слегка притворенными ставнями роскошные золотистые косы, считал победу за собою.
Глава 22
Буря, превратившаяся к вечеру в ураган, свирепствовала далеко за полночь. Почти никто из прислуги замка не ложился спать. Боялись, чтобы не снесло даже тяжелой мозаиковой крыши замка; что же удивительного, если легкая бамбуковая крыша индийского домика была вся разметана!
Наутро солнце весело взошло на безоблачном небе, ярко освещая землю, опустошенную бурей; деревья стояли неподвижно, прямо, но печально; им жаль было оторванных и далеко отброшенных ветвей, старых снесенных гнезд, укрывавшихся в их покровительственной тени, а листья их шелестели, колеблемые легким ветерком…
В кухне замка собралась прислуга, и все передавали друг другу, что Лен похожа на привидение; страшная буря навела ужас даже и на эту суровую женщину, которую ничто на свете не могло смутить: она всю ночь не спала в индийском домике и была свидетельницей, как снесло крышу над ее головой. Только небесные звезды освещали комнату сквозь пробитые в потолке отверстия, потому что по случаю сильного ветра во всю ночь нельзя было зажигать огня: ветер тушил его. Никаких поправок нельзя было производить в доме, потому что малейший шум мог потревожить умирающую индианку… Истинно верующие говорили, что вот и причина страшного урагана: когда «отходит» некрещеная душа, в природе всегда происходит борьба.
Лиана тоже не спала до самого утра. Но не буря, конечно, мешала ей спать, — вся душа ее была как бы в лихорадочном состоянии: какое несказанное блаженство сознавать себя так горячо любимой!.. Она торопливо распаковала маленький ящик и опять положила каждую вещь на свое место; ключи тоже вынула из адресованного на имя Майнау конверта, который тотчас же сожгла, так как никто не должен был знать о том, что она хотела бежать отсюда… Потом она написала Ульрике, передав ей в кратких словах все свои неприятности и страдания вплоть до счастливой развязки.
Она заснула только под утро; этот короткий сон необыкновенно освежил ее. Когда горничная подняла шторы и отворила ставни, то Лиане показалось, что она во всю жизнь не видала такого синего неба и не дышала таким бальзамическим воздухом даже и в Рюдисдорфе, где она проводила утра с дорогими ее сердцу Магнусом и Ульрикой… С намерением надела она фиолетового цвета платье, которое, по словам Ульрики, «было ей к лицу»… О, она сделалась за ночь кокеткой, ей хотелось нравиться Майнау!
По обыкновению держа Лео за руку, вошла она к завтраку в столовую. Она знала, что ее ожидали оскорбления со стороны гофмаршала, к которому она вчера презрительно повернулась спиною, а сегодня вдруг опять являлась поить его утренним шоколадом. Необходимо было вооружиться стоическим мужеством и терпением… Ей, конечно, не было известно, что говорил вчера вечером священник гофмаршалу в спальне и как он выпутался из дела. В девятом часу Ганна привела Лео, который все время находился в комнате дедушки; но из всей его болтовни она вывела только заключение, что между священником и гофмаршалом не произошло никакого оживленного разговора, и все обошлось мирно и тихо, и они даже играли в шахматы.
При входе в столовую Лиана невольно вспомнила первое утро, проведенное ею в Шенверте. Гофмаршал сидел у камина, а только что, по-видимому, вошедшая Лен стояла в нескольких шагах от него. Не обратив внимания на неловкий поклон ключницы, он оперся обеими руками на ручки кресла, наклонился вперед и смотрел на вошедшую Лиану щурясь, как будто не веря своим глазам.
— Ах, это вы, баронесса! — воскликнул он. — Я и вчера еще подумал, когда вы так… так грубо оставили нас, объявив о своем намерении отправиться в такую непогоду в давно задуманное путешествие, домой, что, успокоившись, вы наверно примете другое решение… Еще бы, в такую бурю! А потом вы, конечно, и то обсудили, что такое внезапное удаление из нашего дома, без всякого судебного решения, значительно сократит ваши материальные средства; вы очень умны, баронесса.
Она хотела было молча уйти, чувствуя, что ее задача была ей не по силам. Где Майнау? Он обещал не оставлять ее ни на одну минуту… Лео с удивлением заметил ее нерешительность; ребенок не понимал, какие оскорбления вместо утреннего привета были сказаны его матери. Заметив, что она колеблется, он схватил своими руками ее правую руку и, смеясь, тащил ее в глубину столовой.
— Вот так, вот так, милый мальчик! — весело засмеялся гофмаршал. — Веди маму к чайному столу и попроси для дедушки чашку шоколаду: он всего охотнее пьет из ее прекрасных рук, если бы даже от них и пахло жженой бумагой… Что, Лен, — быстро обернулся он к ключнице, как будто хотел предупредить ответ молодой женщины, — правда, говорят, что ночью снесло бурей всю крышу с индийского дома?
— Да, барон, правда, как есть всю снесло.
— И потолок поврежден?
— Да, барон, в нем есть такие дыры, что не знаю, что с нами и будет, если снова пойдет такой дождь, как вчера.
